03.03.2019
«ЗЕМЛЯ И МОРЕ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО»
3 марта 2019 года в санкт-петербургском музее Святой Блаженной Ксении Петербургской открылась выставка живописных и акварельных работ «Земля и море Виктора Конецкого». На выставке представлены работы писателя-моряка разных лет.
Музей Святой Блаженной Ксении Петербургской создан при поддержке Санкт-Петербургской общественной организации содействия восстановлению святынь Смоленского кладбища в ноябре 2017 года на втором этаже небольшого здания (улица Камская, № 22), расположенного слева от входа на Смоленское православное кладбище.
В Музее несколько выставочных залов. В одном из них – постоянная экспозиция, посвящённая духовному подвигу Святой Ксении Петербургской, в другом – выставка «Безмолвная проповедь» (копии икон, хранящихся в музеях Великого Новгорода, в Третьяковской галерее и в Успенском соборе Московского Кремля), в третьем новом зале Музея сегодня открылась выставка живописных и акварельных работ Виктора Конецкого.
Выставку писателя-моряка представили её организаторы: создатель и директор Музея Александр Анатольевич Опалинский, куратор выставки Татьяна Евгеньевна Громова, Татьяна Акулова-Конецкая. Памяти Виктора Конецкого посвятили свои слова гости Музея: писатели Дмитрий Каралис и Леонид Катилевский, моряк и художник Алексей Соловьёв (его работы, посвящённые Виктору Конецкому, представлены в экспозиции), художник-яхтсмен Анатолий Семёнов, читатели Виктора Конецкого Татьяна Андрюшенко и Валентина Карепова.
В.В. Конецкий упокоен на Смоленском православном кладбище – самом старом кладбище Петербурга – вблизи церкви Смоленской иконы Божией Матери.
…Вот здесь кончалось всё: обеды у Донона,
Интриги и чины, балет, текущий счёт...
На ветхом цоколе – дворянская корона
И ржавый ангелок сухие слёзы льёт.
Это стихотворение «На Смоленском кладбище» Анна Ахматова написала в эвакуации в 1942-м году. В сентябре 1941-го она не хотела уезжать из блокадного Ленинграда, а оказавшись в эвакуации в Ташкенте, не переставала думать и писать о покинутом городе.
Виктор Конецкий вспоминал, как в страшную зиму 1941–1942 года мать Любовь Дмитриевна водила их с братом Олегом на Смоленское кладбище, чтобы сыновья не забыли место захоронения их бабушки, – если они выживут.
Виктор Викторович рассказывал о блокадном житие: «…Думали только о еде, больше ни о чём. Выстрелов и стрельбы уже не боялись, всё это для нас было уже на втором плане.
Маме ничего не доставалось. Она всё нам с братом подсовывала. А сама? Бог знает, как она умудрялась жить и откуда у неё брались силы. Это материнство, это необъяснимо. Поймете ли?
…Помню, что к середине блокадного периода ребенок привыкал получать 250 граммов хлеба, и матери к этому тоже привыкали. Как только ребенку исполнялось двенадцать лет, он сразу же переходил на половинный паек и получал знаменитые теперь 125 граммов. Блокадная норма не менялась до тех пор, пока не достигнешь призывного возраста или не пойдёшь работать и попадёшь в категорию ремесленников. Ремесленники получали рабочую карточку – 400 граммов.
Несказанно повезло! К двадцать второму июня мне исполнилось двенадцать лет и шестнадцать дней. Так что в блокаду я попал готовым дармоедом и, возможно, поэтому выжил: перемен не было, я точно въехал в эти 125 граммов…
…Ужас неимоверный: людоедство. Около Смоленского кладбища я наткнулся на труп с вырезанными ягодицами. Это была зима 1941-го – 1942-го. Какой месяц – не помню. Нам было не до месяцев.
На Смоленское кладбище, к бабе Мане, мать водила нас во время блокады не раз и не два… сильная была женщина…»
В.В. Конецкий завещал похоронить его на Васильевском острове рядом с бабушкой.
Выставка «Земля и море Виктора Конецкого» работает до 20 мая 2019 года. Музей принимает посетителей ежедневно – с 11 до 17 часов.
В Музее Святой Ксении Петербургской.
