Татьяна Акулова-Конецкая

Прошло уже много лет с тех пор, когда кончилась последняя война последней империи мира – никому не нужная война в Афганистане…

Вот уже десять минут как мы ползли по склону всё выше и выше. Мой первый подъем в горы! 

– Как дела, Ник? Как самочувствие? – полюбопытствовал командир роты. 

– Тяжеловато! Жарко! – промямлил я в ответ, особого желания болтать не было. 

– Это все ерунда, разминка. А вот когда тысячи на три поползем, или совершим марш километров на тридцать по хребтам, вот тут ты маму-папу вспомнишь, и пожалеешь, что родился на свет божий. А пока тренируйся, привыкай, – и капитан дружески потрепал меня по плечу. 

В лощине двигались два силуэта. Кавун взглянул в бинокль и сам себя задумчиво спросил: 

– Какой чёрт этих баб здесь носит? Куда бредут? 

Внезапно хлёстко щёлкнул выстрел, и одна из фигур в парандже завалилась на бок – узел, который ханумка несла на голове, упал к ногам. 

– Кто стрелял?! – заорал ротный. – Какая сволочь убила бабу? 

– Я стрелял! – задорно крикнул тощий солдат, закидывая снайперскую винтовку за спину. – Нам неизвестно, может под этой паранджей не ханумка, а «душок» бородатый. 

Опять этот Тарчук «отличился» – один из двух проштрафившихся спецназовцев (второй спецназовец – наводчик-оператор Усмандинов), которых после госпиталя сослали за какие-то провинности к нам в батальон на доукомплектование, а перед самым рейдом Подорожник включил в штат нашей роты. 

Кавун подошел вплотную к снайперу, злобно буравя взглядом, затем резким ударом в челюсть сбил его с ног. 

– Без моего разрешения даже не дыши. Еще один такой выстрел, и ты труп! Мурло! За эту бабу нам таких пиндюлей могут навалять. Роте здесь целую неделю сидеть. Если что случится, я тебе вторую ноздрю разорву. 

Одна ноздря снайпера была рассечена пополам, да и вся правая щека испещрена шрамами – осколки. 

– Тут тебе не анархия, забудь про спецназ. И я для тебя царь и Бог. – Ротный пнул от всей души Тарчука в бок, и, переступая, наступил на руку. 

Поверженный снайпер что-то прошипел. Я склонился над ним и тихо спросил: 

– Что шипишь как гадюка? Зубы мешают? Добавить? 

Такой ласки от меня солдат явно не ожидал. Сплюнув кровь себе под ноги, ехидно пробормотал: 

– Ротный руки распускает, неуставные взаимоотношения. А замполит не замечает! Так, да? 

– Нет, замечаю, могу добавить. А пикнешь, пойдешь под трибунал за бесчинство к местному населению. Заткни пасть, вытри с физиономии кровь и сопли, да веселее шагай в гору. 

С трудом нагнал ушедшего вперед капитана: пот лил ручейками по лицу и спине, снаряжение тянуло назад, ноги вверх идти не хотели, но всё же, превозмогая усталость добрался. Ротный шагал весело: даже напевая и насвистывая. Понятное дело, за плечами Иван нёс полупустой вещмешок – заменщик. 

– Товарищ капитан! Может, не надо было бойцу морду разбивать? Пожалуется в партком или замполиту – греха не оберемся! 

– Никифор, забываешься? Договорились же! Обойдемся без товарищей капитанов! Называй меня по имени – Иван! Уверяю тебя, этот не доложит: «Ноздря» будет молчать. Ты ещё не понимаешь, какая сволочь к нам в роту попала? Настоящий хладнокровный убийца! Мало ли за что его к нам сослали. Почему после госпиталя в спецназ не забрали, а сбагрили нам? То-то и оно, что сволочь, видно, отъявленная! Да и наверняка наркоша! Присмотрись внимательнее к нему, надо от этого Тарчука быстрее избавиться. Будь он неладен – устроил приветственный салют от «шурави» аборигенам… 

Не прошло и часа, как рота выбралась на небольшое плато. Командир разделил пехоту по трем точкам: взвода Острогина и Грымова посадил чуть выше, Грошикова и ГПВ – на левую вершинку, а третий взвод, управление роты и приданные силы: саперов, минометчиков – справа и по центру плато. 

