«22 июня ровно в четыре часа…»

К 75-летию со дня начала
Великой Отечественной войны
Наша память

Во Владивостоке, где установлена стела «Город воинской славы», на одном из пилонов можно увидеть барельеф А.И. Щетининой и парохода «Жан Жорес», которым капитан Щетинина командовала во время Великой Отечественной войны на Дальнем Востоке.

Штурманский диплом Анна Ивановна Щетинина (1908–1999 гг.) получила в возрасте двадцати четырёх лет, а в двадцать семь – стала первой в мире женщиной-капитаном дальнего плавания. Своим первым рейсом в 1935 году, проведя грузовой пароход «Чавыча» из Гамбурга в Петропавловск-Камчатский, она прославилась на весь мир.

В мае 1941 года Анна Щетинина планировала принять участие в перегоне судов Балтийского пароходства Северным морским путём на Дальний Восток, и получила назначение на пароход «Бира». Судно приняла в порту Лиепая и 21 июня 1941 года привела его в Ленинград.

…Вместо перегона суда мобилизовали в Ладожскую военную флотилию. Анне Щетининой предложили штабную работу, но она приняла пароход «Сауле», который совершал перевозки в Финском заливе. Направленный к Таллину, откуда было необходимо вывозить наши войска из-под удара немецких армий, «Сауле» у острова Гогланд подвергся налёту немецкой авиации, получил серьёзные повреждения, погибли члены экипажа, погибшей посчитали и саму Щетинину, вытащив из воды капитанский китель, оставленный ею на поручне мостика и сброшенный взрывной волной.

После ремонта, сделанного на Гогланде так, чтобы только мог двигаться, пароход дошёл до Кронштадта, а затем и до Ленинграда. Анну Ивановну поставили во главе группы моряков, которых направляли на Дальний Восток.

До Новой Ладоги добирались через Ладожское озеро на канонерской лодке Ладожской военной флотилии, которая совсем недавно была гражданским судном «Селемджа». Группу связи на лодке возглавлял муж Анны Ивановны Щетининой – Николай Филиппович Качимов (1903–1950 гг.), радист транспортного флота. Он ушёл на войну добровольцем и всю войну воевал на Ладоге.

После прекращения операций морского флота на Балтике моряков торгового флота из Ленинграда направили в Мурманск и Владивосток. Анна Ивановна вернулась в родной Приморский край. Во время войны она совершила 17 рейсов с воинскими грузами через Тихий океан.

На Балтике в августе 1941 года оказалась и Валентина Яковлевна Орликова (1915–1986 гг.). Она на тот момент была штурманом-практикантом, ей ещё предстояло сдать экзамены на судоводительском факультете Ленинградского института инженеров водного транспорта.

…Валентина Орликова уходила из Таллина с последним транспортом «Балтика», на борту которого находились семь тысяч раненых. Судно напоролось на мину, в пробоину хлынула вода. К счастью, судно сумели удержать на плаву, и подошедший эсминец взял его на буксир.

С августа 1942 по октябрь 1944 года Валентина Орликова была третьим помощником капитана на теплоходе «Двина», участница полярных конвоев.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из рукописи контр-адмирала Ивана Георгиевича Святова (1903–1983 гг.) «Корабли и люди», рассказывающий о трагических событиях первых месяцев войны, и встречах в море с женщинами, ставшими легендами флота.

Татьяна Акулова-Конецкая

ИВАН СВЯТОВ

НАЧАЛО ВОЙНЫ

Нельзя сказать, что война с фашистской Германией была для нас неожиданностью. Ещё в апреле на Балтийский флот приехал начальник политического управления ВМФ, член Военного Совета Военно-Морского флота, армейский комиссар 1-го ранга Иван Васильевич Рогов. Руководящий состав КБФ – командиры соединений, линкоров и крейсеров, их помощники по политической части – все были собраны в штаб флота на совещание. Рогов сделал доклад о сложившемся тревожном международном положении и высказал своё убеждение о неизбежности войны с Германией. Он был конкретен: поставил перед участниками совещания задачу о повышении бдительности и ускоренной подготовки к возможным боевым действиям против немецкого флота, о приведении кораблей и соединений к полной боевой, а не учебно-боевой готовности, и о совершенствовании всех технических сил флота в преддверии грядущей войны. Выступление Рогова произвело на нас глубокое впечатление и мобилизовало внимание и командиров, и политработников на задачах отражения возможных атак противника. Мы знали, что эта война будет войной на выживание России со всеми её и социальными, и моральными ценностями.

В результате, поскольку ожидание войны было для нас очевидным, начало её, для флота, не оказалось внезапным, и мы достаточно хорошо к ней подготовились, встретив врага организованно и во всеоружии. Но, как и во всех войнах, бывают как героические успехи, так и неудачи. Фашистская Германия готовилась к войне заранее и умело её планировала. Немцы знали точно когда и где они начнут боевые действия. Ещё за два дня до начала войны, они выставили в устье Финского залива мины и выслали туда свои подводные лодки. Поэтому, в первый же день войны добились успеха: подорвались эсминец «Гневный» и крейсер «Максим Горький».

Располагая решающим превосходством на сухопутном фронте, они в первые шесть дней заняли Литву, Латвию и большую часть Эстонии, лишив Балтийский флот возможности пользоваться своими маневренными базами.

И вот как всё начиналось.

В мае мы ушли из Либавы в Рижский залив, где погодные условия для проведения боевой подготовки были более благоприятны.

К 20 июня обстановка накалилась до предела, неизбежность войны с Германией стала для нас ярко очевидной. 19 июня по флоту была объявлена оперативная готовность №2. Так как мы стояли на открытом рейде, Валентин Петрович Дрозд (Командир Отряда Лёгких Сил. – Т.А.) решил повысить готовность по ОЛСу до № 1 – командиры соединений имели право изменять готовность, объявленную по флоту, в сторону её повышения, если этого требовала обстановка на месте. По готовности №1 корабли допринимали артиллерийский и торпедный боезапас, топливо и снаряжение до полных норм. Вместо учебных зарядных отделений к торпедам присоединялись боевые, и воздух в резервуары торпед накачивали до боевого давления. Корабли затемнились и рассредоточились.

Крейсер «Максим Горький» и миноносцы первого дивизиона «Гордый», «Стерегущий» и «Гневный» перешли на рейд Роя. Крейсер «Киров», второй дивизион миноносцев и миноносцы «Сметливый» и «Грозящий» остались на Усть-Двинском рейде.

Плохо обстояло дело с пополнением кораблей топливом. На крейсере мазут подавался нефтеналивной баржой, а миноносцы принимали его в Усть-Двинске с нефтяных складов, но беда была в том, что топлива в Усть-Двинске было только около трёх тысяч тонн, что составляло лишь 75 процентов необходимого кораблям количества. Приёмка топлива, из-за низкой производительности береговых нефтеперекачивающих средств, вместо двух часов, нормально необходимых каждому миноносцу, продолжалась шесть-восемь. В силу этого, корабли ОЛСа к началу войны, несмотря на энергичные меры, принимаемые в этом направлении Валентином Петровичем, мной и командирами кораблей, были заполнены на пятьдесят – семьдесят пять процентов от полного запаса топлива.

21 июня в 23 часа 37 минут готовность №1 была объявлена по флоту. Сомнений не оставалось! В полночь собрали всех командиров, замполитов кораблей и дивизионов. Дрозд коротко объявил о реальной угрозе войны. Ещё раз приказал проверить готовность кораблей к ведению боевых действий и установить подлинную боевую готовность. Эскадренный миноносец «Сметливый» был послан в Ирбенский пролив для несения корабельного дозора при входе в Рижский залив. Никто не спал в эту ночь. На кораблях была сыграна боевая тревога. Все находились на боевых постах и зорко вглядывались в сумерки белой ночи.

В.П. Дрозд

Около пяти часов по флоту была принята телеграмма о том, что Германия, вероломно нарушив договор о ненападении, бомбит наши города авиацией, заминировала фарватер в районе Кронштадта, а её сухопутные войска по всей границе перешли в наступление.

Утро выдалось солнечное, ясное. На море стоял полный штиль, поверхность воды казалась зеркальной. Словом, погода в этот летний месяц, оказалась такой светлой и радостной, какой хотелось бы её иметь в счастливое воскресенье. Увы – чудовищная реальность войны не совпадала с теплотой июньских прогнозов.

