— Ты, Ивашкин, совсем с ума уехал! — рассердился первый помощник (в миру – замполит). — Ты подумай мозгой своей ушибленной, о каком заявляешь? Чтобы я тебя, в одном числе, отпустил на берег, да ещё в иностранном порту, да ещё в оголтелом от буржуазного счастья, в так выразиться, фенешебельном Лас-Пальмасе? Да я кажинные сутки твержу вам о нестерпимой бдительности и достоинстве против провокаций, не терять товарищей из виду, когда увольнение! А может, ты в пьяном употреблении?

— Трезвый я! — обиделся Ивашкин. — Уже двое суток здесь стоим, а я ещё и города не видел. Ну, не с кем идти, не с кем! Одни уже на берегу, другие при деле. Я и так – еле отпросился у боцмана. Да и потом...

— Договаривай по чистой, чего ни есть, совести! — первый помощник поднял белёсые ресницы.

— Вы – человек высокой культуры! — выпалил Ивашкин, и первый помощник вздрогнул, ибо за всю жизнь никому в голову не пришло так его обозвать. — Имею мечту – хочу посетить музей Колумба, в доме, где он останавливался на пути в Америку.

— Это – какого Колумба? — заинтересовался культурный человек.

— По имени Христофор, — пояснил Ивашкин. — В Лас-Пальмасе вообще много интересного.

— Я здесь в раз пятый здесь раз, — засомневался первый помощник, — и не про какой Колумба, такой музей Христофора, не слыхал.

«Ещё бы! — подумал Ивашкин. — Ты же, наставник наш хренов, дальше дешёвых припортовых лавок не лазаешь!»

Однако вслух подтвердил, что музей имеется, и даже назвал адрес.

— Откуда взял узнал? — насторожился первый помощник.

— А вот! — Ивашкин вытащил из-за пазухи сложенный план. — Ребята принесли, — и, разложив большой лист на столе, ткнул пальцем в обсуждаемый объект.

Первый помощник надел очки и стал водить пальцем по глянцевой поверхности.

— А мы где есть стоим? — поинтересовался он.

— Да вот же! — Ивашкин ткнул пальцем. — Пирс де ла Лус.

— А где Колумба твоего музей Христофора?

— Вот здесь, — показал Ивашкин, — нужно доехать до площади Санта-Анна.

— Ох и далеко поселился, — почесался первый помощник. — Ненормальный ты всё же в умственном понятии. Которые нормальные, распространяются доступно средствам и ценам. Културный аксепт, понятно, привлекать нужно, — спохватился он, — а не только, чтобы скупать мешками согласно легально полученной валюты и таможенных норм нарушать в составе организованной группы! Так? — повернулся он в сторону человека, равнодушно слушавшего беседу.

Человеку этому было лет тридцать пять; на судне он объявился перед самым отходом и был вписан в судовую роль как дублёр старпома. Команде же объяснили, что готовят его в первые помощники, и в рейсе он будет помогать замполиту, набираясь идеологической сноровки. Экипаж отнёсся к этому известию равнодушно, все понимали, что пришелец ни черта делать не будет. Хорошо, если не станет оживлять политико-воспитательную работу, хватит и одного комиссара – «Капитал» ему в задницу!

Дублёр оказался человеком безобидным: дал понять, что в морских делах мало что смыслит, свой пассажирский статус воспринял без обид, никому не надоедал. Говорил мало, больше слушал, общался в основном с первым помощником. В Лас-Пальмасе, однако, Дублёр оживился, часто отправлялся в город в компании замполита или с представителем советской фирмы, занимавшейся на Канарах ремонтом и обслуживанием судов. Представитель этот – полноватый блондин в первый же день выступил перед моряками с краткой лекцией о Канарах, причём не столько описывал достопримечательности Лас-Пальмаса, сколько давал рекомендации по “нежелательным для посещёния районам”. Судя по всему, районы эти он облазил вдоль и поперёк.

Представитель во время насыщенного диалога Ивашкина с первым помощником тоже находился в каюте. Прихлебывал чай и отстранённо листал иллюстрированный эротический журнал, отобранный замполитом у какого-то неосторожного матросика.

— Отпустите Христа ради! — продолжал со слезой в голосе Ивашкин. — Ведь если бы я что худое задумал, стал бы я отпрашиваться?

— В группе по инструкции иностранном порту тремями человеками! — стоял на своём замполит.