Солдаты бодро и дружно взялись строить из камней что-то непонятное. 

– Иван, что они такое городят? 

– Это СПС называется, стрелковое противопульное и противоосколочное сооружение. В таких СПСах ночевать будем. А если случится нападение из них отбиваться. В горах окопы не роют. 

– Понятно! А я-то весь марш голову ломал, размышляя: как оборону будем занимать и оборудовать! 

– Учись, студент, пока ветераны живы! – хмыкнул Иван, сладко позёвывая и потягиваясь. 

Почти весь день ушел на строительство защитных сооружений. Солнце медленно, но неумолимо ползло в сторону горных вершин – скоро стемнеет. Вокруг на многие километры ни одного другого подразделения – было немного страшновато и жутковато. Голова была полна вопросами, ответов на которые я знал: как быть с охраной? как будем спать? как будет организовано дежурство? А если все заснут и нас перережут во сне? Почему ротный не отдает приказы?
Преодолев смущение – спросил. Кавун в ответ на мою тревогу заулыбался:
– Ник! Сержанты всё знают и без меня, чего воздух сотрясать. Зам. комвзвода сейчас распределит солдат по времени и по количеству постов. Охранение трехсменное и круглосуточное! А мы, то есть ты и взводные, ночью будете часовых проверять, чтоб не храпели и охраняли мой сон заменщика!
Иван улыбался своей широкой и красивой улыбкой.
Ну что ж, теперь порядок несения службы мне стал более-менее понятен.
– Давай приступим к обеду, а заодно и отужинаем! – предложил ротный.
– А я еще ничего не доставал из мешка и не открывал сухпай.
– Эх! Всему тебя предстоит научить! Солдаты давно готовят еду и варят чай. Отдай зам. комвзвода свои банки в общий котел, всё сделают и позовут. Санинструктор, чай готов? – внезапно рявкнул капитан.
– Чай, чай, опять чай, – проворчал санинструктор сержант Степан Томилин. – Я шо, кашевар? Наверное, узбеки уже усэ сварили.
– Уточни! А не то сам будешь кипятить! Ты почему не беспокоишься о здоровье командира-заменщика? Чем недоволен, Бандера?
– Чем недоволен, чем недоволен? – вновь забурчал Степан. – Один идиот выстрелил, а теперь, пендюлей получит вся рота! А мне потом ползать пид пулями да перевязывать. Вбыв бы, дурака!
– Степан, не бубни, не разглагольствуй. Тебе сказано про чай узнать! Позже будешь насчет придурков возмущаться.
Ворча под нос, Томилин ушел к костру разведенному за высокой грудой камней и, всё еще ворча и чертыхаясь, воротился с двумя кружками.
– Чай подан! – произнес он с солидным достоинством и высокомерием опытного официанта ресторана «Метрополь». – Сейчас подоспеет каша.
– А бифштекс? А фрукты? Где витамины, Бандера? – произнёс Кавун с наигранным изумлением и недовольством.
– Нема, ничого бильше.
Иван, притворившись раздосадованным, вздохнул и подытожил:
– Эх, Степан, не видать тебе дембеля, если будешь меня столь плохо лелеять. Я же до замены не дотяну. Печень после желтухи побаливает! Чем будешь ее спасать, медицина?
– Може вашей сгущенкой!
– Ну, вот, – продолжал с ухмылкой театр одного актера командир, – опять моя сгущенка! Нет, чтоб своей подлечить!
– Свою я и сам зъим! Пора тоже здоровье беречь к дембелю.
– Здоровье беречь?! Да тебе, землячок, ещё год как минимум по горам ползать!
– Не год, а восемь месяцев!
– Эх, если б до замены мне было столько тебе, Степан, я б повесился!
– А шо тогда замполиту делать з его двумя рокими упереди? – съехидничал сержант.
– Два раза повеситься! – весело заржал Кавун. – Лейтенант! Ты даже представить не можешь, сколько тебе не то, что до замены, до отпуска! Ну, не грусти, молодой человек, пей чай и береги здоровье. Расслабься...
Прихлёбывая чай из железной кружки, я невольно загрустил от нахлынувших мыслей о предстоящих двух годах с их бесконечными тяжёлыми походами по горам. Какой-то не такой я себе представлял войну раньше – в кинофильмах все по-иному…
