Из Таллина вышли 225 кораблей и судов, до Кронштадта дошли 163 из них, погибло – более 15 тысяч человек. До сих пор нет точных данных о числе погибших моряков и гражданских лиц, судов, не подчинённых командованию флота, во время Таллинского перехода.

Наибольшие потери Балтийский флот понёс у мыса Юминда, под водой там и сегодня лежат десятки кораблей.

БТЩ Т-213 «Крамбол» был заложен 26 августа 1938 года на заводе №370, спущен на воду – 21 января 1939 года, 30 ноября вступил в строй. 24 апреля 1940 года тральщик вошёл в состав Балтийского флота.

21 июня 1941 года в 23 ч. 37 мин. нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов отдал приказ объявить по флоту оперативную готовность №1. На подходах к главной базе Балтфлота дополнительно установили ближний корабельный дозор. Первым вышел на линию тральщик «Крамбол».

11 августа 1941 года эсминец «Стерегущий» вместе с тральщиком Т-213 «Крамбол» вышел из Таллина для эскортирования в Кронштадт превращённого в плавучий госпиталь пассажирского теплохода «Вячеслав Молотов», на борту которого помимо экипажа и медицинского персонала находилось 3168 эвакуируемых, в том числе 809 лежачих больных и раненых. На Юминдском минном барьере в Финском заливе Балтийского моря «Крамбол» от взрыва мины затонул. Тяжёлые повреждения в этот день получили «Стерегущий» и «Вячеслав Молотов».

Командиром тральщика Т-213 «Крамбол» был СОЛОМОН ЕФИМОВИЧ КЛИБАНОВ. В последних числах июня 1941 года старший лейтенант Клибанов отправил из Таллина в Ленинград на пароходе «Иосиф Сталин» беременную жену и сына, которому не было ещё и четырёх лет.

Предлагаем вниманию читателей отрывки из воспоминаний Эльварда Клибанова, присланные нам из Парижа, и сердечно благодарим нашего дорогого автора за сотрудничество и уникальные фотографии, переданные для размещения на нашем сайте.

Говорят, что бумага всё терпит. В эмоциональном плане это верно, но, то, что касается органической стороны её жизни, с этим позвольте мне не согласиться.

Подобно человеку, бумага тоже чувствительна и ко времени и к обстоятельствам.

Вот передо мной старая газета «Красный флот» от 19 сентября 1940 года, через месяц с небольшим ей исполнится 76 лет. И что же я вижу? Бумага пожелтела, обветшала и, по аналогии с человеком, постарела, стала хрупкой, а тексты и фотографии поблёкли, а в некоторых местах вовсе исчезли. В особенности на сгибах. Ну, в точности как человек. Бумага тоже дряхлеет с возрастом, также теряет свои физические и интеллектуальные качества: гибкость, выносливость, память, и происходит это тем раньше, чем чаще и интенсивнее были испытания на прочность.

Эта обветшалая газета претерпела вместе с нашей семьёй все испытания войны, эвакуации, послевоенных лет и даже эмиграции. Она путешествовала с нами по суше, по морю, и в небе. Она претерпела множество упаковок и перемещений. Это не простая газета, это документ дорогой нам как память об отце, унесённым из жизни Второй мировой войной, в расцвете сил, в его самые лучшие молодые годы.

Дело в том, что одна из статей этой газеты посвящена моему отцу, молодому командиру старого тральщика, ставшего за короткое время, под его командованием, одним из передовых в бригаде траления Балтийского флота.

Газета «Красный флот». 19 сентября 1940 года.
Из архива Э.С. Клибанова.

Соломон Ефимович Клибанов. Из архива Э.С. Клибанова.

Это даже не похоронка, а просто «Извещение», или уведомление, что, дескать, ваш близкий родственник бесследно исчез, и останки его даже не погребены, а просто-напросто растворились в водах Балтийского моря – в этой братской могиле десятки тысяч военнослужащих и гражданских лиц, среди которых жёны и дети военнослужащих, а также персонал гражданских и государственных учреждений, погибшие во время эвакуации с острова Ханко и из города Таллин. Подумать только, сколько же было жертв во время таллинского отступления, если для оформления этого «Извещения» потребовалось два с половиной месяца…

Газета и справка о гибели отца, да ещё несколько фотографий – это всё, что осталось в нашей семье из документов, дорогих нашим сердцам реликвий – в память об отце. Все остальные документы и личные вещи, которые он хранил на корабле, исчезли вместе с отцом в морской пучине. Далеко не все знают, что командир корабля, в особенности военного, живёт на два дома, и первый его дом – это корабль.