— Да кто же со мной в музей попрётся! — вскричал Ивашкин. — Где такого идиота сыщешь?

Представитель отложил журнал и впервые взглянул на матроса. Потом перевёл взгляд на Дублёра и чуть опустил веки.

— Вот что, товарищ Ивашкин, — Дублёр выбил пальцами на столе короткую дробь, — желание ваше понятно. Вы пока идите, а мы тут обсудим. Вас вызовут, — и когда за Ивашкиным закрылась дверь, вопросительно поглядел на первого помощника. Но тот в ответном взгляде изобразил вопросительность ещё большую, видно, имея к тому основания.

— Расскажите коротенько, что за человек этот матрос? — попросил Представитель.

— Языки понимает! — многозначительно прищурился первый помощник.

— Чьи языки? — опешил Представитель.

— Не наши языки. Буржуазные, — пояснил замполит. — Английский читает и ещё этот, ну, как его? Ну, где мы сейчас стоим?

— Канарский, что ли? — без улыбки уточнил Представитель.

Первый помощник задумался.

— Нет, не канарский, — наконец отозвался он, — я знаю, канарский – это другой. А этот, ну как его... Испанский! Во! Испанский! Но со словарём. Словарь у него имеется. Большущий такой!

— Так! — вздохнул Представитель и сочувственно похлопал Дублёра по коленке. — А замечания по поведению на берегу у него были?

— Были! — выкрикнул первый помощник. — Арестовывался полицией! Но не наказан, по причине хитрой невиновности.

— Разрешите мне, — вмешался Дублёр, понимая, что необходимы пояснения.

— Ничего особенного, обычное недоразумение. Нет, правда, недоразумение, я разбирался. Это в Уругвае было, в Монтевидео. Пошли мы на пляж несколькими группами. Пляж в заливе Ла-Плата, воды по колено, чтобы окунуться, нужно километр топать. Вот Ивашкин и потопал. Зашёл дальше всех, поплескался и назад побрёл. А навстречу ему какой-то местный тащится, тоже, видать, любитель большой воды. Ну, поравнялись они, Ивашкин возьми да и спроси, как, мол, называется этот пляж? Тот отвечает: «Рамирес». Шутник наш спрашивает: «А страна?» Тот машинально отвечает: «Уругвай». Ивашкин поблагодарил и дальше к берегу побрёл. А местный этот минуты две соображал, а потом как рванёт к пляжу! Выбрался, запыхавшись, и сразу к полицейским – вон человек бредёт к берегу со стороны океана и с акцентом спрашивает, в какую страну идёт? Ясно, шпион! Ивашкин ещё и на сушу не ступил, как ему наручники нацепили. Я с ним в полицейский участок ездил. Они, как разобрались, чуть со смеху не передохли.

— Кстати, о языкознании, — вспомнил Представитель, — а кто это во время швартовки объяснялся с буксиром? Весь порт, затаив дыхание, слушал. Даже собаки бегать перестали.

— Он! Он! Ивашкин! — закудахтал замполит.

— Извините, — опять перебил его Дублёр, — я как раз на мостике был, разрешите уж мне и про этот случай доложить.

Замполит недовольно покосился на него, но и тут спорить не стал.

И Дублёр рассказал, как было дело. Ивашкин, узнав, что предстоят рейсы с заходами в порты испано-язычных стран, записался на курсы. На занятия он ходил от случая к случаю и больших успехов не выказал, но преподаватель, ни разу не бывавший за границей, к моряку благоволил. К нему-то Ивашкин и обратился незадолго до выхода в море с несколько странной просьбой.

— Вот, — матрос вежливо кашлянул и протянул тонкую школьную тетрадь, — напишите мне, пожалуйста, испанские выражения.

— Какие именно? — преподаватель с готовностью раскрыл тетрадь.

— Ну, эти самые... ненормативные, — Ивашкин вспомнил нужное слово.

— Какие, какие?

— Ну, ругательства! — досадливо пояснил ученик. — Сами понимаете, могут пригодиться.

— Чушь какая-то, — покрутил головой учитель. — А впрочем, если вам нужно...

— Ещё как! — Ивашкин возвысил голос — Только чтобы позабористее.

— Тогда нужно посмотреть кое-какую литературу. Ладно, на следующее занятие принесу.