Я достал из мешка книжку и, смущаясь, под насмешливым взглядом ироничного ротного попытался читать. Читалось с трудом – мысли путались.
– Хто-то идэ к нам, но не понятно як! – доложил подошедший замкомвзвода сержант Дубино.
– Как это «не понятно как»? – переспросил ротный. – Выражайся яснее!
– А так! Сами посмотрите…
В распадок между двумя склонами входила отара овец, а по склону в сторону наших позиций, опираясь на костыль и палку, спешил одноногий парнишка. Пастушок поднимался так ловко и быстро, что вскоре оказался совсем рядом. Остановился и что-то прокричал.
– Просит не стрелять, – перевел пулеметчик-таджик Зибоев.
– Скажи, пусть хромает сюда, не тронем. Всем по СПСам и не торчать столбами, чтоб не сосчитал. Зибоев, шагай сюда, будешь переводить!
Через пару минут мальчишка выбрался на вершину. Я был в шоке, передо мной стояла маленькая жертва войны: правая нога ниже колена отсутствовала. Чёрный то ли от загара, то ли от грязи мальчишка замер, опираясь на самодельные костыли. Сверкая белыми зубами, сразу начал что-то быстро-быстро рассказывать.
– Говорит, что они из кишлака, того что рядом у дороги, и просят больше не стрелять, и кишлак не трогать! Просит его не обижать, овец не убивать, – перевел солдат.
Кавун заверил его, что все будет нормально: стрельбы не будет, если в нас ночью не будут стрелять.
– А зачем ханумку убили? – перевел вопрос Зибоев.
Ротный со злостью взглянул в сторону снайпера и с простодушным видом ответил:
– Переведи ему: выстрелили случайно, не разглядели, ошиблись, показалось, что душман убегает. А если кто-то не верит, захочет отомстить, разнесем весь кишлак. Пусть садится чай пить. Приглашаю быть гостем.
Мальчишка ловко уселся на землю, огляделся. Солдаты выделили банку с кипятком, заварку, кусок сухаря, сахар.
Я глядел на мальчишку, и мне было дико от этого зрелища. Безногий пастушок – совсем ещё ребенок, лет одиннадцати-двенадцати. Но как ловко передвигается – видимо уже привык! Одна из невинных жертв этой «мясорубки». Война становилась всё реальней, принимала всё более ясные очертания.
– Что с ногой? Ты, наверное, душман? Ногу «шурави» отстрелили? – пошутил санинструктор. – Хочешь, новую пришью. Я медик!
Мальчишка засмеялся грубоватой шутке и начал что-то быстро лопотать переводчику.
– На мину наступил три года назад. Говорит, давно привык, обойдется без пришивания ноги! – перевел Зибоев.
Паренек встал на здоровую ногу, подхватил с земли костыли, попрощался и заторопился вниз к отаре и второму взрослому пастуху.
– Парламентер, твою мать! Чертёнок! Все обсмотрел, всех сосчитал, если «духи» рядом будут всё про нас знать, – подвел итоги переговоров Кавун. – Стёпа, вызови офицеров ко мне на совет.
Когда командиры собрались, Иван поставил задачу:
– Охранение на ночь усилить! Офицерам спать по очереди и проверять посты. Пастухи – это явно «духовская» разведка. Ещё и бабу убили зазря! Твою мать! Тарчука самого бы вместо ханумки прибить на месте. Мины собрать к миномету, ленты к АГСу и «Утесу». Связистам не спать, быть постоянно на приёме! Поставить растяжки из сигналок и гранат, но подальше от укрытий, не дай Бог свои, засранцы, подорвутся. Да ставить растяжки как стемнеет, чтоб из кишлака не видно было, сколько и где. И аккуратней, чтобы устанавливающие сами не подорвались. Про ханумку я начальству не докладываю, и ты, замполит, не сообщай… Местные, может, тоже жаловаться не будут, тут ведь территория «душманская», не контролируемая. Хочешь под трибунал? Нет? И я не хочу. Но думаю, все обойдется, не вдуют… Иди. Читай, если читается. Но ночью спать тебе почти не придется…
