«В человеческом невежестве весьма утешительно считать всё то за вздор, чего не знаешь».

«Пишут не потому, чтоб тягаться с кем бы то ни было, но потому, что душа жаждет излиться ощущениями».

«…мне Россия нужна; без России последние силёнки и талантишка потеряю. Я это чувствую, живьём чувствую...»

«Кто не изучил человека в самом себе, никогда не достигнет глубокого знания людей».

«На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость – негодованием, на мерзость – отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью».

«Я всю жизнь испытываю муки Тантала. Всю жизнь страдаю оттого, что не могу выразить того, что хочется... Какая мука наше писательское ремесло... А какая мука найти звук, мелодию рассказа – звук, который определяет всё последующее!»

«Мой враг в творчестве – это прежде всего моё собственное желание повторять себя самого без всяких новых усилий и на этом повторении строить своё благополучие».

«Равнодушие может быть страшнее боязливости – оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнёшься – останется от сердца одно сухое место».

«Нравственная содержательность есть отличительная черта русской литературы».

«Мы уже так редко слушаем друг друга. Не вникая в жизнь ближнего своего, не разучимся ли мы чувствовать чужую радость, чужое горе, боль, и, глядишь, когда нам больно сделается, никто не поможет нам, не пожалеет, не услышит нас. И не утратим ли мы насовсем то, что зовется древним добрым словом – сострадание?»

«…Мало плачем и мало смеемся. Даже при чи­стой совести не можем разобраться в потоке информации, вовремя от­личить правду от кривды. А допустив неправду даже и вполне бессоз­нательно, так поздно осознаем этот прискорбный факт, так за время осознания накручивается на прошлую ошибку чудовищно много след­ствий, что и никакого мужества не хватает признать её; рубить запу­танный узел становится так опасно, что мы для пользы дела просто-напросто и не оглядываемся».

«Одно дело – беспорядок вокруг, и совсем другое – беспорядок внутри тебя».

«…настоящая литература озабочена и печётся об одной-единственной субстанции – о душе. По-другому и быть не может: она, то есть наша неприкаянная душа, потому представляет собой вечный объект изящной словесности, почему вечный объект анатомии – тело человеческое, а чёрной металлургии – чугун и сталь. Во всяком случае, вся русская литература, от протопопа Аввакума до раскола Союза советских писателей, бережно копалась в человеке, исследуя феномен его души».

Собрал несколько автобиографий. Не знал, что таким захватывающим будет это неведомое нам литературное собрание. Вот читаю последние строчки автобиографии Виктора Конецкого. Он, впрочем, не написал её как таковую. Объясню потом, как мне это кажется, почему он её не написал. Есть у него только несколько подступов к ней. Вот несколько строчек, которые по всей видимости, должны были быть последними в ней:

«Конечно, страх очень большой перед смертью. Куда от него денешься. Но какая-то там мысль сидит, когда умирают товарищи: может, ещё встретимся? Так что не огорчайтесь, ребята. Но будет жалко, если со мной уйдёт из литературы море...».

Да, конечно, понял я – писать автобиографию бывает не просто. Прочитал Конецкого, и даже некоторая печаль душу изморозью подёрнула. «Не огорчайтесь, ребята!». Понятно, почему он так и не захотел плотно сесть за конечный в жизни документ, подводящий баланс бытия. Ведь следом за этим непременно подумалось бы и о других подобных бумагах. О завещании, например, или, не дай Бог, эпитафию бы вздумалось сочинить. Ведь придумалась же Эйзенштейну эта всеконечная точка жизни, которая будет после автобиографии: «Жил, задумывался, увлекался…». Или Суворов. Писал, писал автобиографию, и вдруг придумал, что лучше всего на его могиле могут быть высеченными лёгкие, как земля пухом, слова: «Здесь лежит Суворов». Просто и ясно. На могиле Суворова и точно никаких слов, кроме этих, не надо. И эти слова вся его славная жизнь подсказала. А самый великий Лев нашей литературы даже и «Здесь лежит Толстой» не велел писать. В завещании его есть беспощадные и обескураживающие слова: «…только зарыть тело в землю, чтобы оно не воняло!».

Конечно, да. И завещание и эпитафия, разумеется, могут достойно завершить достойную жизнь. О недостойных и говорить не надо.

Однако, автобиография, это всё-таки самая большая медаль и отрадный венец за тяготы, скорби и одоления на пути к тому совершенству, которое венчает жизнь, которой она кончается. И лучше других поступает тот, кто не сочиняет автобиографию, а создаёт её упорством, одолевает печаль, не знает растерянности. Кто рано определяет единственную свою цель, имеет силу до конца не упускать её. Умеет превзойти неодолимую власть мелочи. Этому учат автобиографии людей, которые остаются в памяти живых. Для того, наверное, их и пишут смелые люди. «Не огорчайтесь, ребята!».

г. Москва

  Дзен-канал: Агентство исторических расследований писателя Евгения Гуслярова