— Знаете, а ведь я вам благодарен! — признался он через неделю, вручая Ивашкину готовое пособие по испанским матюкам. — Много для себя нового узнал. Даже со специалистами повидался. Интересная тема, если копнуть. А теперь объясню вам, как строить эти выражения и разнообразить их, создавая новые конструкции.

Перед заходом в Лас-Пальмас заказали буксир. Но то ли лоцман давал непутёвые команды, то ли экипаж буксира был с утра пьян, а всё выходило как-то наперекосяк, и капитан уже собирался взять руководство швартовкой на себя. Тут Ивашкин, поставленный на левое крыло мостика, и попросил разрешения спуститься в каюту за конспектом с необходимыми испанскими выражениями.

— Думаешь, поможет? — спросил капитан, известный своим либерализмом. — Ну, принеси, хуже не будет, — и принялся наблюдать за тем, как буксир, вместо того чтобы прижимать нос, вдруг отвалил и стал описывать циркуляцию.

Лоцман ударил себя кулаком по темечку и заорал что-то в портативную рацию. На буксире внимательно выслушали и сгоряча воткнулись между судном и причалом. Лоцман сгорбился, и на глазах его показались слёзы.

— Полный назад! Право на борт! — скомандовал капитан и сокрушённо добавил. — Как бы нам этих придурков не раздавить!

В этот момент на мостике объявился запыхавшийся Ивашкин и вопросительно взглянул на капитана. Тот лишь махнул рукой и подал очередную команду, чтобы на этот раз отвести от причала корму. Ивашкин, принявший капитанский взмах за разрешение действовать, вышел на крыло мостика, схватил микрофон, открыл тетрадку и, что есть мочи, заголосил на всю бухту. Он, тщательно артикулируя, прочитал все имевшиеся выражения от первого до последнего, потом без передышки повторил чтение с конца в начало. Из трубы буксира донеслось громкое: «Пук!», и он с ходу застыл на месте, что с плавсредствами не бывает.

Одновременно с буксиром столбняк поразил и его команду – отчаянные канарцы застыли в причудливых позах, вслушиваясь в родную брань, звучавшую столь необычно. Все слова и выражения были хорошо знакомы и повседневно употребляемы, однако иноземный акцент, диковинные ударения, а главное высочайшее воодушевление говорившего заставили моряков недалёкого плавания испытать неведомый доселе трепет. Оцепенение продолжалось всего пару минут, потом вторично раздалось: «Пук!» Люди забегали по палубе, и буксир, наконец, начал делать то, чего от него как раз добивались. Островитяне работали грамотно, с огоньком, а Ивашкин через мощные судовые динамики продолжал подбадривать их, комбинируя причудливым образом бранные выражения и создавая удивительные по выразительности идиомы.

Когда носовые, кормовые, продольные и прижимные концы были заведены, капитан повернулся к Ивашкину и подмигнул. Лоцман, у которого камень упал с сердца, обнял Ивашкина и попросил показать тетрадку. А проглядев её, сделался задумчив и убыл с борта, даже не приняв традиционной рюмки. Примерно так изложил историю Дублёр.

— Шутник, значит, — без улыбки удостоверил Представитель, которому сущность Ивашкина, кажется, стала ясна. — Ну что же, юмор хорошему делу не помеха. Может, отпустим его под вашу ответственность? — повернулся он к первому помощнику.

— Под... Почему – мою? — перепугался замполит.

— А как же иначе? — удивился Представитель. — Кто занимается воспитанием экипажа? А воспитание – не только требовательность, но и доверие. Я, конечно, не могу давать вам советы, но на вашем месте мне было бы интересно посмотреть, как поведёт себя человек в одиночном, так сказать, увольнении?

— Оно, конечно, проверить... — с глубокой тоской согласился первый помощник, — а задница у меня окончательно не резиновая...

— Вы его хорошенько проинструктируйте, — продолжал Представитель, — не торопясь, обстоятельно, как вы это умеете, да и отпустите. Примерно через часик. И помните о доверии! Ну, а мне пора ехать, увидимся вечером, — и ушёл без рукопожатий.

— На него всё это свалить, если что? — подумал замполит. — Или на Дублёра?

«Как бы дело ни обернулось, а спрос с первого помощника», — размышлял Представитель, спускаясь по трапу.

— Я тоже пойду, — поднялся Дублёр, а сам прикинул: «С меня взятки гладки, в случае чего – пусть они и отдуваются!»