Слева направо: Е.Б. Чурилова (Русский музей), писатель Дмитрий Каралис,
художник Игорь Чурилов, Т.В. Акулова-Конецкая,
директор Музея Св. Ксении А.А. Опалинский,
куратор выставки Т.Е. Громова, В.И. Карепова, Т.В. Андрюшенко,
писатель Леонид Катилевский, художники Алексей Соловьёв
и Анатолий Семёнов. 3 марта 2019 года.
ЛЕОНИД КАТИЛЕВСКИЙ
БАЛТИКА
В.В. Конецкому посвящается
Закат пылает над заливом
Как берег огненной реки.
Прибой бьёт гулко, и лениво
Колышет ветер тростники.
Пурпуром облака клубятся
Как горы, замки, паруса,
Чуть слышно листья шевелятся…
Присядем здесь на полчаса.
О берег Балтики суровой!
Огни далёких кораблей,
Прибрежных чащ венец сосновый
И сказка белая ночей;
Напоенный цветами ветер
Короткой летнею порой
И крики чаек на рассвете
Над тёмною твоей волной!
Здесь дышит тайно, молчаливо
Родной истории душа,
И можем мы представить живо,
Как, разрушением дыша,
Здесь проходили крестоносцы,
Неся свет веры на клинках;
Как шли в кильватер броненосцы,
Которых ждал Цусимы крах;
Как первый русский император
Поднял здесь город на костях,
Как шли советские солдаты,
Чернели моряков бушлаты,
Заря сверкала на штыках…
Подобно призрачной короне
Грозный Кронштадт застыл вдали,
Оплавленный в закатном горне,
И – запевают соловьи…
Века неслышно проходили
Здесь, у балтийских берегов.
Мы многое уже забыли:
Заставы мрачные фортов
Для многих ныне незнакомы –
Их помнят груды валунов,
Что свалены на волноломы;
В молчанье парковых дворцов
Тайной невысказанных слов
Звенят натянутые ванты
И гром побед – Гренгам, Гангут!
И обречённые десанты,
Что в сорок первом пали тут;
И свист стрелы, и звон булата,
И солнца блеск, и детский смех –
Ты, Балтика, не виновата,
Что зло с добром запанибрата
Проходят здесь из века в век…
Блестят огни далёкой Лахты,
Заря закатная светла,
Вдали белеет парус яхты…
Пойдём. Дела, дела, дела…
Виктор Конецкий. «Кронштадт». Акварель. Б/д.
ЛЕОНИД КАТИЛЕВСКИЙ
ОГНИ МАЯКОВ В НОЧИ
Тихая улица провинциального городка, рабочая улица. Рабочая потому, что тут, в одноэтажных деревянных домиках с четырехскатными шиферными крышами, домиках, которыми полны русские деревни, жили в основном рабочие семьи. «Злой город», под стенами которого семь кровавых недель топталось войско хана Батыя, во все века русской истории так и оставался маленьким, затерянным среди лесов Средней Полосы городком. И заводы тут были маленькие, провинциальные: Козельский механический завод за рекой Жиздрой (на котором работал мой дед, сварщик шестого разряда с личным клеймом, высшая квалификация рабочего в советское время); «Металлист» на соседней улице; «Стекольный», «Кирпичный», «Консервный»...
И ещё над городком гремели военные марши и барабанная дробь армейских разводов: в Козельске стояла, и стоит до сих пор, ракетная дивизия – стратегические ядерные силы, и в лесах вокруг упрятаны шахты баллистических ракет. На окраине городка, неподалёку от кирпичного завода, среди полей ржи, стояла вертолётная часть, и мы, мальчишки, запрокинув головы, смотрели на проносящиеся над крышами домов с рокотом и свистом Ми-8, на раскрывающиеся в небе купола парашютов, когда шли учения. Хотя, кроме армейских вертолётов, в небе над полями неторопливо кружились и мирные «этажерки» Ан-2. А на парадах, когда 7-го Ноября, 1-го и 9-го Мая, под дивизионный оркестр по асфальту гремели сапоги марширующих ракетчиков, связистов, автомобилистов, лётчиков, прохождение частей замыкали моряки. Да-да, моряки в сухопутном городке. Ничего необычного в этом не было, просто в окрестностях была какая-то тыловая база флота.