Вскоре появились немецкие самолёты-разведчики на большой высоте. Корабли открыли огонь из зенитных орудий и начали сниматься с якорей, так как вслед за разведчиками с юга появилась большая группа самолётов.

Но, очевидно, не корабли являлись объектами действий противника, так как самолёты на почтительном расстоянии отвернули вправо и удалились в сторону берега вглубь нашей территории. Как потом выяснилось, объектами их ударов были аэродромы, на которых находились сотни самолётов без топлива. Так, на Митавском аэродроме были уничтожены все истребители, не имевшие возможности подняться в воздух из-за отсутствия горючего.

Для нас первая половина дня прошла более или менее спокойно, хотя самолёты-разведчики навещали нас ещё несколько раз. Около 15 часов пришла шифровка командующего флотом, приписывающая командиру ОЛСа начать минные постановки в Ирбене миноносцами, а один крейсер и дивизион миноносцев выслать в устье Финского залива для прикрытия минных постановок, производимых минзагами и миноносцами эскадры, от воздействия противника со стороны Балтийского моря.

Замечу, кстати, что командующий Императорским Балтийским флотом адмирал Николай Оттович Эссен, не дождавшись разрешения царя, поставил минные заграждения в устье Финского залива за сутки до начала Первой мировой войны, и они сыграли очень положительную роль – пример, достойный подражания. И немцы его умело повторили, поставив мины за два дня до начала войны, но не в своих водах, а в наших, в устье Финского залива, и также добились большого успеха, правда, не без «прохлопа» нашего штаба флота.

Второй дивизион пошёл в Усть-Двинск принимать меры. Мне было приказано вступить в командование отрядом кораблей ОЛСа в составе крейсера «Максим Горький» и первого дивизиона миноносцев, и следовать в устье Финского залива для прикрытия постановок эскадры. Так начались мои самостоятельные боевые действия в 1941 году, далеко выходящие за рамки занимающей мной должности.

И.Г. Святов. Фотография 1942 года

Получив от Валентина Петровича указания по выполнению задачи, и попрощавшись с ним, я на торпедном катере отправился на рейд Роя, где находились крейсер «Максим Горький», эсминцы «Гордый», «Стерегущий» и «Гневный». На крейсер я прибыл в 17 часов 30 минут, а, согласно приказу командующего флотом, отряд прикрытия должен был прибыть в устье Финского залива не позднее полуночи 23 июня. До района прикрытия надо было пройти сто семьдесят миль. А это значит, что надо было идти с тридцатиузловой скоростью, чтобы прибыть в надлежащее место в приказанный час. Но, в то же время, согласно действующим боевым наставлениям, военным кораблям в районах, где противником могут быть поставлены якорные мины, предписано ходить с поставленными параванами-охранителями (Буксируемый подводный аппарат для защиты корабля от якорных контактных мин. – Т.А.). А наставления по использованию параванов, подчёркивают, что они надёжны, если скорость корабля не превышает четырнадцати – восемнадцати узлов. При нарушении этого предписания, при более высокой скорости, тралящая часть паравана будет перебивать минреп (Трос или цепь для крепления якорной морской мины к якорю и удержания её на определённом расстоянии от поверхности воды. – Т.А.), на котором стоит мина, в точке их соприкосновения, и мины будут всплывать на поверхность. При скорости ниже четырнадцати узлов, резак паравана не будет перерезать мины, и мина может быть подтянута к борту корабля. Район, которым мы должны были идти, по своим глубинам всюду допускал постановку мин.

Посоветовавшись с командиром крейсера, Анатолием Николаевичем Петровым, мы решили идти с поставленными параванами двадцати-двухузловой скоростью, то есть предельной, на которой можно было ещё надеяться на нормальную защиту параванов. Этой скоростью мы рассчитывали прийти в район прикрытия около трёх часов ночи.

Походный порядок был установлен следующий: головным шёл миноносец «Гневный» (командир капитан 3-го ранга Максим Тимофеевич Устинов, в десяти – двенадцати кабельтовых его сопровождал крейсер, а на курсовом углу 60 градусов левого борта, на той же дистанции, в десяти – двенадцати кабельтовых от крейсера – эсминец «Гордый» (командир капитан-лейтенант Евгений Борисович Ефет). На «Гордом» находился командир дивизиона капитан 2-го ранга Сергей Дмитриевич Солоухин. На курсовом углу 60-ти градусов правого борта в тех же десяти – двенадцати кабельтовых находился эсминец «Стерегущий», которым командовал капитан-лейтенант Евгений Павлович Збрицкий.

Погода, как я сказал, стояла изумительная. Полный штиль, море не шелохнётся, ласковое, лазурное. На небе – ни облачка. Видимость – полная. Шли по боевой готовности №2 – всё оружие изготовлено к бою, одна смена на боевых постах, готовая к бою, остальные отдыхают тут же. Когда в сумерках белой ночи мы проходили траверз маяка Вильсанди, то на весте, на фоне багряного горизонта, обнаружили подводную лодку, на дистанции семидесяти – восьмидесяти кабельтовых, идущую в позиционном положении, то есть притопленную до рубки, курсом зюйд. Хотя подводная лодка и не дала своих опознавательных сигналов, мы, всё же, посчитали её своей, так как она шла в сторону противника. И мы оставили её в покое. Да и в задачу отряда не входила борьба с подводными лодками – мы должны были уклоняться от них.

Вскоре на горизонте, кабельтовых в ста двадцати, на весте показался парусник. Может быть, это была рыболовная шхуна, может быть, немецкий разведчик, замаскированный под рыболовную шхуну, но, во всяком случае, не боевой объект для нашего отряда.

Море пустынно. В этом районе не видно ни одного постороннего судна. Только четыре боевых корабля резали своими острыми форштевнями, казалось бы, мирную гладь Финского залива.

Около трёх часов ночи, мы прибыли в назначенный район и снизили скорость до восемнадцати узлов, чтобы обеспечить нормальную работу параванов.

Стоя с Анатолием Николаевичем Петровым на ходовом мостике впереди боевой рубки, мы беседовали о происходящих событиях, хотя, по существу, мы о них ничего не знали…

А.Н. Петров

Время прикрытия кончалось, скоро мы должны были лечь на курс зюйд-ост на Таллин, куда нам надлежало следовать согласно приказу командующего флотом.

Вдруг в 03 часа 50 минут миноносец «Гневный» окутался облаком чёрного дыма, раздался взрыв.

– Право на борт! – скомандовал Анатолий Николаевич.

– По отряду «девятка покой» исполнить!» – приказал я, что означало всем кораблям повернуть вправо на обратный курс.

Когда крейсер покатился вправо, мы увидели, что эсминец «Гневный» стоит на месте с оторванной по боевую рубку носовой частью. Поступил семафор от комдива: «Что делать с “Гневным”?» Я приказал Солоухину снять людей с «Гневного» и подобрать из воды плавающих, затем – корпус корабля расстрелять артиллерийским огнём.

В самом деле, если он подорвался на мине, то заниматься буксировкой нельзя – подорвётся и буксирующий, а если его торпедировала подводная лодка, то тем паче нельзя рядом оставаться другим кораблям – они станут добычей той же подводной лодки. Подобный случай произошёл в Первую мировую войну, когда одна немецкая подводная лодка под командованием капитан-лейтенанта Веддигена потопила в Северном море 22 сентября 1914 года, в самом начале войны, три английских лёгких крейсера – «Абукир», «Хог» и «Кресси», один за другим, при оказании ими друг другу помощи. Помимо того, что подобный «Трафальгар» нанёс колоссальный моральный и военный ущерб Королевскому флоту, погибли тогда полторы тысячи человек. Я хорошо помнил этот, вошедший в историю, урок военно-морской тактики ведения войны на море, преподнесенный англичанам немецким офицером, и руководствовался им в сложившейся ситуации.

