Матрос Ивашкин лениво покручивал штурвал и думал о капитане. Капитан смотрел вперёд, где с шуршанием раздвигался под форштевнем молодой блинчатый лёд, и думал об Ивашкине. Думали они друг о друге очень плохо.

Ивашкин, которого за какие-то очередные фокусы назначили в невыгодный арктический рейс, ознаменовал своё появление на судне пакостью – придумал капитану прозвище. Оно прилипло сразу и намертво. Прозвище было звучным, обидным и чертовски точным – Динозавр.

Как известно, для экзотических пресмыкающихся мезозойской эры было характерно сильное развитие задних конечностей и крестцового отдела спинного мозга, который по объёму раз в десять превосходил головной. Так вот, задние конечности капитана походили на слоновьи, а на квадратном торсе помещалась маленькая голова, из чего можно было заключить, что главную роль в обработке поступающей извне информации играл именно крестец. Вовсе не хочу сказать, что капитан был глуповат, ум-то ведь понятие смутное, расплывчатое. Оттого мы и называем друг друга с такой лёгкостью “дураками”. Во всяком случае, крестец, который Динозавр в трудные минуты слегка массировал, словно побуждая к активной работе, никогда не подводил хозяина. Нижний мозг выдавал решения столь безупречно выгодные, что вызывало тайную зависть большеголовых капитанов-интеллектуалов, у которых крестцовый отдел спинного мозга пребывал в обычном, то есть недоразвитом состоянии. Что касается пресмыкания, здесь тоже всё было точно – при общении с начальством непреклонная капитанская суровость мгновенно сменялась галантерейной предупредительностью, а спина округлялась.

Капитан довольно скоро узнал, что теперь он – Динозавр, совершенно правильно связал новость с появлением Ивашкина и стал последовательно сживать наглого матроса со свету. Старпом также подключился к этому увлекательному занятию. Однако Ивашкин оказался не прост. Начальственной придирчивости он противопоставил такую дисциплинированность и трудолюбие, что Динозавр понял – голыми руками этого не возьмёшь! А Ивашкин, оценив природную капитанскую грубость, сделался в общении оскорбительно корректен и необидчив. Лукавый негодяй стал употреблять слово “отнюдь”, от которого Динозавра просто корёжило. Однажды, когда капитан в очередной раз к чему-то прицепился, Ивашкин мягко заметил: «Право же, вы напрасно так гневаетесь!», чем едва не загнал своего недоброжелателя в могилу.

Раздался телефонный звонок. Динозавр снял трубку и раздражённо буркнул: «Капитан слушает! Радиограмма? А сам не можешь принести? Лень – задницу оторвать? Ладно. Ивашкин! Сходи к радистам!»

Ивашкин крикнул: «Есть!», переключился на авторулевой, доложил курс и выскочил из ходовой.

— Исполнительный! — одобрительно заметил вахтенный помощник.

«Чтоб он сдох!» — подумал Динозавр.

Ивашкин мигом вернулся и протянул бланк.

— Читай! — велел капитан, забывший очки в каюте.

— «Согласованию пароходством прошу снять полярной станции острова злополучный научного работника аппаратуру клопов», — медленно, с расстановкой прочитал Ивашкин.

— Было такое указание, — кивнул Динозавр. — У них на полярке какой-то умник сидит. Постой! Каких ещё клопов? Ты что мелешь?

Ивашкин прочитал текст ещё раз.

— Сами взгляните! — пожал он плечами.

Динозавр взял бланк, отодвинул его на расстояние вытянутой руки и выпятил нижнюю губу.

И ведь сколько он всяких радиограмм перевидал на своём веку, но тут, видно, проистёк от Ивашкина некий пакостный флюид.

— Действительно! — крякнул Динозавр. — Клопы! А?

— Досиделись они там, эти полярники! — хихикнул помощник. — Клопов развели!

— Я читал, что клопы чуть ли не самые древние насекомые, — позволил себе встрять Ивашкин. — Это, наверное, не просто домашние клопы, их, может быть, из шкуры мамонта выморозили. Значит, они доисторические!

— Стало быть, большие! — заключил Динозавр, потирая копчик. — Раньше всё больше было, чем сейчас. Только нам это ни к чему. Мы – не зверинец, а торговое судно. Пусть присылают за своими клопами специальный пароход. А здесь я хозяин! Помощник! Радио на станцию: «Принять на борт клопов отказываюсь».

— И ещё! — Динозавр беспрерывно массировал крестец. — В пароходство: «Вынужден отказаться доставки клопов полярной станции острова Злополучный ввиду неприспособленности судна неподготовленности экипажа специальным перевозкам». Давай подпишу! Ивашкин! Отнеси радистам!