И было отцу, в тот последний день его жизни 26 лет, а не 28, как следует из официальных документов (они же – доказательство формального отношения чиновников к своим обязанностям).

В те смутные и тяжёлые десятые, двадцатые и тридцатые годы кровавого двадцатого века, разница в год-другой не имела абсолютно никакого значения, да и о чём говорить, если в те бурные революционные годы жизнь человека была положена на алтарь борьбы за торжество международного интернационализма и победу коммунизма во всём мире…

Через четыре дня после гибели отца мне исполнилось четыре года, а мама, ровесница своего супруга, стала вдовой в свои 26 лет, ко всему ещё и беременной.

Мои родители были уроженцами белорусского города Толочин. Основанный в 1433 году на земле Великого княжества Литовского, он был расположен на главных, стратегических и торговых, пограничных перекрестках между Литвой, Польшей и Россией. Неоднократно Толочин был театром многих исторических событий, в результате которых регулярно подвергался разорениям и разрушениям, а учитывая, что с незапамятных времён здесь сожительствовали католики, ортодоксы и иудеи, можно было бы полноправно назвать его маленьким белорусским Иерусалимом.

Расположенный по обоим берегам верховья реки Друть, в лоне живописных уголков природы, Толочин привлекал внимание литовских, а затем и польских вельмож. Благодаря их интересу к географическому расположению, Толочин, после каждой катастрофы, воскрешал и становился вновь одним из промышленных и культурных центров региона.

В результате 1-го раздела Речи Посполитой в 1772 году, восточная часть города вошла в состав Российской империи и стала называться Старый или Русский Толочин. Здесь впервые были установлены пограничный и таможенный пункты. Западная часть города, растянувшаяся вдоль реки Друть, оставалась во владении Речи Посполитой и была названа Заречный или Новый Толочин. Однако в 1793 году, и эта часть города была присоединена к Российской империи. По указу царского правительства России Толочин был отнесён к зоне оседлости, расположенной на периферии Российской империи, где дозволено было проживать его подданным, не только еврейского вероисповедания, но и просто еврейского происхождения.

В начале XX века, Толочин был развитым промышленным и культурным центром, оспариваемый между городами Орша, Могилёв и Витебск. Здесь работали два кожевенных, кирпичный, пивоваренный, крахмальный, стекольный и масло-сыродельный заводы, а так же водяная мельница. В городе действовали два народных училища, общеобразовательная школа, еврейская школа, бесплатная народная читальня, библиотека, больница, аптека, а также почтово-телеграфная контора. В трёх километрах от города была железнодорожная станция Московско-Брестской железной дороги, построенной в 1871 году.

Толочин. Здание крахмального завода. 2010 год.

Белорусское население благосклонно относилось к присутствию евреев, и с годами большинство из них даже свободно говорило на еврейском языке, идиш.

Толочин. Водохранилище на реке Друть.
Фотография Андрея Михайлова.

Ровесникам Первой мировой войны, им выпала нелёгкая доля жить в бурные годы первой половины XX века. Где-то далеко на западе, начали разрываться бомбы, звук которых ещё не долетал до их местечка. Там воюющие стороны, даже не понимая причину свалившегося на них испытания, травили «противника» газами и убивали новым, более эффективным оружием. Потом где-то на востоке совершилась Октябрьская революция. А в это самое время, в тихом и миролюбивом Толочине, рабочие, крестьяне, ремесленники и коммерсанты выполняли свои служебные обязанности как прежде, несмотря на тревожные новости приходящие со всех концов кипящего ненавистью мира.

После революции страна подверглась иностранной интервенции и, в феврале-октябре 1918-го, Толочин занимали войска кайзеровской Германии. После немцев пришли красные комиссары и принесли гражданскую войну. Затем были голодные годы и многие другие испытания на прочность и выносливость.