Вечерело. Солнце ползло за горный хребет – на душе было неспокойно, муторно: сегодня днём мы убили женщину – ни за что, вечером повстречали безногого мальчика-пастушка, и все это «благодаря» нашей интернациональной помощи. А вот настоящих «духов» я еще не видел.
Наконец солнце резко свалилось за вершину горы, и природа вся задышала: сразу подул легкий свежий ветерок, трава ожила и словно задышала, послышалось стрекотание сверчков, чирикание пташек.
Кавун окликнул меня из укрытия:
– Ник, ты чего не ложишься? Сейчас Бандера, толстожопый, разляжется, тебе места не будет. Скорей устраивайся, пока он с радиостанцией на всю лежанку не расположился!
– Так уж и толстожопый! Я просто в тазовой кости широкий, – отшутился Томилин.
– Степан! Ты почему на Бандеру не обижаешься?
– А чого обижаться, хороший быв чоловик. Люди его любят.
Я опешил. Вот те раз! Этот хохол с Западной Украины меня крайне озадачил своим заявлением.
– Томилин! Ты же комсомолец! Степан Бандера – бандит!
– Ну, так ужо и бандит, у нас у сели так не считают.
Ротный громко захохотал:
– Томилин, ты ж комсомолец! Это ж как в анекдоте: и на призыв к комсомольской совести пулемет застрочил с новой силой без патронов. Вот так, замполит, хохол хохлу рознь. Правильно, землячок?
– Я не хохол, я украиниць! – поправил важно Томилин с сильнейшим украинским акцентом.
– А я хохол, – уточнил ротный, – и жить буду там, где лучше.
– Вань, поясни, в чем разница: хохол, украинец…
– Ах-ха-ха! Об этом начальника штаба батальона Василия Иваныча спроси. Майор Подорожник любит на эту тему разглагольствовать. Давай спать, хорош болтать…
Я лежал на спине и смотрел в черное-черное небо – сон не шел. Было неуютно: как можно спокойно спать на войне? Совсем рядом внизу «духовской» кишлак, где-то в окрестностях бродит банда мятежников, душманов, их может быть больше чем нас, а мы спокойно завалились и дрыхнем, лишь выставив небольшое охранение. А вдруг снимут часовых и перережут всех как баранов.
Легкий ветерок обдувал лицо, и после дневного зноя было лежать и дышать прохладным воздухом просто замечательно. Вот только камушки кололи в спину сквозь спальный мешок и одежду, да автомат и магазины упирались в бок. Неудобно, непривычен походный быт. Пытался зажмуриться, но глаза сами собой открывались. Небо было настолько великолепным, а звезды такими необыкновенно яркими и близкими, что опять возникло ощущение полета. Никак не уснуть! Ворочаться не получалось, так как наши тела были спрессованы малым пространством укрытия. Расстегнув молнию на спальном мешке, я осторожно вылез, стараясь не помешать сопящим соседям. Надел кроссовки, взял автомат и пошёл в обход постов. Все три поста управления предусмотрительно меня окликнули: почти ни кто из солдат ещё не спали, бодрствовали не только часовые.
Забрёл «на огонёк», где лейтенант Саня Корнилов болтал с артиллерийским корректировщиком. Подсев к ним, попил душистого чая, и мы долго травили анекдоты. Однако жутковатые, неприятные ощущения не пропали. Взводный тоже в первый раз шёл на боевые, и чувствовалось – нервничает не меньше моего. Обговорили очередность проверки постов, завел будильник на часах на четыре утра – мой черёд проведения проверки часовых и вернулся к своему «ложу». Санинструктор выразительно храпел, но после солидного тычка в бок сразу ответил:
– На связи. Усэ нормально. Нэ надо тыкать, нэ сплю!
– И не спи! Храпишь, как паровозный котел…
– Так я шо, я ведь слышу усэ. Сна ни-ни, та вы ж ошиблись.
– Глазки закрыл, и, наверное, сало тебе привиделось, вот и захрапел. Да?
– Ни, я дэвчин люблю бильше сала…
Под бормотание Степана, со второй попытки я, наконец, смог уснуть…