Первый помощник отнёсся к инструктированию Ивашкина чрезвычайно серьёзно: битый час, в присущей ему образной манере, он живописал сложности международной обстановки и призывал бороться за высокие урожаи зерновых. Однако, наконец, стал иссякать и закончил напутствием: «Чтобы этого нельзя потому, вот! А то, если будет, значит получится. И потом, каждый должен, где окажется в достоинстве. Всё понял?»

— Понял, — подтвердил проснувшийся Ивашкин, — исполню в точности, можете быть спокойны.

В коридоре он столкнулся с четвёртым помощником – молодым и чрезвычайно бойким пареньком. За приставучесть его прозвали Пластырем. В команде он был чуть ли не самым молодым, и вне службы к нему относились с некоторой фамильярностью.

— Отпустил? — подступил он к Ивашкину. — Одного отпустил?

Ивашкин утвердительно крякнул.

— И чего он тебе сказал? — не отставал Пластырь.

— Сейчас! — Ивашкин сглотнул, прогоняя комок в горле. — Значит, так: «Чтобы этого нельзя потому, вот! А то, если будет, значит получится. И потом, каждый должен, где окажется в достоинстве и по обязательствам». Ну, и так далее. Всё понял?

— Как не понять! — подтвердил штурман. — Я тоже хочу отпроситься. Раз такая масть пошла, нужно попробовать, а? Ты чем его достал?

— Музеем Колумба! — гордо ответил Ивашкин.

— Здорово! — восхитился Пластырь. — Слушай, придумай и для меня что-нибудь заковыристое в этом роде!

— Я придумаю, а он меня к тебе и пристегнёт, — встревожился Ивашкин.

— А я дождусь, пока ты сойдёшь, — успокоил его Пластырь.

— Ну, — предложил Ивашкин, — в том же районе есть ещё собор Святой Анны, например.

— Собор не годится, — отмахнулся Пластырь. — Он мне начнёт объяснять про “враждебные происки леригиозных агитаций”. Что там ещё есть?

— Собаки там есть, — Ивашкин уже начал досадовать. — Чугунные собаки. Там же. Не хочешь собор, скажи, что желаешь полюбоваться собаками, это рядом с муниципалитетом.

— Это другое дело! — обрадовался Пластырь. — Я этих псов сфотографирую и ему предъявлю, чтобы чего не подумал. Растолкуй, как туда добраться.

— Я тебе на плане покажу, — предложил Ивашкин.

— Что мне твой план! — не согласился Пластырь. — Ты на бумажке нарисуй, а лучше напиши русскими буквами, как спросить дорогу по-ихнему.

— Ладно, — согласился Ивашкин, — пойдём в каюту, мне нужно в словарь заглянуть.

— Пора бы уже и без словаря обходиться, студент, — ухмыльнулся Пластырь.

В каюте Ивашкин уселся за стол и, полистав словарь, нацарапал на листке фразу по-испански: «Perdone me, quisiera ver su auyntamiento».

— Русскими буквами тоже написал, — объяснил он, — можешь прочитать или предъявишь эту бумажку, а тебе пальцем покажут, куда топать. Я написал так: «Извините, я хотел бы посмотреть ваш муниципалитет». Они вежливые, привыкли к иностранцам, отказа не будет.

— Ладно, с меня причитается, — Пластырь аккуратно сложил бумажку. — Ты уходи поскорее, а потом и я полезу отпрашиваться. Пока!

Отвязавшись от четвёртого помощника, Ивашкин мигом приготовился – рассовал по карманам сигареты, зажигалку, краснокожий паспорт моряка, а на грудь повесил фотоаппарат. Вахтенный у трапа завистливо пощёлкал языком и высказал предположение, что Ивашкин попал в любимчики к замполиту. Но Ивашкин спешил, а поэтому объясняться не стал и ограничился тем, что послал коллегу к матушке. Он протопал шестьсот метров по бетону причала, потоптался у скульптурной группы, изображавшей то ли первобытных, то ли просто огорчённых людей, и выбрался в город, на улицу Хуан Рехон, запруженную людьми и машинами. В Лас-Пальмасе слишком много приезжих, по серости своей не сознающих прелести сиесты, и центральные улицы пустеют только глубокой ночью.