Пока между крейсером и «Гордым» происходил обмен семафорами, первый шёл курсом зюйд-вест, казалось бы, по протраленному кораблями фарватеру. Вдруг около 4 часов крейсер сотрясло, словно он с полного хода наскочил на отвесную скалу. Раздался взрыв. Купол воды и пламени поднялся выше мачт и сотни тонн воды обрушились на палубу и мостик. Носовая часть корабля стала медленно погружаться в воду, а на палубу через пробой пытался взобраться матрос. Я первый раз подрывался на мине, поэтому и первая реакция моя была оказать помощь матросу. Я бросился бежать вниз по трапу, но меня остановила мысль: ведь я командир отряда и отвечаю за все корабли. И я снова взбежал на мостик…

Командир корабля по телефону запрашивал пост живучести о состоянии корабля. В это время «Гордый» подходил к «Гневному» для оказания помощи. Один из сигнальщиков докладывает: «Перископ! Правый борт 90. Дистанция 60 кабельтовых!» Я приказал «Стерегущему» на полном ходу нести круговую противолодочную охрану стоявшего без движения крейсера, а чтобы загнать лодки, если они есть в этом районе, на глубину и лишить их, таким образом, возможности атаковать крейсер, приступить к профилактическому бомбометанию.

Командир электро-механической боевой части корабля инженер-капитан 3-го ранга Павел Павлович Газин доложил о состоянии корабля: «Оторвана носовая часть по 61-ую броневую переборку, вода внутрь не поступает, корабль на ровном киле, можем дать задний ход».

Анатолий Николаевич дал задний ход и попытался лечь кормой на курс зюйд-ост. Однако, крейсер на заднем ходу перестал слушаться руля. Убедившись, что задним ходом нельзя следовать самостоятельно, Петров застопорил машины, вызвал на мостик Газина и спросил, нельзя ли дать передний ход? Газин ответил: «Раз другого выхода нет, давайте попробуем дать самый малый ход вперёд, посмотрим, как будет вести себя 61-ая переборка. Должна выдержать».

Дали самый малый ход и, к нашей огромной радости, корабль стал послушен рулю. Легли на курс зюйд-ост. В это время Збрицкий на «Стерегущем» маневрировал вокруг крейсера и сбрасывал противолодочные бомбы. Эсминец «Гордый», сняв команду с «Гневного», расстреливал его из 130-ти миллиметровых орудий. Словом, в Финском заливе происходила настоящая морская баталия с невидимым противником. Взвинченные событиями, сигнальщики и наблюдатели за подводными лодками, принимая каждую чайку за бурун перископа подводной лодки, поминутно докладывали: «Подводная лодка прямо по курсу! Подводная лодка вправо по курсу! Перископ лево 60». Обстановка была нервная, напряжённая.

Я донёс командующему флотом о подрыве и затоплении «Гневного» и о подрыве крейсера. Доложил, что малым ходом следую в пролив Хари-Курк и прошу выслать тральщики, корабли охранения и истребительную авиацию для прикрытия с воздуха.

Скорость хода была около восьми узлов. Часам к одиннадцати мы вошли в пролив Хари-Курк и решили стать на якорь у зюйд-вестовой оконечности острова Вормси, в трёх кабельтовых от берега. Анатолий Николаевич застопорил ход и приказал приготовить к отдаче кормовой якорь. С кормы поступает доклад помощника командира капитан-лейтенанта Дмитрия Львовича Кутая: «Стоп-анкер потерян при взрыве». (Стоп-анкер – самый тяжелый из вспомогательных якорей корабля. – Т.А.).

Оказалось, что мы лишены возможности стоять на месте. Находиться же всё время на ходу под машинами в мелководном районе, изобилующем банками и камнями, было невозможно. Я посоветовал Анатолию Николаевичу приткнуться носовой частью к мели и затопить носовые трюмы, чтобы дальше нас течением или ветром не снесло. А затем, когда надо, откачав воду из затопленных помещений, сняться задним ходом с мели.

Петров вызвал Газина на мостик и спросил, возможен ли, по его мнению, подобный эксперимент. Газин подумал и ответил, что не знает, что получится, но, если другого выхода нет, попробовать можно. Так и сделали. Оказалось, что всё в порядке – корабль сел на мель надёжно и не разворачивался.

Прилетели самолёты-разведчики противника. «Горький» и «Стерегущий» открыли по ним интенсивный огонь. Шуму было много, а результата никакого. Дело в том, что корабли, в основном, были вооружены 45-миллиметровыми полуавтоматическими пушками, имеющими хорошую баллистику и убойность, но очень малую скорострельность – не более двенадцати – пятнадцати выстрелов в минуту – и не имели приборов центрального наведения и управления. Таким оружием, вероятность попадания в быстролетящие самолёты, оказалась ничтожной.

Я вторично запросил штаб выслать самолёты-истребители для барражирования и прикрытия от воздушного противника. Скоро над нами стали кружиться четыре наших новых истребителя, но минут через сорок, они нас безвозвратно покинули по неизвестной причине.

Часа в три дня в проливе показался дивизион базовых тральщиков под флагом командира ОВРа (Охраны водного района) главной базы флота капитана 2-го ранга Александра Александровича Милешкина, два эсминца, «Артём» и «Володарский», под бренд-вымпелом командира третьего дивизиона капитана 2-го ранга Льва Николаевича Сидорова, и пять – шесть катеров-охотников, особенно полезных при появлении немецких подводных лодок.

Я собрал к себе командиров и помполитов кораблей и соединений и дал им указания на переход. Когда проходило совещание, крейсер и миноносцы открыли интенсивную стрельбу. Все выбежали на палубу. Спрашиваю вахтенного офицера, что случилось. Вахтенный офицер капитан-лейтенант Юлинец докладывает: «В проливе Хари-Курк обнаружен перископ подводной лодки». Учитывая, что глубины в проливе исключают появление подводной лодки под перископом, я приказал прекратить пальбу.

Около 16 часов крейсер задним ходом снялся с мели, а остальные корабли – с якорей, и стали строится в походный порядок. К этому времени из Таллина пришло спасательное судно «Нептун», три сторожевых катера МО и отряд торпедных катеров.

Тральщики поставили тралы и начали движение. В голове находился БТЩ-208, «Шкив», под флагом командира ОВРа, а за ним в строе уступа влево БТЩ-212, БТЩ-213 и БТЩ-218, затем «Стерегущий», «Артём», «Володарский», концевым шёл «Максим Горький» и спасательный корабль «Нептун».

Головной тральщик «Шкив» подходил уже к поворотному бую Лайне и держал сигнал «Покой до половины», что означало подготовиться к повороту вправо, как внезапно раздался взрыв, и БТЩ-208 переломившись пополам, скрылся в пучину. Все корабли и тральщики по моему сигналу повернули вправо на обратный курс. Катера стали подбирать оказавшихся в воде моряков с потонувшего тральщика. Человек двадцать пять удалось спасти. Но столько же, в том числе капитан 2-го ранга Александр Александрович Милешкин и капитан 2-го ранга Лев Николаевич Сидоров, погибли.

Мы вернулись к острову Вормси и стали на якоря. Я донёс о случившемся командующему флотом. Стало смеркаться. Все мы были тяжко морально травмированы. Идти в Таллин нельзя, обстановка не ясная. Решил переждать сумерки на рейде Вормси. Видимо, всё-таки, немецкие подводные лодки не только плод воображения наблюдателей, а они действительно присутствовали в устье Финского залива, а, вероятнее всего, и сами были участниками этих подрывов, но, благодаря энергичным действиям «Стерегущего», который с момента подрыва крейсера и до захода его в пролив Хари-Курк, ходил вокруг него на полном ходу и периодически сбрасывал глубинные бомбы, не смогли потопить корабль. Одна из подлодок после захода крейсера в пролив скрытно поставила мины на фарватере у буя Лайне, на которых и подорвался БТЩ-208, а впоследствии ещё одна подводная лодка, шхуна и гидрографическое судно.

Эсминец «Стерегущий». Из архива И.Г. Святова

В проливе Хари-Курк были установлены корабельные и катерные дозоры. Короткая белая ночь была для нас длительной и тревожной. Но, ведь, и утро не предвещало нам ничего утешительного. Мины и подводные лодки – объективная реальность, они не исчезнут. И в любой момент могут появиться самолёты-бомбардировщики противника. Теперь не было сомнения, что враг знает о нашем местонахождении, а крейсер и эсминцы – весьма достойные объекты для ударов.

Ночью на рейд пришёл миноносец «Сметливый» из Рижского залива. Я расспросил его командира капитана 2-го ранга Василия Максимовича Нарыкова об обстановке в Рижском заливе. Там, оказывается, Дрозд под постоянной страховкой авиации и торпедных катеров усиленно производит постановку минных заграждений в Ирбенском заливе.