И тут начался интенсивный радиообмен между полярной станцией, судном и пароходством, где заподозрили неладное и пытались по содержанию радиограмм определить степень помешательства капитана и его пригодность к исполнению обязанностей.

В самый разгар заварухи Динозавр догадался ещё раз взглянуть на бланк, и то ли в голову, то ли в крестец явилось озарение.

— Это не клопы! — заорал капитан. — Это подпись в конце — Клопов! Фамилия такая – Клопов! Это начальник станции! Где Ивашкин? Где эта зараза?

Но формально упрекнуть матроса было не в чем. В радиограммах ударения не ставятся. Капитан, ведь, и сам читал текст. А что имел место выброс флюида, затмившего разум, так об этом серьёзному человеку даже думать неприлично. Тем более что в пароходстве, посовещавшись, от перевозки клопов разрешили отказаться.

Ученый доктор был доставлен на судно. Тут случилась ещё одна фонетическая накладка. Звали доктора – А.П. Ельсин. Вахтенный помощник на слух записал в журнал: «На борт доставлен врач Апельсин», и с этой минуты доктор сделался пассажиром. И причём весьма хлопотным!

Вырвавшись с полярной станции, где люди уже настолько надоели друг другу, что объяснялись жестами и междометиями, Апельсин с неистовостью предался общению. Говоруном он оказался патологическим, эрудиция его превосходила все мыслимые пределы, а желание делиться информацией вовсе пределов не имело. Болтливостью моряков не удивишь, но они ценят трёп остроумный, затейливый. Апельсин же был скучен до ломоты в зубах. Поэтому, завидев его, люди поскорее прятались кто куда, а не успевший увернуться получал часовую лекцию по какой-нибудь неожиданной теме.

Ивашкин, однако, сумел с Апельсином подружиться. Товарищи диву давались, как он умудрялся часами слушать умного доктора и не подвинуться рассудком. А секрет был прост – Ивашкин умел спать с открытыми глазами, сохраняя на лице выражение участия и внимания. Так они и общались: Апельсин вёл нескончаемый монолог, Ивашкин дремал, а пробудившись на время, умудрялся вставить короткие толковые реплики. Доктор полюбил его всей душой, проникся доверием и однажды признался, что чертовски соскучился по научной работе. Собственно, он и на полярную станцию подался, чтобы “изучать функционирование человеческого организма в экстремальных условиях Арктики”. Но полярники оказались людьми чёрствыми и наотрез отказались подвергать свои организмы экспериментам. Даже от сдачи крови для анализов они отбрыкивались всеми силами.

— Понимаю, — моргнул Ивашкин, — кто же просто так свою кровь отдаст!

— Не просто так! — пожаловался Апельсин. — Я же их, гадов, спиртом поил. Спирт выдули, а кровь так и не сдали!

— Это нехорошо, — укорил полярников Ивашкин, — это нечестно.

— А я-то планировал ещё и сперму для анализов собрать! — сетовал доктор. — Так они, паразиты...

Тут учёный разразился докладом о влиянии арктических условий на физиологию, а Ивашкин задремал и глазами моргать перестал. Видать, во сне и пришла ему в голову благородная мысль – помочь бедному исследователю.

— Доктор, а ведь мы, моряки, тоже находимся в экстремальных условиях, — сообщил он, проснувшись, — и сам чёрт не знает, что с нашей несчастной физиологией творится.

— Думаете, сдадут кровь? — в Апельсине встрепенулась надежда. — Спирта, ведь, нету!

— А что есть? — поинтересовался Ивашкин. — Нужно чем-то привлечь подопытных! Вы на борт гору ящиков приволокли, неужели в них ничего полезного для жизни не найдётся?

— А-а-а! — махнул рукой доктор. — Приборы да медикаменты.

— Какие медикаменты? — не унимался Ивашкин. — Пошли, посмотрим!

Они отправились в кладовую и принялись вскрывать ящики.

— Таблетки нам ни к чему, — бормотал Ивашкин, перерывая содержимое докторского багажа, — мази всякие – тоже. А это что такое? — он вытащил небольшой пузырёк с желтоватой жидкостью.

— Настойка лимонника, — пояснил Апельсин. — Это такое стимулирующее...

— На чём эта настойка настояна? — перебил Ивашкин.

— Спиртовый раствор, — доктор раскрыл рот. — А это можно...

— Думаю, можно, — в голосе Ивашкина звучала убеждённость. — Дайте-ка я попробую!