Ивашкин побродил в предпортовой части города, подивившись русским названиям дешёвых лавок – «Космос», «Миша», «Лайка», «Одесса». На дверях красовались написанные от руки призывы — «Русские ребята, заходи!», «Говорим по-русски!», «Дешевле не найдёшь!», «Для русских лэди! Трусы на любой джоп!» Из магазинчиков доносились азартные матюки торговавшихся моряков. В эти лавки Ивашкин соваться не стал, поскольку почти все деньги отдал опытным товарищам, пообещавшим закупить для него выгодный товар.

Не забывая, что он вольный турист, Ивашкин осмотрел форт Ла Лус, возле которого пожилые канарцы играли в шары, потом по Хуан Рехон дошёл до Альбареда и отыскал автобусную остановку. По дороге он щёлкал фотоаппаратом направо и налево, пугая прохожих. На остановке в чинном порядке выстроилась очередь. Подошёл красивый автобус, и пассажиры, не толкаясь, по одному стали заходить в заднюю дверь и рассаживаться в мягкие кресла. Когда все сидячие места оказались заняты, очередь остановилась, хотя могла целиком свободно уместиться в автобусе. Ивашкин ещё даже удивиться не успел, как сработал рефлекс, и матрос мигом впрыгнул в вагон с передней площадки. В это время какой-то человек, видно, решивший последовать дурному примеру, влез с задней площадки. Публика уставилась на обоих без осуждения, но с явным любопытством. Кондуктор, наделявший пассажиров билетами, прервал своё занятие и, бурно жестикулируя, но при этом улыбаясь, стал что-то объяснять иноземцу. Тут Ивашкин уразумел, что входить в автобус положено с задней площадки, выходить в переднюю дверь, а стоять в проходе не разрешается. Если все места заняты, нужно дождаться следующего автобуса. Ивашкин коротко извинился и выпрыгнул в переднюю дверь. Автобус тут же укатил, поскольку сзади уже сигналил следующий. Второй нерадивый пассажир хотел было тоже выпрыгнуть, но не успел.

Ивашкин пытался фотографировать и во время поездки, но больно стукнул соседа локтем по лысой макушке и остаток пути выслушивал экспансивную проповедь, в которой, однако, знакомых ругательств не обнаружил.

Он вылез на площади Санта-Анна, заглянул в собор, полюбовался на пресловутых чугунных собак и, наконец, добрался до музея Колумба – небольшого двухэтажного особняка весьма скромной наружности. Экспозиция несколько разочаровала Ивашкина, избалованного богатством музеев Ленинграда. Более всего ему приглянулся внутренний дворик с колодцем, вокруг которого на специальных торшерах сидели прикованные за ноги огромные цветастые попугаи.

Матрос улучил момент, когда его никто не видел, подобрался к одной из птиц с тыла, выдернул из хвоста перо и быстро спрятал под рубашкой. Попугай заорал, что было мочи, и захлопал крыльями. Во дворик заглянул служитель, но Ивашкин состроил удивлённую физиономию и, указав на сварливую птицу, пожал плечами. Служитель обошёл вокруг торшера, но утраты пера не заметил, потом оглядел струхнувшего Ивашкина, однако и тут не углядел ничего подозрительного. Решив, что культурную программу пора сворачивать, Ивашкин покинул музей, побродил ещё некоторое время по улицам, поминутно щёлкая фотоаппаратом, но потом обнаружил, что, увлёкшись ощущением свободы, забыл о времени, и встал в очередь на автобусной остановке. Памятуя о своей оплошности, он чинно вошёл с задней площадки, сел и, протянув кондуктору деньги, спросил, идёт ли автобус к порту?

— О, нет! — заволновался кондуктор. — Вы не заметили, что после номера автобуса стоит буква “А”! Это значит, мы едем только до парка Санта-Каталина!

— Это ещё полчаса переть до судна! — с тревогой подумал Ивашкин. — А на второй билет у меня и денег не осталось, если опоздаю — труба! Крышка! — и, не пускаясь в объяснения, он мгновенно отобрал у кондуктора деньги и выпрыгнул из автобуса. Пытался сойти ещё один человек, видно, слышавший разговор. Но не успел, дверь закрылась, и автобус ушёл. Ивашкин взглянул на часы и стал в нетерпеньи переминаться. Как назло, два следующих автобуса оказались также с буквой “А”.

— Всё! — решил Ивашкин. — Если и сейчас не повезёт, поеду до Санта-Каталина, а там – бегом!