Будильник на электронных часах запиликал в разгар приятного сновидения, и я нехотя открыл глаза. Вот досада – так хорошо спалось! Вылезать из теплой «пуховой перины» не хотелось. Почему пуховая перина? Потому что на моё счастье заменщик подарил мне тёплый пакистанский спальный мешок, набитый гагачьим пухом. Вокруг было всё ещё темно, но на востоке едва-едва уже намечался рассвет. Всё вокруг было пронизано сыростью выпавшей росы, а ветерок, который вечером доставлял удовольствие, теперь вызывал дрожь в теле.
Солдат-связист ответил в полудреме, мол, всё нормально и спокойно, недавно взводный бродил, проверял.
Бойцы на постах тряслись от прохлады и сырости, а молодые солдаты вдобавок от страха.
Сколько я не вглядывался в низину, ничего не было видно – густой туман полностью накрыл ущелье. Если бы курил, то покурил бы, а так лишь попил водички, съел конфету, пожевал галету. Чтобы занять чем-нибудь мозг, пересчитал дни, проведенные в этой дикой стране. Пока меньше месяца.

– Солдат нужно чем-то занять! Пусть строят ячейки для стрельбы лежа, и дополнительные СПСы для круговой обороны, чтобы не бездельничать и не маяться дурью! Да пусть по очереди почистят оружие…

Я отправился по взводам: пообщался с офицерами, поговорил с молодежью. Солдатики откровенно боятся всего на этой непонятной войне и сильно устали физически. Как и я, они плохо представляют, что может с ними случиться в любой момент.

Из укрытия окликнул Сергей Грошиков – позвал к себе в гости: второй взвод и ГПВ занимали оборону чуть выше управления роты. Грошиков и Голубев хотели перекинуться в картишки, и видно, им не хватало третьего.

– Ник, в «кинга» сыграем? – предложил Сергей. – Два старых контуженых воина скучают, как два дурака, умного в компании не хватает.

– Сергей, а где и как тебя контузило?

– А… старая история, – Сергей небрежно махнул рукой. – В Панджшере. Дело было в прошлом году: поднимались на вершину, камушек из-под моей ноги неудачно выскользнул. Лечу по гладкой отвесной стене вниз головой, и лицом вверх – как Иисус Христос! Раскинул руки в стороны, да пятками и ногтями пытаюсь тормозить, метров тридцать скользил в ущелье, пока голова на какой-то валун не наткнулась. Вырубился! Но того как меня нашли, и что дальше было не помню. Говорят, когда меня примерно через полчаса вытащили и промедола два шприц-тюбика вкололи, чуть очухался и ржал, прямо как идиот. Твой предшественник Алексеев подумал, что я от страха тронулся. А меня буквально заклинило, я ведь на голове долго простоял. Руки не работают, ноги не идут, голова «не варит», одежда в крови, морда разбита. Вертушкой вывезли в Кабул, оттуда в Ташкент. Оказалось, сотрясение мозга и трещина черепа, маленькая-маленькая, компрессионный перелом позвоночника, хорошо, что без смещений. Вот что значит голова дубовая, всё выдержала! – Сергей раскатисто засмеялся.

– А на меня рухнула стена дувала от взрывной волны, – поддержал «байки у костра» прапорщик Голубев. – Присыпало сильно. Очнулся – ничего не слышу! Голова жутко болела и врачи водку пить запретили. Три месяца терпел! А когда понемножку стал кирять, борьбу за трезвость начали. Вот уж, действительно, пришла беда, отворяй ворота…

Голубев грустно вздохнул, а меня и Грошикова финал рассказа прапорщика развеселил.

– Замполит! Ты ещё с нашим Колобком плохо знаком. Вот тот дважды контужен, и у него вместо мозгов одно сплошное мозговое месиво, – подытожил Сергей и зашёлся смехом.

Ага, как же не знаком я. Ещё как знаком! На третий вечер моего прибытия в полк – во второй день всеобщего загула, – дверь нашей комнаты в общаге распахнулась от сильного пинка – на пороге стояли, обнявшись, Грошиков и Колобков, в тельняшках и трусах. В руках по бутылке водки: ветераны праздновали возвращение из рейда. Врубили музыку на всю катушку, и начались дикие пляски аборигенов. Вопли, визги, мат: ах! ох!!!.. Каждый схватил со стены по трофейной сабле и давай фехтовать, а затем рубить металлические дужки чьей-то койки. Бам! Бам!! Бам!!! Когда умаялись, рухнули без чувств на койки и захрапели. Я буквально обалдел от этой «джигитовки»…

***

– Ну, ладно, контуженные, давайте играть, – согласился я, желая поскорее влиться в коллектив – сродство душ.