Ночью в моё распоряжение пришли ещё три тральщика. На мой вопрос, как они прошли Лайненский буй, где подорвался БТЩ-208, командиры сообщили мне, что прошли между банками Лайне и западной оконечностью Вормси, оставив буй справа.

Утром я снова собрал командиров кораблей и соединений. Устроив своеобразный «военный совет в Филях», я заявил, что обстановка вам известна, задача идти в Таллин – тоже. Что будем делать? Я предоставил слово, как полагается, младшему по старшинству Николаю Васильевичу Фалину, моему товарищу по ВМА, очень способному и умному моряку.

Он встал и изложил своё мнение: «На рейде оставаться нельзя. Крейсер станет добычей авиации противника, истребительное воздушное прикрытие у нас отсутствует, береговой зенитной артиллерии здесь тоже нет и какой-либо помощи от Таллина ожидать нечего. Траление фарватера займёт много времени. Надо оставить банку Лайне слева и, учитывая осадку крейсера, пройти по семиметровым глубинам. На таких глубинах подводные лодки не могут скрытно поставить мины и в подводном положении не могут атаковать торпедами». Все остальные командиры, опрошенные по очереди, согласились с доводами и предложением Фалина. Надо идти по семиметровым глубинам. Таково было и моё мнение. Я утвердил предложение Николая Васильевича.

Штурманы проложили курсы по семиметровым глубинам между банками Лайне и Нордвейн, островом Осмуссаар и мысом Пысапяя и далее вдоль побережья в Суропский проход.

Пока шёл наш военный совет, снова прилетели германские самолёты и снова началась безрезультатная пальба кораблей. Самолёты улетели, и мы снялись с якорей и тем же походным порядком, как накануне, начали движение по глубинам с бесконечными банками и камнями, где плавание в мирное время считалось бы безумием или преступлением. Как бы то ни было, в два часа ночи 24 июня крейсер прибыл на Таллинский рейд и стал на бакштов «Нептуна».

Сразу же по приходе на рейд через СНиС (Служба наблюдения и связи) я вызвал машину и отправился в штаб флота. В штабе никого, кроме помощника начальника штаба капитана 1-го ранга Николая Алексеевича Питерского не оказалось. Командующий флотом, штаб и политуправление были на вновь оборудованном командном пункте на Суропской батарее. Вместе с Питерским мы поехали на командный пункт командующего флотом. На КП прибыли часов в пять или шесть утра.

Командующий, вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц, находился у себя в кабинете. Я попросил адъютанта старшего лейтенанта Гельтмана доложить о моём прибытии, а сам сел на диван… Проснулся я часа в четыре дня. Оказывается, пока адъютант ходил докладывать, я свалился на бок и заснул непробудным сном – ведь я не спал трое суток! Гельтман пытался меня разбудить, но сделать этого был не в силах. И когда он доложил о моем беспробудном состоянии адмиралу, тот приказал не будить меня, пока я не проснусь сам.

Когда я проснулся, меня сразу пригласили к Трибуцу. У него находился заместитель командующего Северо-Западным фронтом адмирал флота Иван Степанович Исаков. Оба они во всех подробностях выслушали мой доклад, уточняя вопросами отдельные детали. И оба признали правильными, отвечающими сложившейся обстановке, принятые мною решения и действия.

«А теперь, – сказал командующий, – необходимо крейсер доставить в Ленинград. Это тоже возлагается на вас. Предварительные распоряжения о выделении вам тральщиков и сил охранения уже отданы. В ваше подчинение поступают “Володарский”, “Артём” и “Стерегущий”, шесть БТЩ, шесть торпедных катеров, четыре СКА МО и “Нептун”. Как лучше, вы считаете, выполнить задание?»

Я ответил, что крейсер может идти своим четырнадцатиузловым ходом, что выходить следует в сумерки, чтобы труднее было нас обнаружить, и что следует пройти не обычным фарватером, а по малым глубинам южного берега, где менее вероятна встреча с минами и подводными лодками. Командующий одобрил мои предложения и, пожелав успешного выполнения боевого задания, отпустил.

В два часа ночи 25 июня корабли снялись с якорей и стали ложиться на Екатеринтальский створ. В это время из одного дома с четвёртого этажа начали подавать световые сигналы мощным фонарём в сторону финского берега. Полагая, что в Таллине есть немецкие профашистские элементы, я приказал обстрелять окно из крупнокалиберного пулемёта. После первой же очереди сигналы прекратились, и мы вышли в поход. Шли общеустановленным походным порядком за тральщиками. Катерам было приказано производить каждые пятнадцать минут бомбометание противолодочными бомбами. К нашему неудовольствию катера были не военно-морского флота, а пограничными, которые раньше с большими кораблями не плавали, и обязанностей противолодочного охранения не знали. Но, получив приказание начать бомбометание, они старались как можно эффективнее его выполнить. На полном ходу катера подскакивали почти вплотную к крейсеру и сбрасывали бомбы в полукабельтове от него. Гидравлические удары от взрыва бомб сотрясали корпус крейсера. Анатолий Николаевич взмолился и попросил прекратить эти упражнения. Долго пришлось сигнальщикам передавать семафоры на катера, пока их командиры не поняли, что от них требуется. В дальнейшем они чётко выполняли свои обязанности.

В районе обширной бухты Хара-Лахт, восточнее Таллина, тральщики подсекли четыре мины, которые корабли обошли. Мины были образца наших мин 1908 года. Очевидно, у финнов они остались от царского боезапаса и поставлены были финскими катерами. Больше, собственно, никаких происшествий не случилось. Около шести часов вечера мы пришли на большой Кронштадтский рейд, где крейсер тотчас же был принят буксирами, и они повели его в док Велещинского, который уже был подготовлен к приёму крейсера.

Ко всему этому следует добавить, что героические рабочие Балтийского завода и Кронштадтского морского завода за сорок суток поставили крейсеру новую носовую часть, отрезав её от недостроенного крейсера «Чапаев», и «Максим Горький» снова вступил в строй действующих боевых кораблей Балтийского флота. Общеизвестно, что он принимал активнейшее участие в обороне Ленинграда и в прорыве блокады <…>

Это были первые дни войны. Первые потери. Балтийский флот встретил войну в полной готовности, но ошибок мы не избежали. Немцы упредили нас с минными заграждениями, поставив их ещё до начала войны <…>

КОНВОЙ ИДЁТ В КРОНШТАДТ

10 августа Дрозд приказал мне на «Стерегущем», по вызову командуюшего флотом, прибыть в Таллин. Входим на Таллинский рейд и видим такую картину: крейсер «Киров», лидеры «Ленинград» и «Минск», эсминцы «Сметливый», «Гордый», «Свирепый» и «Скорый» на тесном рейде, маневрируя на больших ходах, уклоняются от атак самолётов и ведут огонь главным калибром по берегу. Потом рейд закрыло дымом. Наступило затишье.

Немцы находились на ближних подступах к столице Эстонии. Главная база флота стала фронтовым городом. Все силы флота: корабли, береговая артиллерия, морская авиация и морская пехота, пополненная добровольцами с кораблей, включились в оборону города. Сухопутная артиллерия и авиация противника обстреливали и бомбили корабли на рейде.

17 августа руководство обороной Таллина, по решению Ставки Верховного Командования было сосредоточено в одних руках и возлагалось на вице-адмирала Трибуца. 10-ый корпус 8-ой армии был подчинён командующему флотом, а командир корпуса генерал-майор Иван Фёдорович Николаев был назначен на должность заместителя командующего КБФ по сухопутной обороне.

Надо заметить, что 10-ый стрелковый корпус, прежде чем ему пришлось оборонять Таллин, отступал с боями от границы Таллина и был значительно потрёпан и ослаблен. К тому же, и личным составом он был укомплектован не полностью. На подступах к городу героически сражался отряд моряков-добровольцев с кораблей и морской пехоты. В одном из боёв доброволец лидера «Минск», торпедный электрик Евгений Александрович Никонов, будучи в разведке, попал раненым в плен. Пытаясь получить от него сведения о расположении наших частей, фашисты зверски замучили Никонова: привязав его к дереву, разожгли костёр, и, ничего не добившись, выкололи ему глаза и сожгли. Посмертно Никонову было присвоено звание Героя Советского Союза и его именем была названа одна из улиц столицы Эстонии (Е.А. Никонов был похоронен в Эстонии. 2 марта 1992 года останки перезахоронены на родине Героя в селе Васильевка в Ставропольском районе Самарской области. – Т.А.).