Так и случилось. Опять подкатил неправильный автобус, и пришлось Ивашкину вылезать, не доехав до порта. Он увидел своё судно всего в пяти кабельтовых, но на другой стороне бухты. Перед тем как начать марафон, он решил покурить, полез в карман и вдруг обнаружил что-то большое, круглое, металлическое. Ивашкин выпростал руку и стал разглядывать юбилейный рубль с профилем Ленина.

— Спасибо, Ильич! — сказал Ивашкин и, зажав в руке находку, ринулся на причал, с ходу прыгнул в ближайший катер. Лодочник поднялся с банки и вопросительно уставился на непрошеного пассажира, но Ивашкин адмиральским жестом указал на своё судно, щёлкнул пальцами и крикнул: «Гони! Хорошие деньги!»

Услышав приятное обещание, лодочник мгновенно сорвал катер с места и через пять минут уже подводил его к борту. Боцман, возившийся на палубе, разглядел Ивашкина и, ни слова не говоря, сбросил шторм-трап. Лодочник вопросительно поглядел на бойкого клиента.

— Держи, друг! — Ивашкин торжественно вложил ему в ладонь ленинский рубль, вскарабкался на борт и поспешил на доклад к первому помощнику. Боцман потом рассказывал, что лодочник долго крутился вокруг судна, потрясая чеканным профилем вождя и выкрикивая испанско-канарские выражения, которые, однако, были явно слабее тех, что были в конспекте Ивашкина. Вероятно, владелец катера не был нумизматом, а может, недолюбливал Ленина.

Матрос, успокоив замполита своевременным прибытием, вышел к трапу и спросил у вахтенного, вернулся ли Пластырь.

— Давно прибежал! — сообщил вахтенный и почему-то злорадно ухмыльнулся.

У борта затормозил белый «Рено», по трапу поднялся белокурый Представитель в свежей белой рубашке и с кейсом. Поравнявшись с Ивашкиным, он остановился и стал внимательно разглядывать матроса, словно увидел впервые. Ивашкин вежливо кивнул и стал ожидать, не скажут ли ему чего?

— Ну, как погуляли? — улыбнулся Представитель, продолжая глядеть на Ивашкина с нескрываемым любопытством.

— Спасибо, хорошо, — сдержанно ответил Ивашкин и добавил на всякий случай.— Замечаний нет.

— Какие уж там замечания! — непонятно развеселился Представитель. — Как замполит? Не очень донимает?

— Что вы! — Ивашкин ударил себя в грудь. — Печётся о нашем воспитании и кругозоре. Вон, когда Зундом шли, объявил по трансляции: «Внимание! Слева по борту каждый, кто в сознании и понимает, может обсмотреть замок, где жил и работал товарищ Гамлет!»

Представитель расхохотался и, подмигнув, толкнул дверь в коридор.

«Это ещё к чему?» — привычно насторожился Ивашкин, не зная, расценивать ли весёлое подмигивание как поощрение или как ехидную угрозу.

Представитель же, поговорив с Ивашкиным, зашёл в каюту к Дублёру, ни слова не говоря, открыл кейс и выставил на стол бутылку «Смирновской». Дублёр, так же молча, достал стаканы, сполоснул их под краном и лишь после этого сделал вопросительный жест, ожидая объяснений.

— Есть повод! — Представитель довольно потёр ладони и отвернул пробку. — А закусить найдётся?

— Ты же за рулём, — напомнил Дублёр, доставая из холодильника замороженную твёрдокопчёную колбасу.

— Сегодня у вас ночевать буду, — объяснил Представитель, — выпить хочется. Да садись ты, сейчас всё объясню. Только скажи сперва, что за человек – этот твой Ивашкин?

— Почему это он мой? — не согласился Дублёр.

— А потому, что здесь, на борту, все – твои, — добродушно объяснил Представитель. — Ну?

— Да я уж всё тебе рассказал. Парень как парень, иногда выкинет что-нибудь, но, в общем – безвреден. Поумничать любит. У меня на него ничего серьёзного нет.

— Ну, будь здоров! — Представитель, не морщась, выпил и потянулся к деревянной от холода колбасе. — Я тебе сейчас всё расскажу. Когда я попросил отпустить его в город одного, у меня задумка была – проверить местных. Они привыкли, что ваши морячки в город только группами выползают, а тут вдруг один пошёл! Зачем, почему? Такого наверняка возьмут под наблюдение, причём возьмут плотно. Вот и хорошо, а мы потихоньку тоже за ними бы приглядели. Людей у нас, конечно, маловато...

