30 марта – день памяти Виктора Викторовича Конецкого

МЫ ЛЮБИМ И ПОМНИМ ВАС,

ДОРОГОЙ НАШ КАПИТАН

Андрей Краморенко

С видом на море в духе Конецкого

Осень 2009 года прошла незаметно. Пятый за три месяца выход в Белое море на испытания комплекса устройств и механизмов подъема и транспортировки груза, состоявшийся в середине ноября, тянется в своей привычной монотонности. Злополучный макет, который мы сами же положили на грунт, с обреченностью фанатика яростно сопротивляется своему подъему, призывая на помощь мощь морской стихии. Неуютно чувствуешь себя на пороге зимы, когда находишься в миле от полярного круга. Холодное дыхание Севера, ветер, разгоняющий крутую, почти озерную волну, снежные заряды и короткий световой день. Низкое солнце за мохнатыми тучами часа на четыре заливает окрестности сумеречным светом. Хочется скорее вырваться отсюда к жене с двухгодовалым сынишкой, к брату, к привычной научной работе, к движению по твердой земле, к динамике большого города, одним словом, к нормальной жизни. Но туда нет пути, кроме как через подъем макета. Очередной циклон не позволяет начать работы. Привычные радости морского похода исчерпаны. Сон не идет – сколько можно спать? Привычные и по-своему родные лица обитателей каюты не вдохновляют к общению. Каждый находит для себя свою раковину, борясь с походной хандрой. «Интеллектуальные» игры на компьютере набили оскомину, видеофильмы удручают нереальным блеском и оторванностью от жизненных реалий. Книга валится из рук. Докторская диссертация толпится зачитанными до дыр файлами шестого варианта. Подготовлен третий вариант автореферата, построчно выверен доклад с оформлением пышной презентации. Сбылась даже мечта молодости – целый день сидеть и слушать «Аквариум». Не только сбылась – перевыполнена! «Алиса», «Крематорий», «Гражданская оборона» сутками ласкали слух до тошноты. Написан отчет о текущей работе, техническое предложение на предстоящую… Где же спасение от тоски на ближайшие дни, когда шум моря за стеклом иллюминатора упорно шепчет о своем намерении не пускать нас назад?

Спасением вспоминается Виктор Викторович Конецкий, замечательный писатель-маринист, встреча с которым во время обучения в ВМА им. Н.Г. Кузнецова в 1996 году оставила такое яркое впечатление, перемешанное с чувством горечи и ощущения бренности бытия. Перед нами, в основном молодыми офицерами, предстал живой классик, тонко умевший разбередить романтические струны морской души историями, известными ему не понаслышке, пропущенными через себя квинтэссенцией жизненного опыта. Стоя на краю могилы, сжигаемый неведомой нам болезнью, отсчитывающей его последние годы, Виктор Викторович щедро одарил нас крупицами своего литературного дара, рожденного не самовлюбленностью богемной толчеи, а самой сутью морского дела, когда среди, казалось бы, не разгребаемой кучи обязанностей и неотложных, уложенных в прокрустово ложе расписаний дел нет-нет да и мелькнет мысль о смысле жизни, шевельнется в подсознании элемент творческого начала. Он писал, писал в перерывах между капитанскими вахтами, вдохновляемый морем. А как иначе? Мне тоже всегда кажутся странными досужие размышления о предмете, сделанные со стороны: диссертации, написанные в адъюнктурах и докторантурах, «великие» произведения, вышедшие из комфорта писательских дач или рожденные в тиши кабинетов, точнее в водоворотах оторванной от живой практики текучки. Научные мысли не ради степени и начетнического стяжания регалий, литературные строчки не ради мимолетной славы, если она еще будет, рождаются в голове даром свыше, стечением обстоятельств.

Давняя встреча с Виктором Конецким обогатила меня несколькими жизненными наблюдениями, которыми он с нами щедро поделился. Память сохранила его усталый, выстраданный ответ на вопрос, типичный в обстоятельствах встречи известного мастера пера с читателями: «А над чем вы сейчас работаете?» Оказалось, ни над чем! Человек стар и болен... Что он может сказать молодым и здоровым? Нет у него права заражать окружающих своим особенным состоянием, отравлять сломанным мироощущением. Это ли не высшая степень гуманности талантливого и мудрого человека? Аудитория замерла, переживая утрату, осознавая, что не будет чистого звука от треснутого колокола.