Моя мама, Этя Ароновна Хайкина, была младшей из пяти детей Арона-Эли Хайкина, местного сапожника, и Фрумы Хайкиной, экономки в одной из богатых семей города.

Старший из двух её братьев, Наум, в начале века, был насильственно завербован в кавалерийский полк царской армии. Тот факт, что царские вербовщики ездили по еврейским местечкам и вылавливали совсем молодых, порой едва достигших возраста 12 лет, еврейских юношей, не был секретом ни для кого. Многие семьи пытались прятать своих сыновей от насильственной вербовки. Молодых мальчиков обязывали пройти обряд крещения, русифицировать фамилию, имя и отчество, и отслужить в царской армии не менее 25 лет. Завербованные служили простыми солдатами и в лучшем случае могли дослужиться до самого младшего офицерского звания. Звали их «кантонистами». Тот из них, кто доживал до отставки, получал все гражданские права российского обывателя, в том числе право на жительство в любом большом городе российской империи, поступить на государственную службу или стать владельцем земли и быть приобщённым к сельскому хозяйству, а его потомки могли беспрепятственно поступить на учёбу в университет. Это было российское, императорское решение интеграции еврейского меньшинства.

В бурные революционные годы начала XX века в царской армии было много коммунистических пропагандистов, и Наум приобщился к политике. Он стал членом еврейской организации «Бунд» и после свершения революции, вместе со своей женой, вёл активную пропагандистскую работу среди еврейского населения Белоруссии за установление советской власти.

В год рождения моей мамы, второй её брат, Мендель (в обиходе его звали Макс), четырнадцати лет, после окончания еврейской семилетней школы, был подмастерьем в пошивочной мастерской.

Возрастной разрыв между братьями и сёстрами объяснялся тем, что два промежуточных ребёнка умерли в раннем возрасте. Возрастная разница между тремя сестрами, Ханной, Басей и Этей, была ровно по два года.

Мой отец, Соломон Ефимович Клибанов, был третьим из семи детей. Его отец, Хаим Клибанов, был скромным коммерсантом зерновых, а мать, Сара Клибанова, вела домашнее хозяйство. Семья не была богатой, но и не бедствовала. Дедушка Хаим был потомком кантониста. Он владел грамотой, которая давала всем членам семьи все гражданские права, что и позволило ему быть коммерсантом злаковых культур, владельцем собственного деревянного дома и содержать многочисленную семью. Но, несмотря на реальную возможность устроиться в одном из крупных российских городов, семья предпочла сохранить свою еврейскую идентичность и придерживалась исторических традиций еврейской культуры.

Соломон рос под эгидой двух старших сестёр, а затем следовали два брата и две сестры.

Несмотря на смену событий и режимов, в местечке продолжала работать еврейская школа, преподавание в которой, естественно, велось на еврейском языке. В течение семи лет дети изучали все светские предметы и Тору (Библия на древнем языке иврит). В результате такого образования, еврейские дети говорили, как минимум, на четырёх языках: белорусском, польском, русском, идиш и могли читать. Вот в такой школе и получили начальное образование мои будущие родители.

Но настал 1937 год, и преподавание на еврейском и польском языках было запрещено, а школы закрыты.

По окончании гражданской войны, молодое еврейское поколение с энтузиазмом включилось в пионерское движение двадцатых годов, а затем и в строительство нового социалистического государства. Их родители, в большинстве приверженцы Международного Интернационализма, поощряли в своих детях стремление к ассимиляции и внушали им веру в новое демократическое общество, без расовой и классовой дискриминации, где будет справедливое распределение национальных и общественных ресурсов.

Мой отец тоже поехал в Ленинград. Здесь он стал рабочим на заводе Севкабель и одновременно студентом рабфака (уровень средней школы), тут же при заводе. В тот год, когда отец получил аттестат об окончании рабфака, Высшее Военно-Морское командное училище им. М.В. Фрунзе проводило комсомольский набор, и отец стал счастливым курсантом этой престижной школы, из которой вышло немало известных морских офицеров и адмиралов русского флота.

Курсант Соломон Клибанов. Из архива Э.С. Клибанова.