И ещё по городку по воскресеньям разносился колокольный звон – одна церковь в Козельске действовала, и видна была из нашего сада, и меня с братом там крестили, и на нашей улице жил священник, и степенно, помню, проходит в чёрной рясе мимо наших окон. Из городского парка, от танцплощадки, раскрывалась панорама бескрайних лесов, и Жиздра, приток Оки (судоходная в царское время, а в наше уже нет), весело сверкала на солнце бликами, вдали белели стены храмов полуразрушенной Оптиной пустыни и поднималась колокольня церкви в Прысках, в которую любил заходить, проезжая в городок и монастырь, Лев Толстой. За стеной леса, где-то далеко, пряталась колдовская деревня Слаговищи, и загадочное Чёртово городище – реликтовый памятник чуть ли не мезозойской эры, в пещерах которой мерцал зелёным светом мох, ровесник динозавров; там дремал озёрный край с занесенным в Красную книгу орехом чилимом (по-моему, в Советском Союзе он рос ещё только на озёрах горного Алтая). Жиздра и её маленькие притоки, весёлая Другусна-Дургузка и ледяная Клютама иногда разливались по весне, заливая окраины – Большое и Малое Казачье, и тогда по улицам плыли льдины. Впрочем, в наши школьные годы таких разливов не случалось, а вот в 1990-е разок случился, и затопило и окраины, и центр городка.
В общем, Козельск был местом, идеально подходящим для провинциальных советских мальчишек. На пыльных улицах и в школьных садах мы играли в футбол и в войнушку, насмотревшись советских военных фильмов; глядя на самолёты и вертолёты, мечтали о небе, а когда на ночное небо высыпали звёзды, то и о космосе; в запой читали книги о путешествиях и приключениях. И первые драки, и первая дружба, и первая влюблённость – всё это помнит о нас наш старый Козельск, который на годок старше Москвы...
…За окном спала старая вишня. В нашем доме на улице Комсомольской не было комнат, были дощатые загородки не до потолка и вход в них завешивался шторами. Мы ещё не ходили в школу, я думаю, нам с братом было лет по шесть, когда мама при свете настенной лампы с оранжевым абажуром вечером прочитала нам, – как она умела, с выражением, в лицах, – рассказ Виктора Викторовича Конецкого «Артист». По-моему, она утаила от нас грустный конец – «нет больше артиста» – и я помню, как мы все втроем смеялись чуть не до слёз, когда она воспроизводила шёпот Олега: «Сумчатые ушли?»
Мама обожала книги Конецкого. Дома стоял том «Вчерашних забот», а ещё она приносила книги из библиотеки и читала перед сном. Она вообще нам много читала: Туве Янссон, Моуэтта… С нашим рождением в восточном Казахстане для неё самой закончилась пора путешествий, а в юности для неё, романтичной девушки-гидролога, они выпали щедро: Средняя Азия с пустынями Каракум и Кызылкум, живое ещё тогда Аральское море и Амударья, Киргизия, Каракалпакия, Уральские горы, Казахстан, Ленинград. Плавания на маленьких гидрографических пароходиках по Дарье, Иртышу, водохранилищам.
Мама – Валентина Алексеевна Катилевская.
Фото из личного архива автора.
А потом вышло так, что растить нас ей пришлось уже одной. И мы жили впятером в лимонно-жёлтом домике под номером четыре на Комсомольской: мама, мы с братом, и её родители. Мама работала корреспондентом местной газеты «Вперёд», ездила по району, фотографировала, писала репортажи. Как и на многих домах в то время, на стене дома у крыльца была металлическая, выкрашенная в белый цвет с красной каймой табличка: «Здесь живёт участник Великой Отечественной войны...»
Именно благодаря маме перед нами открылся мир книг. Точно как в песне Высоцкого «кружил наши головы запах борьбы, со страниц пожелтевших слетая на нас»: воображение рисовало моря и горы, строки Жюля Верна и Вальтера Скотта уносили в чистые ребячьи фантазии. Но другие повести и рассказы Виктора Викторовича я открыл для себя уже позже, в армии, а из поры детства именно рассказ «Артист» остался ярким воспоминанием, и когда я пишу эти строки, как будто слышу и задорный смех мамы, и вижу, как она сдвигает брови, изображая Артиста: «У-у-у, кенгуру!», или самого автора, пытающегося неугомонного Олега успокоить, и как мягко светит оранжевая лампа, и как дремлет за окном уютная летняя ночь.