Виктор Конецкий и капитан дальнего плавания Лев Шкловский в гостях у моряков. Североморск. 1984 год, август

Задали писателю вопрос и о нашумевшем в то время творчестве некоего Покровского, потрясшего читающую флотскую молодежь откровенными рассказами о флотских буднях. Ярко описанные нелепости военной службы и гротескные персонажи по началу притягивали, быстро вызывая тошноту. Мне не удалось дочитать до конца даже первой книги, которую мы с моим одноклассником по училищу Вовой Павловым глумливо начали совместно читать на пресловутом торжественном собрании, посвященном 300-летию военно-морского флота. Контраст разносящихся с трибун пустых дежурных речей больших начальников и абсурда сборника флотского фольклора от самых низов был весьма изыскан, как и подавление усилием воли приступов смеха, если прочитанное удачно накладывалось на дребезжание шапкозакидательских восторгов и полуправдивых сетований на трудные времена. Виктор Конецкий ответил на вопрос о Покровском, рассказав, по сути, свой приговор подобным деятелям.

Покровский пришел к признанному классику в гости, чтобы попросить рекомендацию в Союз писателей. Всякие союзы и тусовки – отличное место для самоутверждения для тех, кто ищет известности в причастности к «великим». При отсутствии таланта и счастья быть хотя бы причастным к большому делу подобные вещи становятся желанной и едва ли не единственной целью творчества. Не думаю, что Виктор Конецкий не понимал этого, но и не дать пропуск в писательскую среду, быть может, признанному в будущем мастеру слова из-за собственных опасений он не мог. К счастью, мерой возможности дать рекомендацию являлось творчество. Разговор за чашкой чая (на этом писатель сделал акцент) был не более чем разведкой боем, прощупыванием собеседника. Первое впечатление обманчиво. Всегда ли? Ответ находился в стопке листов машинописного текста.

Через несколько дней гость возвратился. Однако на этот раз не было чаю и беседы за кухонным столом. Хозяин встретил его в дверях и передал рекомендацию: «Вы – писатель, но черпаете бортом. Флот нужно любить!».

Святая правда! Жизнь расставила акценты, довела до абсурда творчество Покровского, выродившегося в пошлую и грязную инсинуацию в восьмом выпуске сборника «Покровский и братья». Читать не советую, что огульно не относится ко всем остальным, местами очень неплохим помещенным в упомянутом сборнике вещицам пишущей флотской братии, вынужденным привлекать внимание пресыщенного читателя сомнительным брэндом. Жизненный опыт не должен уходить вместе со своим носителем. Не грех положить на бумагу то, что видел, пережил, прочувствовал. Кому-нибудь пригодится. Бывает, что пальцы, подгоняемые внезапным вдохновением, сами просятся бежать по клавиатуре. Счастье, если это как у Виктора Конецкого случается в море…

Провоцирует вдохновение любое малозначащее событие. Им может стать объявление по боевой трансляции, отличающейся милым свойством орать прямо над ухом с неуменьшающейся громкостью (на мостик вызывают какого-то старшего лейтенанта), отсутствие не только горячей, что не так и существенно, но и холодной воды и прочее, прочее, уводящее в воспоминания о далекой флотской юности, с ее особым восприятием и ироничным отношением к обещанным присягой тяготам и лишениям военной службы. Пиши, что видел сам, передавай те оценки и ощущения, не гонись за конъюнктурой и не злобствуй. Пусть читатели сами дадут оценку, а участники событий узнают себя и сами признаются, что это про них, если захотят. Можно все, что угодно мнить о себе. Истинное твое лицо остается в памяти окружающих. Приврать тоже не грех, но в меру…