— Ну и как? — сухо поинтересовался Дублёр, уязвлённый тем, что его не посвятили в хитрый замысел.

— Не обижайся! — Представитель примирительно поднял руки. — Честно, сам не очень рассчитывал на успех. Сомневался. Но зато теперь могу тебе сказать, с помощью твоего матросика мы вскрыли всю систему наблюдения. Вот так! Ивашкин твой местную службу на рога поставил. Во-первых, шарахался из стороны в сторону и постоянно фотоаппаратом щёлкал. Ты, кстати, сегодня же попроси его проявить плёнки, а потом распечатаем, наверняка в объектив интересные для нас люди угодили. А самое главное – дважды ушёл из-под наблюдения, да так просто и красиво, а главное естественно! Представляешь, забрался в автобус с передней площадки, хвост за ним – с задней. Кондуктор, видно, замечание сделал; Ивашкин – прыг назад, двери закрылись, хвост и уехал. Потом, конечно, отыскали в старом городе, но минут сорок он оставался без контроля. То есть наши за ним приглядывали, а местные – нет. А за сорок минут, сам знаешь, сколько успеть можно.

— Ну, и чем он занимался? — Дублёр тоже попытался откусить кусочек колбасы.

— Да бродил себе, как обычный турист, ничего особенного не делал. А на обратном пути опять финт в автобусе, и опять хвост без него укатил. Но это не всё! Ивашкин, сукин сын, у парка Санта-Каталина вылез, сиганул в катер и прямиком к судну через бухту! Ну, прямо Джеймс Бонд! Ты бы видел, как они метались! Мы чуть со смеху не попадали! В общем, — Представитель вновь поднял стакан, — хотели местных встряхнуть, но на такую удачу не рассчитывали. Ну, будь здоров!

— А может, он и вправду... — Дублёр покрутил пальцами.

— Не думаю, — Представитель откусил замороженный колбасный ломтик, — не похоже. Наши шефы, конечно, любят кружева плести, но не настолько. А в общем, даже голову ломать не буду. Один чёрт, на поощрение мы с тобой наработали. Раздобудь-ка ещё закусочки, что-то я проголодался.

Ивашкин переобувался в домашние тапочки. Он уже снял горячие ботинки, содрал носки и с удовольствием шевелил босыми пальцами. Дверь распахнулась, и в каюту шагнул четвёртый помощник. Ивашкин поднял голову и уставился на пришельца. Выглядел тот неважно – рубашка запачкана и на локте разодрана, под левым глазом – синяк, правая щека расцарапана.

— Понятно, — участливо кивнул Ивашкин, — ну и как там наши геральдические собачки?

— Сам ты собака! Пёс смердящий, пожравший трупы своих недостойных родителей! — выпалил Пластырь.

— Вот это да! — приподнялся Ивашкин, не замечавший ранее в помощнике пристрастия к вычурности.

— Ты что мне подсунул? — Пластырь бросил на стол скомканную шпаргалку.

— Объясни толком, что случилось-то? Да сядь ты, не стой как пень, — Ивашкин придвинул стул.

— Сейчас расскажу! Я тебе, подлая морда, всё расскажу, — пообещал помощник.

Но рассказывать принялся не сразу, а ещё несколько минут грязно ругался, топал ногами и стучал кулаками по столу. Ивашкин терпеливо ждал, изображая внимание, понимание и сочувствие.

— Вышел я в город, ну, по лавкам, понятное дело, прошвырнулся, — Пластырь внезапно угомонился и начал рассказ. — Дорогу пока не спрашиваю, знаю, что иду правильно. Добрался до какой-то площади, смотрю: правильные лавки кончились и пошли дорогие магазины, значит, места незнакомые, пора определиться. Навстречу парень в обнимку с девкой, я – к ним. Достаю бумажку твою поганую и читаю. Они сначала-то заулыбались, а потом этот хмырь вздрогнул, руку с девкиного плеча снял, да как саданул мне в глаз. Понял, да? Я бы его, конечно, отметелил, да ведь нам нельзя, мать твою! Он и ещё добавить хотел, да я увернулся и дёру! Вот, думаю, сволочь какая, попался бы он мне дома!