Он откупорил бутылочку, мигом высосал содержимое, скорчил рожу, потряс головой, облизнулся и спросил, как велики запасы этой жидкости?

— Десять коробок, — прикинув, доложил доктор.

— Дураки они – ваши полярники, — икнул Ивашкин. — Да и вы тоже хорош!

— Я про этот лимонник забыл, — признался Апельсин.

— Вот и хорошо, что забыли, — утешил его Ивашкин. — Ладно, сегодня я ещё испробую на себе, и если не отдам концы, мы с вами проведём кампанию по сбору анализов. Давайте!

— Неужели и сперму сдадут? — изумился доктор.

— А чего её жалеть, — рассеянно ответил Ивашкин, думая о чём-то своём. — Вот только нужно поспешить, родной порт уже близко.

Вечером смелый экспериментатор вытряс в большую кружку полдюжины флаконов, слегка разбавил водичкой, в два присеста выдул, закурил и стал прислушиваться к ощущениям. Ощущения оказались самыми отрадными.

— Не хуже коньяка будет! — обрадовался Ивашкин. — Жаль, мало взял!

Однако прошло ещё немного времени, и чувство лёгкого, но прочного кайфа дополнилось ещё одним чувством. И весьма сильным.

— Вот тебе и лимонник! — крякнул Ивашкин, ощущая, как натянулась ткань на штанах. — Одно слово – стимулятор! Вот беда-то! Ай-ай-ай!

Он запер каюту изнутри и попытался укротить плоть струей холодной воды над раковиной. Не помогло.

Что происходило с ним дальше – никто толком сказать не смог бы. Вроде слышали у дверей женских кают в ту ночь какое-то шарканье, поскребывание и пошёптывание. Утром же Ивашкин явился на вахту в тёмных очках, чтобы скрыть свежий синяк и яркую желтизну глаз – следствие употребления лимонника.

Итак, действие спиртоносного препарата оправдало ожидания, а что касаемо побочного эффекта, то Ивашкин решил, что он может оказаться очень даже полезным в затеянном деле. Поразмышляв как следует, он дождался послеобеденного часа – краткого промежутка, во время которого со старпомом можно было разговаривать, как с нормальным человеком

— Прошу разрешения! — он вежливо приоткрыл дверь каюты.

— Какого хрена? — благодушно отозвался старпом, ковыряя в зубах штурманским циркулем.

— Имею донос, — потупился Ивашкин.

— Что-о-о! — старпом приподнялся на диванчике.

— Полярный доктор телегу накатал! — наябедничал матрос. — И на капитана родного, и на вас, и на весь наш дружный экипаж. Никого, гад, не пожалел!

— Ты чего несёшь? — старпом вспрыгнул на ноги.

— Я правду говорю! — Ивашкин прижал руки к груди. — Написал, что сначала не хотели на борт брать, а теперь тормозят прогресс науки, саботируют, значит! Разрешите присесть? От волнения едва ноги держат.

И усевшись, живописал страдания Апельсина, лишённого возможности двигать науку.

— И ничего ему не перепало, — заключил Ивашкин, — ни крови, ни спермы.

— А дерьма ему не надо? — злорадно ухмыльнулся старпом. — Дерьма бы дали!

— Про дерьмо разговора не было, — Ивашкин слегка наклонил голову. — А только по возвращении скандал может приключиться. Начальство науку уважает.

— Так что же нам с этим клизмачом делать? — растерялся старпом. — Может, пусть его волной смоет?

— Я, как раз, за этим и пришёл...

— Неужто мокруху на себя возьмёшь? — засомневался старпом.

— Да нет же! Я не об этом! Вот вы с кэпом всё время меня дрючите, а Ивашкин зла не помнит. Ивашкин даже за тех, кто его не любит, душой болеет!

— Глазом тоже болеешь? — хохотнул старпом.— У тебя фингал даже через очки виден! К чему клонишь, нелюбимый?

— Анализы нужно сдать! — с расстановкой проговорил Ивашкин. — Для начала хотя бы сперму. Я возьму на себя низы, а вам придётся убедить командный состав. В том числе капитана, тогда все обвинения окажутся беспочвенными.

— Как же убедить? — задёргался старпом. — Кто же на такой срам пойдёт?

— А никакого сраму и нет, — продолжал уговаривать Ивашкин. — Одно удовольствие и польза науке.

— Не знаю, не знаю, — продолжал сомневаться старпом.

— А чтобы процесс шёл легко и непринуждённо, Апельсин выдаст специальное средство, напиток то есть, крепости неописуемой.

— Говоришь, крепкий напиток? — заколебался старпом.