Бухта Владимировская находится на берегу Ладоги, недалеко от Приозерска. Не ахти, какая даль по сравнению с Камчаткой, на которой 17 лет прослужил по распределению мой брат-близнец. Тем не менее, двадцать километров сырых приладожских лесов и пересеченных косогоров надежно отделяли военнослужащих и немногочисленных местных жителей от благ цивилизации. Социализм в нашем Отечестве так и не сменился коммунизмом, в том числе, и из-за этой Богом забытой местности, в которую так и не была протянута линия электропередач. Автономная дизельная электростанция, теряя постепенно свои мощности из-за износа оборудования, не справлялась со своей задачей, особенно в холодные месяцы. Условия жизни в поселке были достаточно суровые. Несколько кирпичных двухэтажных домов и улица деревянных бараков с нелепым названием Голубой Дунай, происхождение которого уже никто не помнил, давали кров наиболее отважным или, скорее, отчаянным. Большинство офицеров и мичманов несли службу вахтовым способом, уезжая на выходные дни в Ленинград или Приозерск к своим семьям. Жизнь поселка целиком зависела от войсковой части: пустой магазин военторга, лазарет, детский сад, водокачка, банно-прачечный комбинат, пожарная часть, матросский клуб. Захолустье, тоска, пьянство. Матросы не особенно стремились в увольнение – некуда идти.

Мне, молодому дивизионному водолазному специалисту, флотская жизнь представлялась во время обучения в Высшем военно-морском училище им. Ф.Э. Дзержинского совсем не так. Многочисленный маломерный флот, порядка сорока единиц, самой крупной из которых был морской тральщик 254 проекта, поразил своей разношерстностью и карикатурно не боевым видом. Главный калибр тральщика в виде двух спаренных зенитных 37-миллимметровых автоматов инородным телом возвышался среди надстроек, труб, мирных мачт, кран-балок опытовых судов, катеров, барж. Паровой буксир с прямой трубой и такой же отопитель придавали «могучей эскадре» особый колорит. Душу мне согревал ВМ-68 – 100-тонный водолазный бот 522 проекта, плавучая учебно-тренировочная станция и достаточно современное опытовое судно ОС-100, на которых были водолазные станции с барокамерами и прочими необходимыми для выполнения водолазных работ вещами. Жить рядом с любимым водолазным железом оказалось невозможно. Бот был слишком мал, каюта на УТС промерзала насквозь, опытовое судно ходило в море и, в основном, не по водолазным делам. Оставалось смириться с обитанием на плавказарме. Как УТС и большинство больших опытовых судов, она знавала лучшие времена морских походов, будучи в прошлой жизни тем же тральщиком 254 проекта. Теперь же она давала приют бесквартирным офицерам и матросам берегового обеспечения. Двухместные каюты были так унылы, что большинство времени мы стремились коротать в кают-компании, сердцем которой был отнюдь не телевизор, уверенно не принимавший все программы, кроме одной, являвшейся крохотным окошком в большой, неспокойный и готовый рухнуть мир конца эпохи развитого социализма.

Кают-компания на плавказарме – душа офицерского коллектива, конечно, отличалась от таковой на том же опытовом судне ОС-100, причем в сторону большей демократичности. При этом она многое теряла. Не было здесь строгой иерархии при распределении офицеров вокруг обеденного стола, не было рачительного старпома, стремившегося к улучшению рациона, не было и неписанного правила больших кают-компаний не говорить о службе. В ней невозможен был конфликт, произошедший на опытовом судне между молодым замполитом, только что окончившим училище, и видавшим виды механиком, вина которого заключалась в том, что он осмелился перебраться в кают-компании поближе к командиру. Удобное и обслуживаемое вестовым в первую очередь место замполита за обеденным столом пустовало почти год, не пропадать же добру. Молодой замполит в Киевском политическом училище глубоко впитал тезис о руководящей и направляющей силе советского общества и не был настроен уступать в чем-либо своим ведомым. Бесцеремонность, с которой он публично вышвырнул механика с насиженного места, горько аукнулась в сердцах всех без исключения присутствующих. Механик был достаточно мудр, чтобы публично не связываться смолодым, да ранним негодяем, у которого наверняка найдутся заступники из политотдела, численность которого в аккурат совпадала с численностью дивизионных специалистов. Как аукнулось, так и откликнулось. Два года, пока, как нам сказали, комсомольцы учебного отряда у форта Красная горка не избрали молодого замполита своим вожаком (до сих пор удивляюсь, чем и как он прельстил их на расстоянии добрых 200 км), на опытовом судне существовала проклятая каюта, в которой неведомым полтергейстом пропадала вода в умывальнике, которую обходил пар в отопительный сезон, розетки в которой неожиданно теряли напряжение и непредсказуемо выдавали 127В там, где вчера было 220В. Не трудно догадаться, кто был ее единственным обитателем. Хозяйство механика на корабле сложное…