— Психи – они всюду водятся, — перебил его Ивашкин, — ну, а собак ты всё же отыскал?

— Собаки? — опять начал закипать помощник. — Я, как в себя пришёл, выбрал кого поспокойнее – старичка с бабкой. Они на скамеечке дремали.

— Ну, ну! — поощрил его Ивашкин.

— Что «ну-ну»! — помощник подался вперёд. — Дед глуховат оказался – пришлось ему два раза читать. А как расслышал, подскочил, будто ему шило в старую задницу вогнали, да как шарахнет меня клюкой по хребтине! А курва старая когтями в щёку вцепилась. Тут народ стал собираться, еле я ноги унёс. Рубаху мне порвала, зараза!

— Ты, может, им ещё что-нибудь говорил? — предположил Ивашкин.

— Ничего я не говорил! — Пластырь от негодования передёрнулся всем телом.— Только то, что было написано. А вот что ты написал там, это я разберусь. Я таких шуток не прощаю.

— Да не было никаких шуток! И долго ты так гулял?

— Какое там после этого гулянье, идиот! Но перед тем как возвращаться, решил напоследок ещё раз попробовать. Двое парней шли, спокойные такие с виду. Этим я даже читать не стал, просто показал твою писульку.

— И что? — в голосе Ивашкина звучало неподдельное любопытство.

— Эти меня пытались ногами бить! — помощник даже зажмурился от обиды. — А бумажку твою мне в пасть засунули, падлы!

— Ничего не понимаю, — Ивашкин внимательно перечитал мятую шпаргалку. — Ничего обидного тут нет. Ну, хочешь, я при тебе проверю? — он снял с полки увесистый словарь.

— Нет уж! — Пластырь вырвал книгу. — Я сам проверю! Знаю тебя! — и выбежал из каюты.

— Хотелось бы посмотреть ваш муниципалитет, — задумчиво пробормотал Ивашкин.

Из рассеянности его вывел вызов к Дублёру. Тот подробно и доброжелательно расспросил его о прогулке, сдержанно похвалил за прибытие без опоздания и закончил беседу просьбой проявить плёнки.

— До завтрашнего утра освобождаетесь от работ и несения вахты, я договорился, — Дублёр похлопал Ивашкина по плечу. — Сделайте пробные отпечатки со всех плёнок, а я посмотрю, какие подойдут для стенгазеты. Химикаты и фотобумагу получите у первого помощника.

Ивашкин тотчас принялся за дело. Ещё перед началом рейса по его инициативе на судне была оборудована небольшая фотолаборатория, где он теперь и заперся. В дверь несколько раз стучали, но Ивашкин, перекрикивая шум вытяжной вентиляции, отвечал, что открыть не может. Каждый раз в ответ слышались невнятные ругательства, по тембру, похоже, принадлежавшие четвёртому помощнику.

Когда работа была закончена, Ивашкин отнёс плёнки и пробные отпечатки Дублёру, который в этот момент пил чай в компании Представителя и замполита. По всему было видно, что это лишь пауза в принятии жидкости более серьёзной, и поэтому Ивашкин быстро откланялся.

В коридоре на него налетел истосковавшийся Пластырь и, ни слова не говоря, шарахнул по макушке тяжёлым словарём. Раздался глухой звук.

— Ты что? — отступил Ивашкин.

— А вот чего! — четвёртый помощник раскрыл книгу на закладке. — Смотри, падла, что здесь написано! Смотри, полиглот хренов!

Ивашкин взглянул на страничку и прочитал: «Муниципалитет – municipalidad, municipio, ayuntamiento».

— Всё правильно, — Ивашкин потёр макушку, — я так и написал — ayuntamiento.

— А теперь смотри в испанско-русскую часть! — дотошный помощник резко распахнул словарь на второй закладке.

— Так, — вгляделся Ивашкин, — ayuntamiento – 1) собрание; 2) городской совет, муниципалитет, ратуша; 3) совокупление. Ох, ничего себе!

— Теперь понял, с чем я к добрым людям приставал? — взвизгнул Пластырь и вторично стукнул Ивашкина словарём по башке.

Звук был точно таким же, как и в первый раз.

Замполит, вышедший в коридор и ставший свидетелем лингвистической дискуссии, остолбенел и смог только проговорить: «В иностранном порту честь и достоинство советского моряка по возможности обязательств инструкции!»