Каждое лето мои будущие родители приезжали в родные места, чтобы провести каникулы не только в тёплой и сердечной семейной обстановке, пообщаться со своими сверстниками и школьными друзьями, но и набраться новых сил на фоне живописной природы, в те годы ещё не отравленной деятельностью человека. Отец приезжал в морской форме – материально он не мог себе позволить гражданскую одежду, да и выходить на «гражданку» в морской униформе было весьма престижно, особенно в провинциальном городе Толочин. Форма морского курсанта вызывала восхищение, зависть и гордость за того, кто первым из их города удостоился чести в скором времени стать морским офицером. Военная форма статного морского курсанта кружила голову не только молодых девиц на выданье, но и старых, видавших виды людей, для которых она была символом признания и престижа.

Вот что писал корреспондент Н. Ланин в газете «Красный флот» (№218 от 19.09.1940 г.) в статье «Единоначальник»:

«Корабль был маленький, не насчитывавший в своей команде и полусотни человек. Но лейтенант Клибанов не разделял мнения, что на этом, далеко не новом, тральщике могут существовать иные порядки, чем на новейшем крейсере или гиганте-линкоре. Молодой командир, всего несколько месяцев назад окончивший училище, умел требовать и доводить до конца всякое начатое дело. Это сразу почувствовалось на корабле, который ко времени назначения Клибанова не отличался чёткой организацией службы».

Несмотря на то, что статья появилась в 1940 году, корреспондент описывает в ней событие, происходившее в период 1938 года.

Молодая наша семья переехала из Асиной комнаты в отдельную квартиру в городе Ораниенбаум. По случаю переезда, из Толочина приехала мамина мама, моя бабушка Фрума, чтобы помочь младшей дочери устроиться на новом месте жительства, а заодно и повидать двух других дочерей, Асю и Аню, и сына Менделя, которые жили и работали в Ленинграде.