Кстати, благодаря маме мы немного с братом всё же поездили по стране: были в Воронеже, дважды на Дону, один раз в Бердянске на Азовском море, в Харькове; в Таллине я впервые увидел белые ночи и Балтику.
Когда появились пластинки Высоцкого, а мама его обожала, у нас быстро образовалось целое собрание. На оборотной стороне конвертов, в которые вкладывались пластинки, были статьи. В одной из них говорилось, что песни Высоцкого напоминают героев Конецкого…
А потом мы взрослели. Гоняли при Доме пионеров на картинге, ходили на баскетбол и каратэ, помогали после школы ветеранам, – да, и это было, – и дома: вода из колонки, дрова, огород. И читали, читали, читали. Но мечты – лично у меня о профессии лётчика и космонавта – остались только мечтами. Уже в детстве выяснилось, что что-то не то с сердцем, гипертония, и даже военное училище (а о нём думалось, ведь половина класса это были дети офицеров) мне не светило. О море и путешествиях мечталось абстрактно: после книг Жюля Верна и Стивенсона, после фильмов о капитане Немо и о смелом командире торпедного катера Шубине. Тут уж как распорядилось судьба. Всё больше я думаю, что жизнь всё же похожа не на шахматы, а на карты – Судьба сдаёт тебе карту, а там уж сумей, распорядись. Сможешь – молодец; не сможешь… тут по маленькой не сыграешь и из-за игрального стола раньше времени не встанешь. Ведь и капитан Ямкин из повести Виктора Конецкого «Третий лишний» стал моряком случайно: не заснул бы над похоронкой, не побежал бы в военкомат, не отправили бы в морское училище (могли бы ведь и в пехоту отправить, или в танковое училище, вот и не было бы капитана дальнего плавания Ямкина). А пехота – «Сто вёрст прошёл, ещё охота» – как пел мой дед, оказалось, ждала именно меня.
В армию я, можно сказать, «закосил»: максимально пытался скрыть высокое давление перед медкомиссиями, думал, что смогу всё же пройти медкомиссию в военное училище. Наступали смутные 1990-е. Мы выпустились из школы, и несколько недель спустя не стало нашей страны: той самой, мандариновой и вишенной, раскинувшейся на 1/6 часть земного шара. Так вышло, что в институт (а я подумывал о том, чтобы стать учителем истории) я не попал: не определили вовремя аппендицит, развился перитонит (спас меня, между прочим, военный хирург Плясов, в этот день приехавший из дивизионного госпиталя в козельскую районную больницу на консилиум), и я не поступал. Потом была автошкола ДОСААФ, потом работа токарем на заводе, а потом я получил повестку в армию.
Срочная служба – ПВО особого назначения, слуховой перехват: сказались мои хорошие оценки по английскому, на сборном пункте легко перевёл предложенный текст: учебка, служебный радиообмен на английском языке и боевое дежурство в Ленинградском округе, в лесах за Большой Ижорой. Мечта об авиации повернулась другой стороной: мы слушали американских лётчиков над Ираком, самолёты НАТО над Балтикой. Но на срочной было не до чтения…
А после года службы я смог добиться права поступать в военное училище. И – выбрал пехоту. Ленинградское Высшее военное дважды Краснознамённое училище имени С.М. Кирова в Петергофе. Одно из самых боевых училищ бывшего СССР. Выпускники шли в морскую пехоту, погранвойска, десант. Пришлось, договорившись с медсестрой, скрыть гипертонию. Получилось. После выпуска, а я мог выбирать, выбрал миротворческую дивизию в Таджикистане.
С товарищами в Таджикистане.
Фото из личного архива автора.
Вот сейчас пишу, а в голове всплывают совпадения, пересечения жизненных сюжетов, которые и не придумаешь. Правда, история с потерянной Виктором Викторовичем в юности винтовкой повторилась со мной в виде безболезненного фарса: курсант моего отделения (я был сержантом), Петя Туганбеев, потерял на учениях штык-нож, и весь наш взвод по темноте отправился этот самый нож искать, и мы лазили в грязи по окопам и траншеям учебного ротного опорного пункта, и я нашёл его в полуобвалившейся стрелковой ячейке.