Зато в обустроенной и образцовой кают-компании опытового судна нельзя было увидеть ярких сцен, в одной из которых читатель впервые встретится с героем этого рассказа – дивизионным врачом, который был моим ровесником.

Как-то вечером пятницы, когда по определению, из банального инстинкта самосохранения заболевать на флоте не стоит (не раз проверено, что помощи придется ждать до понедельника), в кают-компанию плавказармы пришел матрос. У него разболелся зуб. С надеждой матрос обратился к доктору, который провел сеанс лечения прямо за вечерним чаем…

Началось с пустяка: у доктора чесались руки. Только что он получил первую ласточку грядущего преображения отечественной медицины, а заодно и грозный предвестник разрушения в глазах западных обывателей образа нашей страны как сверхдержавы – несколько упаковок одноразовых шприцов в рамках иностранной гуманитарной помощи. Доктор весь день мечтал о том, как бы опробовать их действие, а иными словами, искал жертву. И вот случай представился. Зная о докторской озабоченности, которой он с нами поделился, ведь разговоры о службе не были здесь запрещены, присутствующие с легким волнением подумали: «Будет колоть!» Мы не знали тогда о комитете солдатских матерей, но не сомневаюсь, что увиденное нами в течение ближайших минут никак не оставило бы их равнодушными. Пухленькие щечки дивизионного эскулапа зарделись, на губах заиграла то ли улыбка, то ли оскал. Лилейным голоском он сообщил, что укол требуется сделать обязательно. Укол в десну, сделанный прямо перед обеденным столом, поверг в шок всех окружающих. По глазам матроса, мужественно не издавшего ни звука, было видно, что боль его только увеличилась. Доктор, со знанием дела, успокоил, что скорого облегчения ожидать не приходится и требуется еще один укол. Его можно сделать в руку, в ногу, извините, в нижнюю часть спины. Матросу было предоставлено право, самому выбрать место укола. Ему, скорее всего надо было вообще от него отказаться, но он сделал выбор в пользу руки, если, конечно, термин «польза» здесь вообще уместен. Укол в запястье показался новым словом в медицине и мне, и дивизионному специалисту радиотехнической службы. Игла, скорее всего, попала в нервный столб, так как матрос мгновенно потерял сознание и стал оседать мешком на палубу. Докторское суетливое: «Ты что? Ты что?» – было заглушено громким и точным комментарием специалиста радиотехнической службы: «Коновал!» Я помню, как ложка со сгущенкой застряла у меня во рту от увиденного. Пора было вмешиваться. Два лейтенанта подняли матроса с пола и отнесли в каюту доктора, положив его прямо на его койку, хотя был в каюте и топчан. После этого прозвучал неласковый призыв заняться своими обязанностями и скорее вернуть матроса в живое состояние. А не то… Этот случай, не получивший начальственной огласки, во многом определил отношение к дивизионному врачу в своей офицерской среде, приклеив к внешне симпатичному парню презрительное прозвище – докторила.