Возможно, что пребывание бабушки и не запечатлелось бы в моём детском восприятии, если бы не один случай. Однажды моё внимание привлекла открытая дверь шифоньера. Я полез внутрь незнакомого мне пространства, и в это самое время бабушка, не замечая моего движения, резко закрыла дверь. Ужасная боль пронизала всё моё существо. Помню, как ноготь на пальце стал сине-лиловым, а я извивался от боли и кричал благим матом. Позднее, эта боль преследовала меня всю жизнь, а ноготь так и остался отличным от других. Гостила бабушка не долго, ведь в родном городке Толочин оставались больной муж и маленькое хозяйство.
И был ещё один момент, запечатлённый в моей памяти. Это была большая игрушка – зелёный танк на колёсиках. Я вспоминаю, как садился верхом и, отталкиваясь ногами, катался по квартире. Ретроспективно я понял, насколько эта игрушка отражала настроение и дух той эпохи.
Отец бывал дома редко. Сейчас я знаю, что вся его энергия была сконцентрирована на подготовке подчинённого ему экипажа и материальной части корабля, одного из девяти тральщиков, входивших в надводный состав Краснознамённого Балтийского Флота.
Возможно, что читателю будет небезынтересно вспомнить хронологическую последовательность событий того времени.
В марте 1939 года, в предвидение возможного военного конфликта с Германией, СССР официально заявил Финскому правительству, что желает арендовать на 30 лет острова Гогланд, Лаавансаари (ныне Мощный), Тютярсаари и Сескар, расположенные в устье Финского залива. Эти острова имели немаловажное значение для защиты Ленинграда. Встретив отказ, Советское правительство предложило Финляндии, в качестве компенсации, территории в Восточной Карелии. Но, несмотря на это, переговоры закончились безрезультатно 6 апреля 1939 года.
23 августа 1939 года СССР и Германия заключили Договор о ненападении. По секретному дополнительному протоколу к Договору, Финляндия была отнесена к сфере интересов СССР. Таким образом, договаривающиеся стороны предоставили друг другу гарантии невмешательства на территорию Финляндии в случае войны.
Спустя неделю, 1 сентября 1939 года, Германия напала на Польшу.
17 сентября 1939 года и войска СССР вторглись на территорию Польши.
5 октября того же года СССР предложил Финляндии рассмотреть возможность заключения с СССР аналогичного пакта о сотрудничестве и взаимопомощи. Однако правительство Финляндии отвергло это предложение, аргументируя тем, что, во-первых, заключение такого пакта противоречило бы занятой им позиции абсолютного нейтралитета, и, во-вторых, договор о ненападении между СССР и Германией уже устранял опасность нападения Германии через её территорию.
10 октября 1939 года СССР заключил Договоры о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой, согласно которым эти страны предоставляли СССР свою территорию для размещения советских военных баз.
Не будучи уверенным в нейтральной политике Финляндии, руководство СССР всё же решило обеспечить безопасность Ленинграда, расположенного в опасной близости от финской границы.
26 ноября 1939 года правительство СССР направило ноту протеста правительству Финляндии по поводу артиллерийского обстрела, который, якобы был совершён с финляндской территории. Таким образом, ответственность за начало военных действий была полностью возложена на Финляндию.
30 ноября 1939 года советским войскам был дан приказ о начале военных действий на территории Карельского перешейка.
Согласно архивной справки, базовый тральщик Т-213 «Крамбол» вступил в строй 30.11.1939 года и вошел в состав КБФ. Полагаю, что отец, получив очередной ранг старшего лейтенанта, был назначен командиром этого корабля и без промедления получил своё боевое крещение, не только оказывая содействие сухопутным войскам в наступлении на Карельском перешейке, но и в самостоятельных боевых операциях по овладению островами Гогланд, Лавенсаари, Тютярсаари и Сескар и полуостровом Ханко.
Вот что писал корреспондент газеты «Красный флот» в статье «Единоначальник»:
«Участвуя в боевых действиях против белофиннов, тральщик Клибанова не раз оказывался в сложных условиях. Иногда ему приходилось превращаться в ледокол, часами преодолевая ледовые поля. После подобных операций корабли такого типа нередко нуждались в замене винтов, но лейтенант Клибанов сохранил в целости винты и корпус тральщика умелым маневрированием.
Приближаясь к кромке льда, командир уменьшал ход, а врезавшись в ледяное поле, сразу увеличивал обороты. Старшина Васильев был предупреждён, что от быстроты исполнения сигналов телеграфа будет зависеть дальнейшая боеспособность корабля. И командиру не приходилось жаловаться на машинистов. По сигналу с мостика они мгновенно стопорили машину, когда забитые льдом винты переставали вращаться. А спустя минуту-другую командир снова давал ход, и корабль продолжал двигаться до новой вынужденной остановки.
Очистка от белофинских мин новых советских вод была ещё одной серьёзной проверкой качеств молодого командира и выучки его команды. Старый тральщик и тут успешно выполнял все задания командования, его минёры получили хорошую боевую практику. Клибанов, ставший уже к этому времени старшим лейтенантом, показал себя инициативным командиром, способным в случае надобности руководить действиями целой группы тралящих кораблей».
Сохранилась фотография отца: он запечатлён на фоне тральщика «Крамбол», скованного льдами Финского залива, в самый разгар зимы 1939–1940 годов.

Я вспоминаю одну свою детскую странность: мне очень нравился запах выхлопных газов автомобилей, как будто их двигатели работали не на бензине, а на неведомом парфюмерном препарате.

Частенько, после кафе, мы отправлялись на рынок. Это тоже была своего рода экскурсия. Мне нравилось ходить вдоль рядов бело-голубых стандартных ларьков, расположенных как по линеечке, в строгом геометрическом порядке. Каждый ряд имел свою специфику: в одном ряду фермеры продавали свежие молочные продукты, в другом – сыры, затем – яйца и птица, а дальше – говядину и т.д. Мама делала необходимые закупки, а я глазел с любопытством на непривычное зрелище удивительного порядка в общественном месте подобного рода.

Мне запомнились и наши поездки к портному. Это был пожилой еврей. Общение с ним естественным образом устраняло проблему языкового барьера, правда некоторые слова он произносил на другом диалекте, но мама понимала его без особого труда, и было это взаимно. Его ателье располагалось на этаже старинного каменного дома. Наверх вела металлическая лестница с ажурными ступеньками. Каждый раз, преодолевая два её бесконечных пролёта, я боялся смотреть вниз. Страх, что из-за этих дырок лестница рухнет, и мы вместе с ней, сжимал моё сердце. Помню, я никогда не жаловался маме, и каждый раз, затаив свой страх, тихо, шаг за шагом, преодолевал и эту злосчастную лестницу, и свою фобию. А в его уютной комнате ожидания, обставленной креслами и диванчиками, всегда была к моим услугам ваза с вкуснейшими леденцами.