В тельняшке (подарок Пети Туганбеева).
Стоит – Леонид Катилевский. Таджикистан.
Фото из личного архива автора.
В первые дни в училище, когда мы, прибывшие из разных частей солдаты, жили в пустой казарме, ожидающей гражданских абитуриентов, мы пользовались относительной свободой. И петергофские парки были открыты всю ночь. Ночью, при первой возможности, я отправился к Финскому заливу. Прошёл через спящий Александрийский парк. И, как Виктор Викторович, присев у сонного прибоя на высвеченном белой ночью берегу, протянул руку волне и поздоровался с Балтикой. А потом, читая его книги, узнал, что он-то делал то же самое когда-то: протягивал волнишке руку и здоровался с морем.
И уже в казарме училища я встретился с его книгами снова. Это была повесть «Если позовёт товарищ». И я, командир курсантского отделения, читал повесть о таких же точно, как и мы, мальчишках в курсантской форме. Да, морской. Но тут-то нет разницы. Тем более, что герой повести Маня был из пехоты, и из армии поступил в военное училище, как и я. А потом эту книгу брали у меня читать и ребята из отделения. Очень она ложилась на нашу курсантскую жизнь.
«Среди мифов и рифов», «Вчерашние заботы» я читал уже, будучи командиром мотострелкового взвода в Таджикистане. В квартире, которую мы, три лейтенанта-кировца, сняли у местных (а квартира принадлежала русским беженцам) оказалась обширная библиотека. Там, кстати, я впервые прочёл Василия Гроссмана. И там я читал «Над белым перекрёстком» и «В тылу» Конецкого – читал уже многое понимая, как молодой офицер. «Горячая точка», все солдаты были старше нас – 201-я дивизия была контрактной полностью. Граница. Горы. Патрули. Жара и песчаные бури. Марши. Окопы. И этот вот рассказ Виктора Викторовича как-то неотрывно наложился на мою службу там. Тем более, что рассказ «В тылу» – он же про Среднюю Азию. Помнится, его читал и мой друг, однокашник, рано принявший командование ротой Дима Калинин. Через два года я заменился в Россию, он остался, и меньше чем через месяц мне пришлось везти под Воронеж его невесту, благо ещё в отпуске я был: Димка погиб 31-го июля 1999-го, и я встречал на вокзале цинковый гроб, копал могилу и – прочие невесёлые дела…
Художник В.А. Емельянов. Виктор Конецкий.
Пастель. 1990 год.
А вот «Ещё о войне» я читал, уже уволившись, и читал ночью на Фонтанке, охраняя какой-то магазин. Куда пойти на первое время уволенному офицеру? Правильно – в охрану, тем более, что пригласил преподаватель по училищу, ветеран-афганец. И вот задел меня тот рассказ, хотелось прямо нырнуть в него, оказаться там и закричать тому командиру, что уходил от жены: «Да она любит тебя, дурак! Ты разберись сначала!» В общем, сильно он меня зацепил. И тогда же прочёл «Дверь» – самое лучшее из произведений, что я читал о блокаде. И до сих пор убеждён, что уж что-что, а этот рассказ должен быть в школьной программе. Не прочтя его, нельзя говорить, что ты знаешь о блокадном Ленинграде.
Книги Виктора Викторовича обожал мой тесть, инженер-ядерщик, один из первых строителей реакторов в Сосновом Бору, много работавший на подводных лодках в своё время. Помнится, я носил ему из библиотек Петергофа и Стрельны все книги Конецкого, что мог найти: и художественные, и воспоминания, мы их обсуждали. Да вот рядом со мной сейчас лежит темно-синий том «Морских рассказов и повестей», и на развороте дарственная надпись: «С днём варенья, НВП!!! От НЮПа 4.06.1987». Эту книгу в далёком 1987-м году школьнице-выпускнице Наташе Подгорной (моей будущей жене) подарил какой-то НЮП.