Докторила, по совместительству, был моей несостоявшейся надеждой. После случая в кают-компании доверия к нему не было, и я не вспоминал о том, что формально в его обязанностях дивизионного врача была одна существенная приставка – спецфизиолог! Водолазное дело не только в России имеет мало общего с необдуманно рекламируемым дайвингом во имя созерцания мифических заморских подводных красот или обломков кораблекрушений. Физиологический удар, который получает организм при спусках даже на малые глубины при дыхании воздухом, не говоря уже о глубоководных работах с использованием дыхательных смесей, огромен. Водолаза подстерегают десятки профессиональных заболеваний, начиная от простой баротравмы уха и заканчивая декомпрессионными расстройствами. Причем для их получения, порой даже не требуется грубых нарушений правил водолазной службы. Под Богом ходим. Неуютно дивизионному водолазному специалисту без врача-спецфизиолога, когда до ближайшего авторитетного представителя этой редкой профессии добрых 100 км. Эту теорию я при первой встрече озвучил доктору. Мне и в голову не приходило, что у него есть другая, более привлекательная специализация, которая гораздо ценнее в отдаленном гарнизоне. Он был гинекологом. Ничего не имею против этой нужной и важной медицинской специализации, но такая подмена вызвала у меня чувство разочарования и одиночества. Опять осталась надежда только на себя и на курс водолазной медицины, замечательно прочитанный нам в училище на родной водолазной кафедре.

Хитрый доктор не проявлял себя и в других делах дивизиона, пользуясь тем, что в наряды его ставить и вовсе не полагалось. Он стремился в сторону лазарета, как волк в лес, имея поддержку от ушедшего на повышение своего предшественника. Старый доктор был куда более маститым. Правда, это ощущение сравнительно быстро улетучивалось сразу после того, как тебе не повезет у него полечиться. До сих пор не могу простить ему той пригоршни антибиотиков, приведшей меня на госпитальную койку со смазанным диагнозом. Старый доктор разбирался в водолазных заболеваниях, но не любил об этом вспоминать. В бухту Владимирскую он попал в большой опале, с глаз долой, в ссылку, будучи одним из фигурантов некогда потрясшего водолазную службу ЛенВМБ уголовного дела по припискам часов глубоководной наработки с целью получения незаслуженных денежных выплат и, главное, списания десятков килограммов жидкой валюты в виде медицинского спирта. Человек незлобный и тертый жизнью, старый доктор, бывало, учил меня уму-разуму, вспоминал добрые времена, не касаясь, правда, истории своего падения, и даже по секрету, не без самолюбования, однажды открыл мне медицинскую тайну. Перед увольнением в запас доктор, как положено, прошел медкомиссию в госпитале, где у него, сорокапятилетнего страдальца на службе Отечеству было обнаружено сорок два приобретенных заболевания, причем «…геморрой не заметили, сволочи». Мне осталось только с белой завистью лишний раз восхититься дружбой и взаимовыручкой военных медиков.

Однако вернемся к нашему герою, на проделки которого командир дивизиона спокойно смотреть не собирался. Человек этот был просто замечательный, неутомимо пытавшийся сохранять на дивизионе железную воинскую дисциплину как гарантию от многих несчастий. Не беда, что иногда у него сдавали нервы. Тогда горе тому, на кого обрушится командирский гнев. Поднявшись из недр дивизиона, пройдя путь от помощника до командира флагманского боевого корабля – того самого грозно вооруженного тральщика, который под его командованием сиял как новый пятак, несмотря на тридцатилетний возраст, комдив относился к своей службе ревностно. То же он требовал от подчиненных.

Комдив справедливо считал, что главные злодейства чинятся ночью, поэтому завел весьма обременительную систему ночных обходов, в которых участвовали дивизионные специалисты. За вахту или наряд это не считалось. С высоты прожитых лет и погон капитана 1 ранга я оцениваю эту меру как очень эффективную и полезную во многих отношениях. Комдив не мог физически за день побывать на всех 37 единицах дивизиона. На каждом была своя жизнь, недостатки, трудности. Пусть дивизионные специалисты обходят корабли, знают их, интересуются ими. Пригодится. Рассматривая себя не только как водолаза, но и представителя поисково-спасательной службы, я с любопытством присматривался к разношерстному бухтинскому флоту: не ровен час, придется кого-нибудь спасать. Само собой, проверялась вахта. Таких безобразий, чтобы вахтенный или дежурный спали в кубрике или уютной каюте, оставив корабль и своих товарищей на произвол судьбы, не было. Не грех было «прогуляться» и дивизионному врачу. Много у него обязанностей и мест на кораблях, где санитарные условия должны быть на высоте. Кто, как не врач, разглядит заболевшего матроса, определит по известным ему признакам общее благополучие жизненных условий на корабле? Жаль, что это больше понимал комдив, чем начинающий гинеколог.