Увы, не удалось. К нашему укрытию подбежал чумазый солдат с радиостанцией:

– Товарищ старший лейтенант! Вас командир роты!

– Второй слушает!

– Внизу есть родник, можешь сходить за водой, попить, умыться. Только прикрытие организую!

– Понял, командир. Выдвигаюсь.

– Ник, за водой пойдем? Голубев будет нас прикрывать, а мы водички попьем. Хочешь?

Грошикову явно хотелось, чтобы я составил ему компанию.

– Конечно, пойдем! А потом от родника я вернусь к себе.

Три бойца собрали фляжки с взводов и, оставив для прикрытия пулеметчика на ближайшей вершинке, мы спустились к роднику.

Бойцы наполняли фляжки, умывались. Мы с Грошиковым тоже умылись. Внезапно, глупо и нагло улыбаясь, Серёга вдруг заявил:

– Не люблю я вас, замполитов! Хочешь, сейчас тебя грохну? Из этого автомата?

Я догадался, что это его очередная идиотская шутка, и поддержал игру:

– Стреляй, ты же псих, – ответил я как можно равнодушней. Грошиков отсоединил магазин и направил на меня автомат.

– Испытание замполита на пробиваемость!

Мне стало как-то не по себе:

– Хватит заниматься глупостями, придурок!

Но Грошиков не прекратил: наоборот, глупо ухмыляясь, нажал на спусковой крючок – раздался выстрел. В одно мгновение лицо Серёги стало серо-зелёным, потом побелело как лист бумаги, руки задрожали и автомат упал в ручей.

– Я ж-ж жив? – с большим трудом выдавил я из себя пару слов.

– Ник! Прости болвана, идиота!!! Я не понял, как получилось, что патрон был в патроннике!!! О! Я безмозглый! – И он что есть силы, врезал себе по лбу кулаком-кувалдой. – Прости, брат!

– Да пош-ш-шёл т-ты в ж-ж-опу…

– А что ты жужжишь?

– Догадайся! С тобой как в старом анекдоте: сама б-биляндь и шутки б-биляндские. Спасибо, что не попал…

– Хорошо я взял чуток выше плеча! Ну, я дурак, ну дурак! – Серёга продолжал пребывать в шоке, впрочем, как и я. Хотя, думаю, я шокирован был гораздо больше. Стреляли-то в меня!

– Видел дураков, но ты дурак самый отъявленный!

– И как я не попал?! Как я не попал? О, Боже!!!

– Переживаешь или жалеешь, что промазал? – переспросил я, продолжая понемногу выходить из шокового состояния.

Руки и ноги мои невольно подергивались мелкой дрожью, сердце стучало, как молот, но вида пытался не подавать, что мне было страшно после недавнего инцидента.

Бойцы вокруг сидели как вкопанные, и ошалело таращились на нас: вокруг было тихо, словно на кладбище, и лишь неподалёку еле журчал ручей. Пауза затянулась.

– На связи ротный! – тихо вымолвил боец с радиостанцией и протянул наушник Грошикову. Дрожащими пальцами Сергей взял наушник, ответил в ларингофон:

– Второй на приёме!

Выслушав ротного, промямлил:

– Нет! У нас все нормально, поднимаемся!

И уже мне крикнул:

– Возвращаемся через КП роты.

Солдаты, нагруженные флягами, медленно побрели вверх по склону.

– Никифор, прости ты меня, дурака. Я просто хотел пошутить, но так глупо получилось! – Серега обнял меня за плечи, и крепко сжал руку возле запястья: – Простишь? Честное слово, все так вышло по-дурацки глупо! С меня по возвращению накрытый стол…

– Да пошел ты, дурак! Отвали к чёрту…

– Ага! Прощаешь? – обрадовался Грошиков. – Не дуйся, как будто тебя каждый день расстреливают! Это же событие! Ну, всё забыли! Хорошо?

На вершине горки стоял ротный, и, усмехаясь, смотрел на нас, засунув руки в карманы. Лицо Кавуна было злое-презлое.

– Что это было?