Перечитываю книги Виктора Викторовича часто. С его страниц говорит с нами его поколение, поколение создавших нашу страну тружеников. Как-то лётчик-испытатель Марк Галлай высказал мысль, что для Экзюпери самолёт был способом познания мира, лишь способом: автор «Маленького принца», по мнению Галлая, мог жить без неба, с тем же успехом он познал бы мир, будучи лётчиком, врачом, учителем. Виктор Викторович – моряк, и его не представишь без моря. Но это при том, что он понял и пехоту, как никто.
В детстве я зачитывался и «Порт-Артуром» Степанова. И вот у Виктора Викторовича встретил описание прогулки по Кронштадту. Этим летом впервые, как-то не собраться было всё, я побывал в Кронштадте. И попал под дичайший ливень, и пришлось уехать, насквозь промокшим. Но перед памятником Макарову я постоял, и ловил себя на мысли: ведь именно здесь, на этом самом месте, преклонил колени на пустынной Якорной площади перед памятником адмиралу-флотоводцу Конецкий… А потом был в Кронштадте уже осенью, и переходил овраг по старинному мосту, и бродил по старому парку, выходящему на набережную. И это было очень созвучно той прогулке по острову-крепости, что прочитал я у Виктора Викторовича. Уж совсем я не мог представить, что произойдёт в моей жизни дальше, – «Красин»…
И уж совсем не мог я думать, что окажусь по приглашению Татьяны Валентиновны Конецкой на исторических чтениях на борту ледокола «Красин», да ещё в день рождения моей мамы. И по совпадению – опять совпадение? – в этот день был день рождения красивой женщины, директора корабельного музея: именно 21-го декабря, самый короткий день в году, самая длинная ночь.
И я побывал в мемориальной каюте Виктора Викторовича, и посмотрел на затянутую серым льдом Неву через иллюминатор, и – да простят меня Татьяна Валентиновна и Виктор Викторович – коснулся пальцем нашей общей буквы «К» на клавиатуре его «Эрики». Это было что-то особенное, как из сказки, как будто ожили страницы любимых книг. Но рядом с компьютером на столе у меня лежит сейчас доказательство материальное, что никакая не сказка это: подаренная Татьяной Валентиновной книга-сборник «Виктор Конецкий: человек из морского пейзажа».
А потом я прочёл статью Конецкого, обращённую к генералам нашей армии во время Первой Чеченской. Он ведь в ней повторил те самые мысли, которыми обменивались мы в казармах и аудиториях, уже понимая, что, как видно, коснуться не этой, так другой войны придётся и нам. И то, что он писал про развал армии, про развал флота – мы же это сами своими глазами видели. Совпадения событий, чувств, мыслей.
Вот пишу, разворачивается их цепочка. Константиновский дворец, против превращения которого в «Морскую резиденцию президента» выступал Виктор Викторович – а мы гуляли там с Наташей, тогда ещё моей невестой, по дорожкам заброшенного парка у дворца, выходили на пляж, смотрели на залив. Теперь-то не особо там погуляешь… Его мысли об окружающей действительности, о разрушающейся России – такие созвучные, по-моему, мыслям каждого честного человека.
А вот тут, наверно, стоит улыбнуться, хватит о грустном: это уже шутки эпохи Интернета: как-то, общаясь на одном из сайтов в литературном разделе, я напомнил о строчке, запавшей в голову Конецкому: «Скелет кита на берегу Анголы...» Ну, поговорили, а через пару дней интернет-поэт под ником Одиссей написал и выложил здоровенную шутливую балладу, которая с этих строчек начиналась. И ещё смешней: однажды, фактически на спор, я провёл на одном из форумов литературную ролевую игру. По полному бреду, модному тогда, да и сейчас, судя по полкам книжных магазинов, модную: постапокалиптическому проекту Глуховского о мире после ядерной войны, и вот скрылись там остатки человечества в катакомбах разрушенного метро по разным городам (где метро есть, естественно) и постепенно деградируют, отбиваясь от всяческих мутантов. И вот там в образе инженера-первопроходца Виктора Викторовича Доброгова я вывел Конецкого: он у меня там готовил большой исход из радиоактивных развалин Питера... И куда бы вы думали? – в район Пушкинских гор. Мне было интересно, а захочет кто-то не стрелялок и чернухи, а совсем другого? Архив той писанины, кстати, цел, и хранится у автора того форума, моего друга, молодой женщины-украинки из Днепропетровска, которая работает врачом-анестезиологом, а когда-то писала очень тонкие стихи. А ведь тогда я не знал, не читал ещё воспоминаний Виктора Викторовича о том, что Пушкиногорье – любимое его место на Псковщине. И ещё совпадение: неподалёку от тех чудных мест, под Новоржевом, стоит усадебка родителей моей жены Наташи, и мы тоже необычайно любим те места, и в прошлом году побывали на Савкиной горке, о которой у Виктора Конецкого самые тёплые воспоминания. Это место дивной, по-пушкински сказочной былинной красоты.