Сделанные за время, как минимум, двухчасового ночного обхода замечания дивизионные специалисты докладывали после подъема флага. Отношение к службе проявлялось на этом ритуальном мероприятии весьма показательно. Одни выходили на построение минут за десять, имея бодрый и подтянутый вид. Иные тянулись, как сонные мухи. Последним выбирался теплый ото сна доктор, частенько на ходу перестегивая второпях застегнутые пуговицы. Комдив хмурился, но замечаний в присутствии мичманов не делал.

Сам факт обхода и его примерная продолжительность комдиву были известны, так как он не ленился опрашивать вахтенных, кто и во сколько проверял службу. В тот злополучный день настроение комдива было, мягко говоря, расстроенное. Ему было известно, что доктор просто проспал порученный ему ночной обход. Глядя на нервные жесты комдива, невольно вспоминались душевным криком сказанные одним из молодых офицеров слова: «Комбриг – шизофреник, комдив – неврастеник. Куда лейтенанту-то податься?» Наконец, в излюбленной манере появился доктор, да так ловко, что сигналы точного времени на подъем флага сорвали подготовленное комдивом нападение. Когда кормовые флаги на всех единицах дивизиона были подняты, комдив взял себя в руки и с кажущимся спокойствием выслушал краткий и предельно честный доклад: «Замечаний на кораблях нет!» Лицо комдива передернуло лютой злобой. Доктор, к своей чести, хорошо уловил надвигающийся нервный срыв, от которого и до инфаркта не далеко, и не желая его спровоцировать, ловко добавил: «…есть только по медицинской линии». Комдив опешил и уже заинтересованно и недоверчиво спросил, каковы они по существу. Тут-то к великому удивлению все присутствующие и узнали, что на кораблях не делается витаминизация продуктов!

Оказалась парадоксальная вещь. Матрос не правильно ест капусту, когда просто трет ее и употребляет сырой в виде салата. Требуется натереть капусту вечером, а за ночь она даст сок, который ферментизируется, сделав продукт многократно полезней. Столь глубокий экскурс в страну правильного питания охладил желание комдива наказать провинившегося доктора немедленно. В конце концов, дисциплинарный устав дает командиру три дня на раздумья, какая мера наказания будет наиболее адекватна и эффективна при соответствующей степени вины. Решение командира созрело. Первым делом он дал указание провести витаминизацию продуктов. Три десятка шариковых ручек скользнуло по командирским блокнотам, занося его в суточный план для обязательного исполнения. Во-вторых, комдив изменил график ночных обходов, спланировав в ближайшую ночь самому обойти вверенный ему дивизион. Он покажет доктору, да и остальным специалистам, сколько мелких нарушений они еженощно не замечают, проходят мимо, а тем самым узаконивают.

Следующее утро выдалось необычным. Нет, весенняя пора на Ладоге с влажной дымкой и запахом начинающей оттаивать земли не стала хуже. Гроза надвигалась не в природе, хотя воздух был буквально наэлектризован. Комдив, мрачнее тучи, метался возле утлой избушки-будки дежурного по дивизиону. Глаза его, горящие одержимостью, кого-то искали и не находили. К подъему флага собрались все дивизионные специалисты, не было только доктора… Наконец, комдив замер, увидев врага. Ничего не подозревающий розовый доктор, как обычно, вышел с плавказармы. До сигнала точного времени оставалось мгновение, но его было достаточно, чтобы в сакральной тишине громом прозвучал рык комдива: «Докторила, сволочь! Я тебе покажу витаминизацию! Захожу я ночью на свой тральщик, а там… а там по твоей капусте вот такие серые витамины ползают!» Размер увиденных на камбузном столе крыс комдив показал руками. Он соответствовал размеру доброй кошки, но это дело не меняло. Любой из присутствующих понимал, что никаких других дополнительных замечаний в подтверждение вины доктора не требовалось: за дератизацию отвечает именно он.

Память стерла подробности командирского разноса. В сухом осадке, доктору был поставлен срок искоренения крысиного племени на кораблях. Так как задача в глобальном плане не решена до сих пор, требовалась лишь локальная победа над грызунами, для которой, правда не было ни средств, ни ресурсов.