Этот период нашей семейной жизни в Таллине был наиболее ярким и примечательным. Несмотря на его непродолжительность, я быстро приобрёл некоторый словарный запас эстонских слов и мог примитивно объясниться на тему ограниченную детскими интересами. До сих пор помню счёт по-эстонски до десяти.

…Какое-то время базовый тральщик Т-213 «Крамбол» был на суше. То ли на ремонте, то ли на профилактике. В нашем семейном альбоме сохранилась фотография корабля во время его постановки в сухой док, примечательная тем, что была сделанной в таллинский период нашей жизни. 

Я помню, как на улицу Копли приехал грузовик, и матросы погрузили наши вещи. Было это в последних числах июня 1941 года, в первые дни эвакуации гражданского населения из Таллина.

Помню, что по детской прихоти я настоял взять с собой ёлочные украшения. Мы уложили их в большой эмалированный чайник синего цвета. Он был не лёгким, но я нёс его, никому не доверяя это сокровище.

Однако я не помню, как мы взошли на борт большого пассажирского парохода «Иосиф Сталин».

В мирное время путешествие на комфортабельном теплоходе «Иосиф Сталин» было привилегией номенклатуры, а сейчас, в обстановке военного времени этот теплоход был единственным средством для срочной массовой эвакуации мирного населения, ведь 3 июля 1941 года немецкая армия уже захватила южные города Эстонии, а 9 июля была на подступах к Таллину.

Во время этого «круиза» мама предпочитала проводить время на верхней палубе. По её мнению здесь было безопаснее, чем быть запертыми в каюте, тем более, что великолепная погода благоприятствовала проведению времени на свежем воздухе. Отсюда мы могли наблюдать белые «барашки» на гребнях волн, полёт чаек и манёвры кораблей – это отвлекало внимание от плохих мыслей. Мне было интересно наблюдать, как с борта одного из кораблей скидывали в воду какие-то предметы. Много позже я узнал, что это была постановка мин.

Вот что писал отец в этом письме:

«Пришёл в Таллин и уже не застал вас там, мне было и скучно и радостно за вас, что вы уехали. Мне сказали, что вы ушли на пароходе “Иосиф Сталин”.

И ещё: «Дорогая моя <…>, береги себя, внутри себя и Алюську (это значит меня. – Э.К.)».

Примечательно, что папа не преминул подчеркнуть, что фактически нас было не двое, а трое. В этом был весь он, любящий, внимательный и заботливый супруг и отец. Из письма следует и то, что уже 21 июня он знал о предстоящей эвакуации, но не знал дату нашего отплытия, и, по всей вероятности, надеялся вернуться в Таллин до нашего ухода.

Мама никогда не знала на какое задание и на какое время уходит отец, вот и по приходе в Кронштадт, она и догадаться не могла, что он был здесь, рядом, в такой близости, что мы могли бы обменяться, если не объятиями, то, по крайней мере, тёплым словом или жестом…

Так и не сказав прощального слова, в этот день мы разошлись с отцом.

И разошлись навсегда.

Это письмо пришло в Ленинград, когда мама, в состоянии продвинутой беременности, бабушка Фрума (мамина мать) и я были уже в поезде, увозившем нас неведомо куда, но было ясно одно – он увозил нас всё дальше и дальше от того места, где закончился короткий период мирной, счастливой жизни, полный радужных надежд и планов.

На оборотной стороне письма отца, половина страницы осталась свободной. На ней-то мамин брат Мендель и сестра Ася приписали несколько тёплых слов, и выказывали озабоченность нашим путешествием в поезде, составленном из вагонов для перевозки животных. Приписка была сделана 14 июля 1941 года.

Это единственная дата в моём распоряжении, которая и позволяет приблизительно восстановить хронологическую последовательность событий того времени.

Это письмо мы получили значительно позже, будучи в эвакуации, когда мама сообщила в Ленинград наш новый адрес…