Городище. Савкино.
Фотография Ф.И. Овсянникова (предоставлена внуком Сергеем Богдановым). 1960-е годы.
Вид на городище.
Фотография из архива Татьяны Семёновны Гейченко.
Смешные, конечно, совпадения. Надуманные? Причуды ноосферы? Не знаю.
О моём творчестве, если его можно так назвать, говорить особо и не стоит: это всего лишь несколько стихотворений, рассказов и повестей, которые сами просились на бумагу. Стихи я пытался писать ещё в школе, что-то похожее на первое нормальное, так сказать, стихотворение родилось само собой на срочной, ночью на дежурстве, когда сидел в наушниках и слушал эфир. И вот тут я хотел бы сказать о мысли Виктора Викторовича, которая на мои работы повлияла сильней всего. Помните?
«…И еще сразу вспомнился рассказ из детства о мальчике-художнике и его собаке; они развозят молоко – бидоны в двухколесной тележке, бедствуют, мальчик рисует картину на конкурс – старика, сидящего на бревне; если мальчик получит первое место, его и собаки судьба наладится и всё будет прекрасно, но рисунок мальчика куда-то затеряли, голодный художник и голодная собака ночуют в пустом холодном соборе и замерзают перед чудесной церковной живописью, а утром выясняется, что они победили на конкурсе… И мне показалось, что нынче мальчишкам не дают читать такие рассказы. И уж, конечно, не пишут их – мелодрама, сантименты, лобовитость, нет подтекста, толстовство, слюни… Но если я сорок лет помню рассказ о погибшем маленьком художнике и его собаке, а миллион случаев и событий собственной жизни забыл безвозвратно, то… что “то”?..»
Что «то», я и сам не знаю. Но.
В этом, мне думается, то самое по-хорошему достоевское: «Красота спасёт мир». Ведь доброта – что иное, как не душевная красота? Вот это сейчас мало кто показывает, вот это нужно бы показывать! Но попытался я предложить свои повести издательствам и махнул рукой: «Ой, ну что вы, это не нужно сейчас. А про вампиров вы пишите? Это сейчас тренд. Напишите, мы возьмём. Или уж перепишите повесть: пусть главным героем будет не двенадцатилетняя девочка, и повесть пусть будет не антивоенная, а пусть там будет русский спецназовец, и больше будет в тексте боевых сцен, вот тогда и поговорим!» Говорить на эту тему больше я не стал, и про вампиров писать не стал, и так это всё в открытом доступе в Сети и лежит. Подумал: не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас; заработаю денег да издамся сам. Пока что мир стоит прочно. И нужны ему, этому миру, больше вампиры да боевые эльфы. И, похоже, с этим уже многие мирятся. А и вправду – что поделаешь?
Но надежда, по-моему, всё же есть.
В повести «Если позовёт товарищ…» главный герой говорит: «Маяков в своей жизни я не зажёг…» Так вот: это не о Викторе Викторовиче. Он зажёг множество маяков, по которым каждый человек может сверять свой путь. И – не ошибёшься, и не свернёшь, не наскочишь на риф, если маяков этих будешь держаться. Даже в самом штормовом море.
Только, может, всё это не так?
Может, пробросаемся мечтами?
То, что мы считаем пустяками,
Отдаляет Мирозданья крах?
Там, где исчезает красота,
Уходя от жизни злого пира,
Робко тлеет юная звезда:
Дружба, свет, любовь и красота –
Детская мечта – спасенье мира.
И эти строчки написал я, ориентируясь по зажжённым капитаном дальнего плавания Виктором Конецким маякам.
1 марта 2019 года
Санкт-Петербург