Крысиная война открыла для нас еще одну грань докторского «таланта», снова показав его безалаберную жестокость, но на этот раз помноженную на изобретательность. Доктор был выходцем из одной из южных республик, что ни в коем случае не делало его изгоем в офицерской среде. Зато на кораблях усердных добровольных помощников из числа матросов-земляков у него было предостаточно. В те времена национальный состав на флоте был представлен значительно шире. Помимо естественного и неизбежного разделения по сроку службы, были еще настоящие диаспоры. К счастью, специфика дивизиона не позволяла образовывать опасную взрывом критическую массу, так как матросская среда еще делилась по экипажам, в большинстве своем крошечным, да по боевым частям, примером которых были мои водолазы, противопоставлявшие себя всем остальным. Мне не хочется верить, что коновальная история с маявшимся зубами матросом имела националистическую подоплеку, хотя полностью исключить это, зная иную не менее южную национальность матроса нельзя. Центробежные явления в стране набирали силу, и это чувствовалось.

И так, по просьбе доктора земляки поймали живую крысу. Она была отнесена на камбуз, посажена в большую кастрюлю-лагун и помещена на огонь. Вопли несчастного животного были записаны на магнитофон, а затем на плавказарме пущены по боевой трансляции. Громкий неприятный звук не привел к массовому исходу крыс. Не было обезумевших серых волн, рвущихся на берег. Зато находившиеся в каютах офицеры все вышли в коридор, не выдержав звуковой атаки. Возглавил наведение порядка дивизионный замполит, показав решительными и целесообразными действиями, что не должность делает человека. Вспоминая его противоречивые поступки, продиктованные иногда высокими личными человеческими качествами, а иногда и недобрым давлением системы, нет-нет и сожалею, что институт замполитов так скоропалительно и огульно был уничтожен без адекватной замены.

Ветер перемен выдул доктора из нашей среды, как и многих соратников моей флотской юности. Неожиданно приобретенное право уволиться по собственному желанию буквально вскружило голову. Наивно казалось, что бытовая неустроенность и оторванность от внешнего мира исчезнут в одночасье, а светлая и прекрасная жизнь примет в свои объятия, как только сделаешь шаг в ее сторону. Об иных ушедших я искренне сожалел, причем даже в зрелые годы, так как именно такие цельные натуры, как публично униженный, но не сдавшийся механик, всегда определяли и будут определять лицо флота. Таких людей до сих пор не хватает на ключевых постах. От доктора же осталась странная память. На стене каюты, где он жил в ночь товарищеского прощания, нарисовали его контур, обведя сидящего на койке доктора по периметру. Пустое место, разве может быть что-то более страшное, что остается в памяти о человеке. Невеселый анекдот. Ни злой, ни добрый. Следует подчеркнуть, что ненависти в нашей среде не было. Мы воспринимали друг друга такими, как есть, без ревности в силу разных флотских специальностей, как опору в противостоянии с внешним миром. Лейтенант на флоте – часто сирота, а сиротские души так тянутся к себе подобным. В конце концов, ни родителей, ни первых сослуживцев не выбирают…

О НАШЕМ АВТОРЕ

АНДРЕЙ ВЯЧЕСЛАВОВИЧ КРАМОРЕНКО

родился в Ленинграде 5 августа 1966 года. Закончил ВВМИУ им. Ф.Э. Дзержинского и Военно-морскую академию им. Н.Г. Кузнецова. Водолазный специалист, специалист в области подъема затонувших объектов. Начальник научно-исследовательского управления НИИ спасания и подводных технологий ВУНЦ ВМФ «Военно-морская академия». Участник подъема радиоактивного опытового судна «Кит», АПЛ отстоя Б-313, АПЛ «Курск» и элементов её первого отсека, дизель-электрохода «Булгария», списанной ПЛ С-189, ставшей кораблем-музеем в Петербурге, лоцманского судна «Петербург» и др. Кавалер ордена «ЗА ЛИЧНОЕ МУЖЕСТВО». Доктор технических наук. Ветеран подразделений особого риска. Автор более 300 научных трудов.

А.В. Краморенко