Е.А. Никонов

Итак, когда наступило затишье, и корабли стали на якоря, я явился на «Киров» и доложил Валентину Петровичу о своём прибытии и об обстановке в Моонзунде и Рижском заливе. Дрозд сказал мне, чтобы я немедленно отправлялся в штаб флота к командующему.

Командующий описал мне создавшуюся обстановку: в городе скопилось несколько тысяч раненых, госпитали переполнены, положение города угрожающее. Раненых необходимо эвакуировать в Ленинград. Он объявил, что я назначаюсь командиром конвоя, а значит, мне и решать эту сложную и очень опасную боевую задачу.

Конвой состоял из превращённого в госпитальное судно океанского лайнера «Балтики», стоявшего на рейде, эсминца «Стерегущий», трёх базовых тральщиков и шести морских охотников. Трибуц предупредил меня, что минная обстановка в Финском заливе тяжёлая, авиация противника беспрерывно атакует наши корабли на переходах между Таллином и Гогландом.

Хотя конвоировался только один транспорт, а остальные были корабли эскорта, трального и противолодочного обеспечения, задание было сверхответственным – ведь речь шла о жизни многих и многих людей, вверенных мне. На борту «Балтики» находилось две тысячи четыреста два человека раненых, медицинский персонал двух госпиталей, гражданские из эвакуирующихся учреждений и часть золотого запаса Эстонии. С командой судна, на борту оказалось три тысячи человек. Те, кто не поместились на «Балтике», были взяты на эскортирующие корабли.

«Балтика» приняла раненых ещё до моего прихода и находилась на рейде, и корабли эскорта были готовы к походу. Мне оставалось только проинструктировать капитана госпитального судна, командиров тральщиков и катеров, и, не теряя времени, пуститься в путь.

В утренних сумерках 11 августа 1941 года корабли снялись с якорей и за живописным, с красивыми пляжами, маленьким островом Аэгна, повернув на ост, построились в походный порядок. В голове – БТЩ-202, БТЩ-213 и БТЩ-214 с поставленными параван-тралами. За ними в десяти кабельтовых – эсминец «Стерегущий», на котором находился мой флагманский командный пункт, а в двух кабельтовых за «Стерегущим» – электроход «Балтика», оба с поставленными параванами. Сторожевые катера МО расположились по окружности на расстоянии восьми – десяти кабельтовых, чтобы обеспечить противолодочное и противокатерное охранения конвоя.

Около семи часов утра мы были на меридиане мыса Кэри. Погода была отличная, небо ясное, море гладкое, с небольшой рябью. Будто и нет войны. Поход проходил нормально и, казалось, ничто не предвещало осложнений. Шли мы серединой Финского залива, где с начала войны наши корабли не плавали. Все переходы совершались прибрежным фарватером, который я проложил с «Максимом Горьким». На этот раз воспользоваться прибрежным фарватером было нельзя, так как немцы заняли всё побережье Эстонии, от Усть-Нарвы до Таллина и установили береговые батареи на мысе Юминда и в других местах. Усилили они также и минные заграждения на прибрежном фарватере. Поэтому в штабе флота предложили воспользоваться общепринятым корабельным фарватером. Но вот тральщики начали подсекать одну мину за другой. Всего было обезврежено девять мин.

«Стерегущий», а за ним и «Балтика», искусно обходили их, держась протраленной полосы и уклоняясь от встречи с подсечёнными минами. Но вот раздался взрыв! Огромный купол воды и огня взметнулся вверх и, когда он осел, мы увидели, как БТЩ-203, «Крамбол», переломившись пополам, кормой и носом уходил в пучину. Останавливаться с параванами на минном участке было нельзя, поэтому мы, обойдя место гибели тральщика, продолжали наш путь. В большом масляном пятне плавали десятки раненых и контуженых моряков и пассажиров судна. Два катера остались спасать плавающих моряков с погибшего корабля.

Во второй половине дня, когда мы подходили к маяку Родшер, в левом параване «Стерегущего» взорвалась мина в пяти – десяти метрах от борта и эсминец получил серьёзные повреждения. В районе второго торпедного аппарата вмялась и местами разошлась обшивка левого борта. Часть помещения ниже ватерлинии оказалась затопленной. Вышел из строя гирокомпас и в кормовой части корабля верхняя палуба деформировалась. Корабль лишился хода и получил крен на левый борт до десяти – пятнадцати градусов. Машинально отмечаю, что уже третий раз с начала войны подрываюсь на мине.

Экипаж «Стерегущего» был отлично подготовлен к борьбе за живучесть и уже имел значительный боевой опыт и закалку. Как на учениях, скоро выровняли крен, а минут через пятнадцать командир электромеханической БЧ-5 старший инженер-лейтенант Киркевич доложил на главный командный пункт корабля: «Поступление воды остановлено. Можем иметь ход десять узлов».

За это время «Балтика» обошла нас справа и заняла место непосредственно за тральщиками. «Стерегущий» пристроился в кильватер судну, оказавшись теперь концевым. Мы уже подошли к зюйдовой оконечности острова Гогланд, считали себя в полной безопасности в своих водах, когда с «Балтики» поступил тревожный семафор: «В левом параване мина. Что делать? Капитан».

Что делать? На этот вопрос перед войной, пожалуй, не ответил бы ни один профессор Военно-Морской академии. Установилось определённое понятие, зафиксированное во всех инструкциях, что резак паравана на скоростях от 10 до 18 узлов обязательно перебьёт минреп, и мина всплывёт на поверхность моря на достаточно безопасном от корабля удалении. На этот раз, параван медленно подтягивал мину к борту судна.

Как потом выяснилось, немцы в свои мины ввели два новшества, о которых мы ещё не знали. Первое – в минреп вмонтировалась часть стальной цепи, и резак её не мог перебить, второе – имелось гидростатическое устройство, вызывающее взрыв, как только мина всплывала на поверхность. Она взрывалась без контакта с кораблём!

Повторяю, всего этого мы ещё не знали. Какое-то мгновение ушло на оценку обстановки. Две с половиной тысячи раненых, три тысячи жизней! Пройден самый опасный участок пути, мы в полумиле от своего берега, и, тем не менее, положение критическое.

Передал на «Балтику» семафор: «Отрубить траловую часть паравана!» Одновременно подал сигнал кораблям: убрать параваны. На тральщики и катера по радио дал приказание: быть готовым к снятию людей с «Балтики».

Корабли застопорили ход и стали убирать параваны. Я направил стереотрубу на полубак «Балтики». На полубаке забегали люди. Видно было, как подняли башмак паравана и кто-то, свесившись за борт, рубил топором стальной трос. Как потом выяснилось, это был старший помощник капитана Вениамин Исаевич Факторович.

Медленно тянулись минуты. Проходит одна, две, три в напряжённо-томительном ожидании. Кажется, время остановилось, а мина медленно, но неотвратимо приближается к борту. Сейчас мина стукнется о борт, и тысячи людей взлетят на воздух… Но вот у форштевня судна небольшой всплеск. Это отрубленная тралящая часть паравана упала за борт. Думаю: «Пронесло!» И в этот момент рванул взрыв. Мина всплыла в пяти метрах от борта, и сработало это вышеупомянутое, неизвестное нам гидростатическое устройство. Водяной столп поднялся выше мачт и медленно осел на палубу корабля. Сотни тонн воды медленно оседали на палубу. «Балтика» потеряла ход и накренилась на левый борт, продолжая двигаться по инерции.

На палубе началась паника. Люди стали бросаться за борт. Я передал приказание всем кораблям и катерам подойти к «Балтике» для снятия раненых. Подозвав к борту ближайший катер, я, вместе с аварийной группой «Стерегущего» с командиром БЧ-5 старшим лейтенантом Леонидом Александровичем Киркевичем во главе, отправился на «Балтику».

– Товарищ капитан второго ранга! Корабль водоизмещением 14000 тонн при правильной борьбе за живучесть не должен потонуть, – говорит Леонид Александрович.

– Да, я тоже так думаю, тем более, что мина взорвалась не у самого борта. Очень больших разрушений корпуса не должно быть. Возглавьте борьбу за живучесть. Основное – сохранить корабль на плаву и выровнять крен. А пока будем переправлять раненых на берег.