– Да я нечаянно чуть замполита не убил! – чистосердечно признался Грошиков. – Патрон в патроннике оказался… Глупо так всё получилось…

– Твои мозги через дырку в башке все вытекли? Или чуть-чуть ещё осталось?

– Ну, я уже повинился и прощения попросил! Признаю, глупо пошутил...

– Вижу, что не умно, на редкость не умно. В полку между следующими рейдами все караулы будут твои. Чтоб дурь через край не выплескивалась...

– Понял. Слушаюсь! Разрешите идти к себе, товарищ капитан?

– Давай, давай, и побыстрее, товарищ старший лейтенант, а то ещё в меня ненароком пальнешь, – произнёс Кавун насмешливо, но глядя всё так же недобро.

Грошиков заметно сутулясь, побрёл на позицию. Ротный заглянул мне в глаза, покачал головой и вздохнул:

– С кем воюю! Ну и офицеры! Э-эх! Зеленые мальчишки и круглые идиоты! Ладно, пойдем чай пить… вояка... Как самочувствие? Штаны сухие?

– Да ничего, терпимо, могло быть и хуже…

– Могло... Списали бы на снайпера… Вот так-то! Рассказывай, как все было?

– Ай, что говорить! Нелепость, глупая шутка. Прямо идиотизм какой-то! Первый рейд и погибнуть от пули своего же не совсем нормального офицера…

– Вот-вот! Кстати, Ростовцев! Убивают, как правило, в основном новичков в самые первые дни, да заменщиков в последние месяцы. А также гибнут часто перед отпуском и после отпуска. Нормальной концентрации нет, после отпуска теряют навыки, перед отпуском и заменой о бабах думают. Сейчас мы с тобой в равном положении: и ты, и я находимся в периоде повышенной убиваемости. Такова статистика! Да вот только у меня большое преимущество! Я об этой войне знаю всё или почти всё: когда пригнуться, когда упасть, где и куда упасть, куда наступить, и мне всего-то месяц-другой остался! А тебе ещё ого-го... И кто знает, что тебе предстоит! Эх, послужишь с моё, всё испытаешь…

– А что было у тебя, самое жуткое? Что приключилось?

– Самое жуткое… Я тогда был командиром девятой роты в третьем батальоне. Стоял заставе на дороге к Джелалабаду. В зону нашей ответственности ввели спецназ из Союза. Удали, самодовольства, самоуверенности у них было много, а мозгов и опыта мало. Как-то раз вошли почти всем батальоном в одно из ущелий, а поверху пустили лишь взвод. Взвод зажали, перебили за полчаса, а затем взялись за передовую роту. Мой пост с той бойне был ближе всех. Примчался туда с тремя БМП, но пробиться в ущелье не получилось, проходимой дороги нет. Когда мы появились, бой уж заканчивался, но к нам выбрались несколько человек. Закрепились, заняли круговую оборону. Потом на выручку гибнущим подоспели ещё другие спецназовцы на БМПшках и БТРах. Потихоньку полезли мы в ущелье, но уже с хорошим прикрытием по вершине хребта, да и вертушки с воздуха поддержали. Войти вошли, но нас сразу накрыли огнём, прижали… Добраться до места боя смогли только на следующий день. Вытаскивали трупы трое суток, да ещё под непрерывным огнем. Раненых почти не было, поумирали… И вот, когда лежишь и спасаешься от пуль и осколков, прикрываясь покойником, да с другой стороны лежит такой же убитый пацан мордой в песок, и пули свистят со всех сторон, тогда и маму вспомнишь, и Бога в помощь позовешь. А, когда жрать захочешь, лёжа жрешь, привалившись к мертвому телу, и банку для удобства на него поставишь. Вот так-то! Первые седые волосы в своей рыжей шевелюре я обнаружил после этого боя.

Капитан чуть помолчал и вновь продолжил:

– Мертвых выносить замучались. Всё ползком, ползком! Столько крови никогда больше не видел, и надеюсь, не увижу! А Грошиков только хорохорится и бравирует, а опыта почти никакого. Из полутора лет войны у него девять месяцев по госпиталям да отпускам. Надежды на него, как на опытного командира нет. Все взводные новички и ты такой же… Голубев прапорщик опытный, но трусит после контузии. Вот такие дела. Держись меня: учись, запоминай, набирайся опыта. Старайся выжить!