— Крепкий, вкусный и бодрящий! — Ивашкин почмокал губами. — А тарой для анализов я всех обеспечу. Дело нужно провернуть тихо, чтобы наш судовой лекарь не пронюхал раньше времени. Он же учёному этому, знаете, как завидует!

— Действуй! — решился старпом. — Гадость, конечно, а что делать?

Получив санкцию, Ивашкин навестил боцманскую команду, мотористов и ещё много кой-кого. Вечер выдался хлопотным. Видели его, сновавшего по трапам с какими-то ящиками, видели, как шептал он на ухо то одному, то другому, и ухо слушавшего при этом краснело.

Наутро Апельсин был разбужен деликатным стуком в переборку. Позёвывая, он вылез из койки, отворил дверь и отшатнулся. На пороге, глуповато улыбаясь, стоял боцман, держа в руках большую банку. Глаза боцмана светились яркими одуванчиками.

— Получите, доктор! — он протянул банку.

— Это что такое! — обомлел Апельсин, машинально принимая тяжёлый сосуд.

— Анализы! — прошептал боцман, краснея и озираясь. — Анализы я принёс. Семя, значит. По-вашему, по-научному – сперма будет.

— Почему так много? — оторопел Апельсин.

— Так от всей палубной команды, — объяснил боцман. — А потом ещё и мотористы добавили. За напиток – спасибочки. Ох и забористый, едрёна вошь!

— Да вы с ума сошли! — затрясся доктор. — Надо было каждому! В пробирку! — он схватил со стола пробирку и сунул под нос боцману.

— Вы что? — обиделся тот, разглядев стекляшку. — Да как же в такую хреновнику возможно поместиться? А банка – в самый раз! — и покраснел ещё гуще.

— Идиотизм! — заверещал Апельсин. — Невежество!

— На вас не угодишь, — с достоинством возразил боцман. — Ребята всю ночь старались, а вы такие слова...— и ушёл, топоча сапогами.

Апельсин уже хотел шарахнуть дверью, но не успел: в каюту протиснулся старпом, жёлтоглазый и смущённый.

— Это от всего комсостава, — буркнул он. — Теперь чтобы без обид и жалоб! — и водрузил на стол точно такую же банку. — Отмечаю, наше с капитаном – тоже здесь!

Следующие полчаса поголовно жёлтоглазый экипаж занимался тем, что ловил обезумевшего Апельсина. Учёный носился по трапам и коридорам, держа в руках трёхлитровую ёмкость и выкрикивая оскорбления в адрес экипажа, отдельно поминая Динозавра. Будучи зажат в угол, доктор отбивался ногами, а потом, прицелившись, запустил тяжёлой банкой в голову старпома, руководившего облавой. И попал. После чего, проорав напоследок какое-то грязное латинское ругательство, сдался.

Заботу о тронувшемся принял на себя судовой врач, но лечил небрежно, без души, ибо не мог простить Апельсину сокрытие научного намерения.

Ивашкину грозил суд Линча, но, поразмыслив, команда решила, что поскольку пострадали все поголовно – это всё же не так обидно.

— Ещё успеем утопить! — решил экипаж.

В ту же ночь у каюты капитана появилась пустая трёхлитровая банка. Обнаружив посудину, Динозавр с ужасом осознал, что теперь эта банка будет преследовать его до конца карьеры, не спасёт даже бегство в другое пароходство. Заход в порт несколько отвлёк капитана от мрачных размышлений, но беды не закончились. Санитарные власти обычно не устраивают налёты на судно, вернувшееся из каботажа, но история с отказом везти клопов не забылась, и медики решили всё же навестить несчастный пароход. И обнаружили массовую желтоглазость, что, как известно, бывает при гепатите, проще говоря – желтухе. Прибыла бригада инфекционистов, судно выгнали на карантинную стоянку, и вместо объятий родных команда принялась сдавать анализы. На этот раз – по-настоящему.

Вспыхнул бунт – бессмысленный и беспощадный. Но когда подошли к каюте Ивашкина, чтобы вытащить и растерзать, обнаружили у дверей два ящика лимонника. Их забрали и решили разделаться хотя бы с Апельсином, но у его каюты нашли уже четыре ящика. Тут смягчились сердца моряков, и снизошли на них благодать и умиротворение.

А через пару дней разобрались, что нет никакой желтухи, а есть обычное безобразие. Судну разрешили встать к причалу. Но для Динозавра история продолжилась – его отвезли в специальную клинику, где показали “клоповые” радиограммы и долго мучили унизительными тестами, покуда не убедились, что он помешан ничуть не более чем все остальные моряки на свете.