Проходим по левому борту «Балтики». Пробоины не видно. В воде плавают люди, поспешившие покинуть судно, хватаются за спасательные круги, пояса, плотики. С корабля спускают спасательные шлюпки. Подходим к корме с правого борта. Нам кидают шторм-трап. Отдаю приказание командиру катера: «Подобрать людей из воды и доставить на берег». На ходу хватаюсь за шторм-трап и – бегом наверх. Киркевич за мной, за ним – матросы. Когда я уже добрался до фальшборта, какая-то женщина прыгает мне на голову с криком: «Пустите меня, второй раз тону!» С палубы её хватают за руки и поднимают обратно. Как оказалось, она была из числа спасённых пассажиров с погибшего тральщика «Крамбол», переданных с катера на «Балтику».

На корабле среди пассажиров – невообразимая суматоха. Каждый стремился завладеть какой-либо плавучестью. Все теснились на левом повреждённом борту, увеличивая тем самым крен. Тяжелораненые и больные на руках поднимались по крутому трапу из нижних помещений на верхнюю палубу. Команда корабля, одетая в спасательные жилеты, возглавляемая старшим помощником капитана Факторовичем, занималась спуском шлюпок.

На палубе меня первой встретила штурманский ученик Валентина Яковлевна Орликова. Маленькая, подвижная и очень смышлёная девушка, стала мне проводником на незнакомом океанском лайнере. Быстро и точно передавала она мои приказания. Я ей многим обязан в наведении порядка.

Валентина Орликова. 1943 год
Валентина Яковлевна Орликова после войны стала первой женщиной-капитаном большого морского рыболовецкого траулера (БМРТ), единственная женщина-капитан китобойного судна («Шторм»).

Сам факт высадки на аварийный корабль военных моряков, в огромной степени произвёл положительный эффект. Ещё большее успокоение внесло распоряжение по трансляции: «Команде снять спасательные пояса, всем перейти на правый борт. Корабль не потонет».

За борт уже никто не прыгал. На подходящие катера и спасательные шлюпки сажали только раненых и женщин с детьми. Из воды подобрали всех плавающих. Паника стала стихать. Когда усилиями аварийной команды «Стерегущего» и экипажа «Балтики» крен корабля был выровнен, страх сменила надежда на благополучный исход.

Киркевич, тем временем, развил бурную деятельность по обеспечению живучести корабля. Он затопил противоположные отсеки судна, выровнял крен, привлёк всю команду и легкораненых бойцов к установке дополнительных креплений водонепроницаемых перегородок и к откачке из помещений воды ручными помпами. Через полчаса он уже точно доложил мне, что угрозы затопления нет: «Пробоины между первым и вторым котельными отделениями. Котельные отсеки заполнены водой. Корабль своего хода иметь не может. Водонепроницаемые перегородки держат, но филируют. Производим аварийное подкрепление переборок. Плавучесть корабля обеспечена полностью».

После такого доклада я приказал приостановить посадку раненых на катера и отправку их на берег. Теперь надобность в перевозке отпала. Но до этого успели уже перевезти на берег около шестисот человек. А в момент паники за борт выбросилось человек сто двадцать – сто пятьдесят. Большинство из них подобрали, но, всё же, человек сорок утонули. Убедившись в том, что плавучесть корабля обеспечена, я приказал капитану «Балтики» Генриху Павловичу Бютнеру, старому опытному моряку, русскому немцу, приготовить буксирные концы, а командиру «Стерегущего» взять судно на буксир.

Было уже шесть часов вечера. Ветер к этому времени усилился до шести баллов. Появилась заметная волна с барашками. Операция подачи и крепления буксира двумя аварийными кораблями заняла около трёх часов.

В это время у финских шхер было обнаружено несколько катеров противника, которые, видимо, наблюдали за происходящими событиями, но приблизиться к нам в зону действия береговой артиллерии Гогланда, не решались.

Около девяти часов вечера «Стерегущий» дал ход. Буксир натянулся и «Балтика» стала медленно продвигаться вперёд. Буксировка оказалась возможной в пределах шести – семиузловой скорости. Обойдя западную оконечность Гогланда, «Стерегущий» повернул на норд и, не отдавая буксира, стал на якорь против бухты Сууркюля. Мы решили вернуть с Гогланда на судно высаженных на него раненых и переждать тёмное время суток. Гирокомпасы на обоих кораблях не работали и точность кораблевождения в тёмное время не обеспечивалась.

Ночь эта, в томительном ожидании рассвета, длилась для меня бесконечно долго, полная тревоги за судьбы кораблей и людей. Киркевич со своей аварийной партией и командой «Балтики» продолжали крепить переборки, включили аварийные водоотливные средства и, в конце концов, осушили трюмы машинного отделения. Выздоравливающие и легкораненые бойцы ручными помпами непрерывно продолжали откачивать воду из грузового трюма. Медицинский персонал госпиталей и верхняя команда принимали на борт раненых, которых подвозили катера с острова.

Во время, когда турбоэлектроход принимался на буксир, на подходе к Западно-Гогландскому плёсу появились торпедные катера противника, и они, видимо, не решились войти в зону стрельбы береговой артиллерии Гогланда. Среди ночи с дозорного катера, патрулирующего у северной оконечности Гогланда, пришло донесение: «Наблюдаю в Хапасаарских (финских) шхерах отдельные световые сигналы».

Я не сомневался, что враг ведёт за нами наблюдение. Нас вовсе не устраивала перспектива предрассветных атак торпедных катеров и дневных налётов авиации. Такая возможность позднее, к сожалению, подтвердилась гибелью госпитального судна «Сибирь», атакованного на Восточно-Гогландском плёсе немецкой авиацией. В результате прямых попаданий на корабле возник большой пожар, и из девятисот раненых половина сгорела, а корабль затонул.

После донесения с дозорного катера стало ясно, что мы не только обнаружены, но, очевидно, готовится и нападение. Дальше оставаться на рейде было нельзя.

Приказав ускорить приёмку раненых прямо на верхнюю палубу, я дал команду сняться с якоря и уйти с Гогландского рейда ночью. Решили не пользоваться обычным корабельным фарватером, рекомендованным штабом флота, а идти через проход Хайлода, оставив острова Лавенсаарии Сескар к северу. Тут ближе к своему южному берегу и меньше опасности подвергнуться нападению.

Но был немалый риск навигационного порядка. Сложность выполнения этого решения заключалась в том, что проход Хайлода – это узкий – шириной 120 –150 метров – извилистый фарватер среди камней и рифов. Глубины на фарватере – десять метров, а осадка «Балтики» с двумя затопленными отсеками была около восьми метров. Требовалось абсолютно точное знание своего места, чтобы попасть на ось фарватера. А на самом фарватере были исключены всякие отклонения от оси. Малейшая ошибка – и корабль безнадёжно сядет на мель.

В мирное время, когда крупные военные корабли в порядке практики проходили Хайлодой, это считалось верхом достижений в выучке штурманов и командиров. Торговые же суда – Боже упаси! – никогда этим проходом не пользовались. А, ведь, тут – не своим ходом, а повреждённое судно на буксире! «Ну, будь, что будет! Рискнём!» – решил я, благо гирокомпас на «Стерегущем» ввели в строй.

13 августа мы снялись с якорей за час до рассвета, рассчитывая миновать пролив при хорошей видимости. Проложили курс на Кургальский мыс. Около шести часов утра, когда корабли находились от него в десяти – двенадцати милях, мы вдруг вошли в полосу густейшего тумана. Дальнейшее движение в этом районе без малейшей видимости было просто невозможным. Чтобы избежать столкновения кораблей, приказал «всем вдруг» стать на якоря. Стоим. Прошло с полчаса. На севере послышался сильный гул моторов большой группы самолётов. Сомнений быть не могло. Это противник ищет нас. Появление нашей авиации было решительно исключено, она работала на сухопутном фронте. Гул самолётов нарастает. Приближается. Вот самолёты над нами, но мы их не видим.

А они нас? Ведь, бывает так, внизу туман как молоко, а на высоте тридцати – сорока метров ясно, и сверху тёмные силуэты кораблей просматриваются, как на ладони. В подобном случае мы без движения и без манёвра, лишённые возможности отразить атаку артиллерией, являемся отличной мишенью для бомбометания.