– Иван, ты нас пацанами называешь, а самому-то лет сколько?

– Двадцать семь.

– А мне двадцать четыре!

– Но из них два года, в зачет каждый год за три! Понятно?

Моё самочувствие постепенно нормализовалось, и мне было уже значительно легче, а после горячего чая и консервов стало почти совсем хорошо. Удивительно, но после происшествия и стрессового состояния, разыгрался аппетит.

– Отбой! Ложись-ка спать, три часа контроля беру на себя! – распорядился Кавун. – Завтра отработаешь!

Целую неделю мы охраняли дорогу под горой. Убитую женщину афганцы вскоре унесли и похоронили, а пастухи больше к нам не приближались. По шоссе время от времени проходили колонны машин и боевой техники на большой скорости. День за днем перед глазами одна и та же не оптимистичная картина: прямо под нашим расположением ржавело несколько обгоревших остовов машин и БТР – результаты засад мятежников.
В свободное время, урывками читал – книга читалась с большим трудом – в голову лезли разные дурные мысли.
…На седьмые сутки в полночь получили приказ сниматься с позиции, оставив заставу из десяти человек с тяжелым оружием: АГС и миномет. Оборудовать заставу выпало взводу Грошикова. Остальная часть роты уходила к дороге в три часа ночи.
Кавун собрал офицеров и обратился к Грошикову и Голубову:
– Эй, контуженные! Оставляю вам восемь бойцов и весь сухой паек и фляги с водой. Оставим и почти все гранаты, запас патронов, «Мухи». Берем минимум боеприпасов, но конечно в разумных пределах! Уходим как можно тише. И не тормозить, двигаться быстро. К четырём утра на окраину кишлака придет броня. Если что-то случится непредвиденное, нужно будет продержаться минут тридцать-сорок до подхода техники. На сборы даю ровно час! Взводам тихо спускаться на КП роты, а вашу заставу создаём тут, на моей точке. Грошиков, растяжки, поставьте по всему периметру, сколько вам здесь сидеть и куковать не знаю.
В три ночи попрощались, и зам. командира роты проводил меня напутствием:
– Никифор! Обещаю, что после моего неудачного выстрела жить будешь очень долго.
И заржал. Простились. Сергей явно нервничал.
Двинулись. Кавун без конца подгонял: быстрее, быстрее. Сначала охранение три бойца – метрах в пятидесяти, затем шли остальные. Шли тихо, почти беззвучно, мешки и вещи с вечера уложили хорошо, чтоб не стучали и не гремели.
Спустились к дороге. Залегли, замерли. Внезапно со стороны окраины кишлака прозвучал одиночный выстрел, и вблизи от лежащей цепи пуля с визгом срикошетила от асфальта – улетела куда-то в темноту. Затем раздалась длинная очередь. Пули просвистели поверх голов залегшей на обочине роты – донесся чей-то гортанный крик.
Я лежал рядом с ротным и пристально вглядывался в темноту. Капитан передал по живой цепочке свистящим шепотом:
– Не стрелять, в бой не ввязываться, тихо! Не стрелять…
Цепь тихо зашептала, зашелестела, дублируя команду:
– Не стрелять... Не стрелять... Не стрелять...
– Лучше не связываться. Кто их знает, сколько тут «духов»! А может, это «царандой»? Обойдемся без перестрелки, – прошептал на ухо Иван.
Стелясь по земле, словно призраки, рота поползала дальше от окраины кишлака. А действительно, сколько «духов» может оказаться поблизости? Вероятно, капитан был прав, не вступая в бой…
Вскоре на шоссе послышался шум приближающейся техники. Бронемашины подходили все ближе и ближе. Наконец из темноты из-за поворота вырвались яркие огни фар, броня затормозила возле нас, БМП развернули пушки в сторону жилищ. Пехота за пару минут загрузились, машины мгновенно развернулись и умчались прочь – как будто нас здесь никогда и не было…
А книги в горы я больше не брал – тяжело таскать, лучше взять лишнюю фляжку воды! Я прочитал в рейдах ещё несколько книг: Энтона Майера «Однажды орёл», Виктора Конецкого «За Доброй Надеждой», Ремарка «Время жить и время умирать»… Но отныне книги я оставлял механику-водителю БМП, почитать спустившись с гор…