Ждём, вот-вот раздадутся взрывы. Их нет. Гул самолётов удаляется на зюйд. Вздох облегчения вырывается из груди не только у меня, но и у всех окружающих. Значит, спасительный туман окутал нас надёжно и скрыл от противника. А германец нёс нам неминуемую гибель. «Не обнаружили», – сказал Збрицкий. Но тут же и он, и все мы на мостике, поднимаем лица к небу: тот же зловещий гул. Однако самолёты пролетают мимо, и на сей раз.

Дважды ещё кружили самолёты над нами и, видимо, потеряв надежду обнаружить нас, сбросили свой смертоносный груз, судя по глухим разрывам, доносившихся с берега, на батареи Кургальского мыса.

Минут через сорок после того, как самолёты окончательно удалились, подул юго-западный ветер. Туман так же внезапно рассеялся, как и появился полтора часа назад. Небо прояснилось и ярко засверкало августовское солнце. У моряков – это называется провидением, и хотя по старинным морским поверьям, 13-го числа жди в море зловещих происшествий, какая-то высшая воля абсолютного Добра, избавила нас, без преувеличения сказать, от трагического исхода.

Итак, штурманы надёжно определили своё место по острову Лавенсаари и Кургальскому рифу, и мы около десяти часов вошли в проход Хайлода. Благополучно миновав все подводные преграды, к вечеру пришли на Большой Кронштадтский рейд и стали на якоря. Оттуда «Балтика» мощными буксирами, но уже без моего участия, была доставлена в Ленинград.

Остаётся добавить, что командовавший «Стерегущим» Збрицкий в звании вице-адмирала до недавнего времени продолжал службу на флоте. Бывший командир БЧ-5 этого эсминца инженер-капитан 1-го ранга Киркевич недавно умер в Киеве. А океанский лайнер «Балтика», как и прежде, бороздит водные просторы мира под советским флагом.

ОСТРОВ СПАСЕНИЯ. ГОГЛАНД

В бухте находился небольшой буксир. Срочно собрав команду горящего транспорта, мы отправили её на буксире обратно на судно и приказали тушить пожар и транспорт не покидать. Пожар был потушен и на другой день «Сауле» своим ходом, без разрешения, зашёл в бухту Сууркюля. Этим он доставил мне много неприятностей.

На Гогланде были установлены две береговые артиллерийские шестидюймовые батареи. Комендантом острова был полковник Иван Анисимович Большаков, а политработником – полковой комиссар Миллер. Оба – очень приятные люди и достойные офицеры. Они предложили в моё распоряжение свой командный пункт, расположенный на северной оконечности Гогланда, в самой верхней его точке, откуда обозревался весь Западно-Гогландский плес – почти до острова Вайндло в двадцати милях на вест.

Как наблюдательный пункт, он меня устраивал, но для управления кораблями я, всё же, организовал свой командный пункт непосредственно на берегу бухты, в одном из деревянных помещений.

Фёдор Владимирович Зозуля ушёл в Кронштадт, и вскоре оттуда начали прибывать корабли и катера, выделенные в отряд прикрытия.

25 августа я донёс командующему флотом, что отряд прикрытия на Гогланде развёрнут и готов к действию. Всё у нас было более или менее спокойно. Лишь изредка нас навещали самолёты-разведчики, да мимо острова иногда проходили одиночные транспорты и катера. Оперативных сводок к нам на Гогланд не поступало. О том, что творится на фронтах, мы узнавали только из очень неутешительных сообщений Совинформбюро. Не знали мы и об обстановке в Таллине.

А в Таллине с утра 27 августа и до вечера все корабли и береговые батареи палили по передовому краю наступающего противника, создав настоящую стену огня. До вечера враг не мог войти в город и помешать посадке на корабли наших сухопутных войск и моряков береговой обороны. На двадцать девять судов было принято двадцать семь тысяч человек. Всего же из Таллина вышло сто семьдесят кораблей. Переход флота возглавлял вице-адмирал Трибуц.

Таллинский переход. Август 1941 года

О Таллинском переходе написано много. Нет нужды повторяться. Мне хочется лишь рассказать, как это виделось с Гогланда.

Вечером 27 августа около десяти часов я получил шифровку от командующего флотом, предписывающую выслать все корабли спасательного отряда в район Вайндло. Приказание было немедленно выполнено – корабли и катера находились в немедленной готовности к выходу в море. К полуночи бухта опустела, только одинокий транспорт «Сауле» стоял посреди на якоре. Ночь была тёмной и ветреной. Сила ветра доходила до шести – семи баллов вестового направления. Трудно было небольшим и тихоходным кораблям преодолевать встречную волну и ветер. Их постоянно заливало и швыряло, как скорлупки.

По состоянию погоды я задержал выход катеров. Это был мой резерв на случай изменения обстановки. Катера располагали достаточно быстрым ходом, чтобы прибыть в нужное время. К рассвету погода улучшилась, ветер стих до двух – трёх баллов, утро было ясным, видимость – полной. Я выслал все катера навстречу флоту, оставив себе лишь один разъездной МО.

В шесть часов утра 28 августа мы с Иваном Анисимовичем были на его командном пункте и наблюдали в стереотрубы, как тральщики и катера уходили за горизонт, на вест, навстречу конвоям. Вскоре в воздухе показались немецкие самолёты, летевшие по четыре – пять в группе с зюйда и зюйд-веста. Они долетали до Родшера, затем разворачивались и устремлялись на вест – к нашим кораблям, которых мы ещё не видели. Часов в десять на горизонте стали вырисовываться силуэты кораблей: крейсер «Киров», эскадренные миноносцы, тральщики и подводные лодки. Это шли главные силы флота. Мы наблюдали вспышки артиллерийских залпов на кораблях. Они вели огонь по самолётам, которые обходили боевые корабли и летели дальше, на незащищённые транспорты.

Часов в одиннадцать начали приходить в бухту Сууркюля, переполненные людьми торпедные катера и катера-охотники. Они вышли из Таллина вместе с кораблями и транспортами и находились в их охранении. Ночью они подбирали тонущих людей с подорвавшихся на минах транспортов. Тонущих было так много, что катера-охотники вместо положенных для них норм тридцати – сорока человек, принимали по сто – сто двадцать, рискуя перевернуться от потери остойчивости. Для приёма спасённых людей я организовал развёрнутый на берегу, в лесу, лагерь, где им оказывали медицинскую помощь и обеспечивали питанием.

Главные силы флота и отряд прикрытия, не задерживаясь, миновали Гогланд и ушли на восток – на Сескарский плёс и дальше в Кронштадт.

Обязанности начальника штаба выполнял у меня капитан 3-го ранга Барабан, из бригады торпедных катеров, очень деятельный и распорядительный офицер. Наладив приёмку людей с непрерывно прибывающих катеров, я оставил его на острове старшим начальником, приказав по УКВ, немедленно после высадки спасённых, направлять все катера и корабли в море для оказания помощи, а сам на катере МО пошёл полным ходом к Родшеру, у которого горел транспорт «Тобол». Сняв с него людей и подобрав тонущих, я возвратился на Гогланд.

В это время боевые корабли проходили мимо южной оконечности острова. Навстречу шли и шли катера и тральщики, переполненные людьми с горящих и потонувших кораблей. Приняв с перегруженного тральщика часть людей, я возвратился в бухту.

К вечеру 28 августа на берегу бухты Сууркюля скопилось уже несколько тысяч человек, снятых с горящих и тонущих транспортов, а новые всё прибывали и прибывали. Надо было организовывать медицинскую помощь, накормить, наконец, предоставить одежду. Некоторые были подняты из воды, как говорится, в чём мать родила. Местный лазарет и раскинутые тут же палатки оказались переполненными. Медицинский персонал работал с огромным напряжением. Пришлось приспособить для раненых казармы гарнизона, которые комендант острова Большаков предоставил в моё распоряжение, и разбить новые палатки. Гарнизон острова, не покладая рук, оказывал моему штабу всю возможную помощь.

Часа в три дня с наблюдательного пункта от коменданта поступило сообщение, что пять горящих судов подходят к южной оконечности острова. Горящие «Люцерна», плавучая мастерская «Серп и молот», «Эргонаутис», «Вторая пятилетка» и «Эверита» выбросились на берег. Я взял катер и пошёл туда. Около пяти тысяч человек с выбросившихся на мели транспортов, оказались на берегу. Берег был крутой, лесистый и полностью необитаемый. До бухты надо было идти около десяти километров. Я срочно организовал переброску раненых и обгорелых на катерах. Остальных направил пешим порядком. Мимо проходил тральщик, буксовавший также горящий транспорт «Шауляй».

Возвращаюсь в бухту. Выхожу на пирс. С очередного катера сходят спасённые. Подходит нагой негр, блестят только белки глаз и зубы. Докладывает: «Полковник Высоцкий». Оказывается, он шёл на эсминце «Калинин», который погиб на мине, и более шести часов находился в воде, покрытой густым слоем мазута.

От прибывающих катеров узнал, что погибли двадцать два транспорта, танкер, ледокол, два спасательных судна, гидрографический корабль, четыре шхуны и буксир. Из боевых кораблей погибли эсминцы «Скорый», «Яков Свердлов», «Калинин», «Володарский» и «Артём», две подводные лодки, два сторожевых корабля, одна канонерская лодка, три тральщика, четыре катерных тральщика, один торпедный катер и один МО – корабли дивизиона, которым я командовал несколько лет назад…

Много погибло друзей и товарищей: капитан 2-го ранга Николай Васильевич Филин – командир «Володарского». Мы с ним вместе учились в академии. Он был очень способным офицером и замечательным товарищем. Погиб капитан 2-го ранга Лев Николаевич Сидоров, командир дивизиона. Это был любимец флота, молодой, красивый, талантливый, знающий офицер, Богом данный моряк.

А Юрий Фёдорович Ралль (В 1941–1945 годах – командир минной обороны, начальник штаба Балтийского флота, командующий эскадрой и Кронштадтским морским оборонительным районом. С 04.06.1940 – контр-адмирал, с 16.09.1941 – вице-адмирал. – Т.А.) был тяжело контужен, подорвавшись на «Калинине». Он пришёл на катере, который снял его с тонущего эсминца «Артём». Юрий Фёдорович, как и подобает боевому адмиралу, держался бодро и был спокоен. Осведомившись у меня, как обстоят дела, сказал: «Ну, за Вас я спокоен, продолжайте своё дело. Желаю успеха». Пожал руку и ушёл на катере в Кронштадт.

Корабли отряда прикрытия работали весь день, всю ночь и до половины следующего дня. К вечеру того же дня на небольших кораблях и катерах приступили к переброске людей в Кронштадт – в первую очередь, конечно, раненых. Один из катеров подобрал из воды моего близкого друга, флагманского артиллериста ОЛСа капитана 2-го ранга Артавазда Арамовича Сагояна. После подрыва «Артёма» он проплавал в холодной позднеавгустовской воде восемь часов.

«Казахстан» оказался единственным транспортом, добравшемся до Кронштадта. О нем следует сказать особо.

Во второй половине дня 28 августа в него попали две авиабомбы. На транспорте возник пожар. Машины вышли из строя. Как я уже сказал, на судне находилось более двух тысяч бойцов, эвакуированных из Таллина. Из командного состава транспорта остались только второй помощник, капитан 2-го ранга Леонид Наумович Загорулько и старший механик В.А. Фурса. Они и полковник Георгий Андреевич Потёмин возглавили борьбу за спасение корабля. Ручными помпами, вёдрами и касками тушили бойцы пожар. Огонь удалось сбить, и пожар стал затихать. Но тут снова появились самолёты. Потёмин приказал зажечь дымовые шашки, чтобы скрыть «Казахстан» от прицельного бомбометания. Когда транспорт окутался дымом, фашисты, видимо, решили, что с этим судном всё покончено и, не сбросив бомб, полетели дальше на другие корабли. При последующих налётах на «Казахстане» снова зажгли шашки, имитируя пожар – и это им полностью удалось. Лётчики быстро потеряли к кораблю интерес и больше ни один самолёт не сбросил на них бомб.

Судно ветром сдрейфовало на мель острова Вайндло. Бойцы в шлюпках и вплавь перебрались на берег. Там полковник Потёмин организовал круговую оборону на случай высадки десанта противника. Команда в это время приводила в порядки машины, тогда как все корабли и катера исчезли из поля зрения «Казахстана».

Машины удалось отремонтировать и ввести в строй лишь на другой день. Попытались своим ходом сняться с мели, но это не удалось. Тогда на корабельной шлюпке один из полковых комиссаров, фамилию которого я, к сожалению, забыл, забрав раненых и обожжённых, среди которых был и он сам, под парусами и на вёслах, отправился на Гогланд. Отважные люди добирались до острова, где я их встретил, более двадцати часов.

Узнав, что «Казахстан» и две тысячи человек находятся на Вайндло, я тотчас же отправил туда буксир «Шквал», несколько тральщиков и катера для снятия корабля с мели. Буксир и тральщики легко сняли судно с мели, перевезли на него всех людей с острова и «Казахстан» своим ходом дошёл сначала до Гогланда, и в тот же день с охранением ушёл в Кронштадт, куда благополучно и прибыл. Один-единственный транспорт!

Остров Вайндло

30 августа, во второй половине дня, мы приступили к отправке спасённых людей в Кронштадт на катерах и тральщиках. Отправлялись в первую очередь, раненые, женщины и дети, а затем здоровые бойцы. Всего на острове оказалось пять тысяч человек, подобранных из воды и снятых с горящих транспортов, пять тысяч сто шестьдесят человек сошло на Гогланд с выбросившихся на берег транспортов и две тысячи – с транспорта «Казахстан», приставшего к острову Вайндло. Переброска людей длилась с 22 августа по 7 сентября. Закончив эвакуацию спасённых, а их было 12160 человек, я отбыл в Кронштадт и сам.

Транспорт «Сауле»

Следует несколько слов сказать о «Сауле». Этот довольно большой транспорт, бывший лесовоз, стоял, как я уже заметил, без разрешения посредине гавани и серьёзно мешал передвижению катеров и кораблей спасателей. Но не это главное. Он привлёк к себе внимание самолётов-разведчиков, а затем, бомбардировщиков. По нескольку раз в день они налетали и бомбили бухту. Люди, а их было восемь – десять тысяч, в ужасе бежали в лес, спасаясь от падающих бомб и пулемётного обстрела. Команда же «Сауле», во главе со старшим помощником, при появлении самолётов, немедленно покидала судно, как это было при пожаре, от которого мы его спасли, вовремя обнаружив несчастье.

Я вызвал капитана Щетинину и спросил, может ли её судно идти в Кронштадт. Она ответила, что машины исправны, но в корпусе около сотни мелких пробоин выше ватерлинии. Я предложил ей забить пробоины чопами-клиньями и уйти в Кронштадт вместе с перевозящими людей катерами. Она ушла на судно. Когда подошло время выхода, я обнаружил, что на «Сауле» нет никаких признаков, свидетельствующих о том, что судно собирается покинуть гавань.

Я снова вызвал Щетинину, но вместо неё явился старший помощник, молодой человек, и довольно дерзко заявил мне, что команда решила не выходить в море, так как корабль имеет очень много пробоин. Такое наглое заявление взорвало меня. И, в надлежащей случаю энергичной форме, я «пояснил» ему, что расцениваю это как невыполнение приказания, и, если через час «Сауле» не отправится в Кронштадт вместе с катерами, я их возьму на буксир за корму и с позором выведу из гавани.

Через полчаса «Сауле» самостоятельно вышел из гавани и присоединился к катерам. Я сказал окружающим меня офицерам: «Щетинина приведёт корабль в Кронштадт и получит орден. Впрочем, она этого и достойна». Так и получилось – провидцем быть в подобных случаях вовсе не обязательно <…>

1981

Урна с прахом И.Г. Святова, согласно завещанию, была опущена в воды Финского залива у острова Гогланд. Памятная доска на о. Гогланд.

Не танцуйте сегодня, не пойте. 

В предвечерний задумчивый час 

Молчаливо у окон постойте, 

Вспомяните погибших за нас. 

Там, в толпе, средь любимых, влюблённых, 

Средь весёлых и крепких ребят, 

Чьи-то тени в пилотках зелёных 

На окраины молча спешат. 

Им нельзя задержаться, остаться – 

Их берёт этот день навсегда, 

На путях сортировочных станций 

Им разлуку трубят поезда. 

Окликать их и звать их – напрасно, 

Не промолвят ни слова в ответ, 

Но с улыбкою грустной и ясной 

Поглядите им пристально вслед.

Вадим Шефнер. «22 июня»