Библиотека Виктора Конецкого

«Самое загадочное для менясущество - человек нечитающий»



Глава VI

Провинция

1

Пока Андрей безуспешно пытался дозвониться из автомата до Ильи, немногочисленные попутчики с прибывшего рейса разъехались. Привокзальная площадь была пуста. Дождь со снегом сёк лицо. Порывистый ветер гнал по мокрому асфальту бурую листву. Короткие октябрьские сумерки торопливо переходили в ночь, растворяя в чернильной мгле окружающие предметы.

– Куда морячок? – окрикнули его из притулившейся возле штакетника машины.

Андрей подошел.

– На Южную Поляну.

– Н-да, – почесал за ухом небритый мужик-водитель, – это далеко. Да и ночью пассажиров там нет, а порожняком мотаться себе в убыток…

– Сколько просишь? – прервал его нытьё Платонов.

– Червонец.

– Ну, это ты, по-моему, загнул, – ответил Андрей, – за эти деньги до столицы слетать можно. – И сделал вид, что хочет уйти.

– Ладно, моряк, из уважения к флоту, за пятерку довезу.

Платонов согласно кивнул и нырнул в теплый салон…

…Ещё месяц назад он и не предполагал, что судьба выкинет невероятный фортель, выбрав из тысяч городов необъятной страны в качестве спасительной научной обители тихую Пензу. Но это произошло, и вот он мчит сквозь промозглую октябрьскую ночь в обшарпанной, пропахшей крепким табаком и бензином «Волге» к инициатору столь неожиданного превращения …

К тому времени, когда лейтенант Платонов принял дела и обязанности своей первой в жизни командирской должности – начальника отделения технической батареи, старшина 1 статьи Илья Кручинин разменял последний, третий год срочной службы. И, как и положено в те времена «годку», был специалистом первого класса, отличником боевой и политической подготовки. В затерявшемся среди кильдинских сопок ракетном дивизионе, где все люди как на ладони, он пользовался авторитетом и уважением. К тому же неплохо рисовал и виртуозно играл на гитаре, а потому бессменно заправлял художественной самодеятельностью и дивизионной стенной газетой.

Новичка лейтенанта же, как только вездесущий замполит узнал, что тот в училище увлекался литературой и даже печатался во флотской газете, без промедления «бросили» на культурно–просветительный фронт, а три месяца спустя, «продвинули» в секретари комсомольской организации дивизиона, определив ему в помощники Илью Кручинина. Так на комсомольской ниве и свела их в ту пору судьба.

С Ильёй они были почти ровесники. Тот успел до призыва закончить два курса политеха. На жизнь оба смотрели одинаково, поэтому сошлись, что называется с полуслова и всё свободное время проводили вместе. Благодаря такому дружескому общению лейтенанта Платонова со своим многоопытным подчиненным процесс вживания молодого офицера в тяжелую заполярную службу прошел как-то быстро и безболезненно.

После увольнения в запас Кручинина Андрею долго не хватало его технической сметки, тонкого юмора, жизненной наблюдательности и оптимизма. Сначала они активно переписывались, но после женитьбы Ильи письма от него стали приходить все реже и эпистолярная связь постепенно оборвалась сама собой. Повседневная суета, служебные, а потом и научные заботы задвинули в анналы памяти этот жизненный эпизод, и в последние годы Андрей почти не вспоминал о своем кильдинском друге.

И вот однажды вечером (прямо как в сказках про чудеса) на пороге его Бакинской квартиры возник улыбающийся и весьма посолидневший Илья с молодым застенчивым пареньком лет двадцати. Возник словно из небытия почти через десять лет после прощального кильдинского «Пока!».

Когда первые сполохи: «А ты помнишь?..», «Слушай, а где тот-то?..», «А что там теперь?..» отсверкали, Андрей, так и не отошедший от невероятности встречи, в который уже раз попытался выяснить:

– Так как же все-таки ты меня нашел?

– Ну, – лукаво сощурился и многозначительно хмыкнул Илья – сделать это было несложно. Я же зам генерального директора по сбыту и одновременно представитель подрядчика в Военно-Морском Флоте. Мы монтируем и обслуживаем секретную аппаратуру связи. Вот неделю провозились с Сашей, – он кивнул в сторону паренька, – в штабе Каспийской флотилии. Я вспомнил, что в последнем письме ты писал о возможном переводе в Баку. Навел по нашим каналам справки, и мне выдали твой адрес.

И он опять окунулся в воспоминания. Чувствовалось, что Кильдин и Заполярье дороги ему, как могут быть дороги для человека лучшие дни и годы его молодости…

Уже под утро, когда многое вспомнили, о многом переговорили и немало выпили, Илья вдруг предложил:

– Слушай, Андрей, бросай ты к чертовой бабушке эти столицы. Не нужен ты им. У нас в Пензе отличное ракетное училище. Я приеду, узнаю. И если что-то будет подходящее, то сообщу. А ты определишься, стоит или не стоит…

Через пару недель пришла телеграмма: «Есть договоренность. Вези материалы».

Самойлов, покочевряжившись, дал неделю в счет отпуска…

Дежуривший на КПП старший лейтенант деловито сверил с заявкой документы и куда-то позвонил.

– Извините, – произнес он после короткого разговора, – вас просили минут двадцать подождать. Идет заседание кафедры.

Училище, куда столь необычным образом привела судьба Платонова, стоит того, чтобы о нем хотя бы кратко рассказать.

К июлю 1941 года военная обстановка на Ленинградском фронте стала угрожающей. Фашистская группировка «Север» генерал - фельдмаршала Лееба упорно рвалась к северной столице. Верховным командованием было принято решение об эвакуации из города населения, фабрик, заводов, научных и учебных учреждений. Тогда-то в провинциальную Пензу и была переведена часть военно-артиллерийской академии и высшее артиллерийское инженерное училище. Эвакуированных разместили на западной окраине города, в живописной реликтовой дубовой роще. Вместе с техникой, учебным оборудованием и курсантами прибыли и преподаватели. Их поселили здесь же, в стандартных сборно-щитовых домах. Всю территорию поделили на две зоны: учебную и жилую.

После войны училище не стали реэвакуировать. Его сохранили, расширили профиль подготовки и в месте с советскими курсантами и слушателями начали готовить военных специалистов для стран содружества, а так же инженеров по боеприпасам для Военно-Морского Флота.

Его провели в кабинет начальника кафедры – маленькую прокуренную комнату с огромным окном, выходящим на плац. В комнате едва помещались два полированных стола горчичного цвета поставленных буквой «Т», большущий шкаф с застекленными дверцами, плотно набитый книгами; небольшой сейф-шкатулка на обшарпанном табурете и несколько стульев с затертыми сиденьями. В центре стола стояла огромная стеклянная пепельница с горой окурков. Нехитрая композиция, смахивала на вулкан после недавнего извержения.

За столом, восседал дородный лысеющий полковник с массивным круглым лицом. Форменная рубаха цвета хаки плотно облегала его кряжистую фигуру. Усы над верхней губой и большие затенённые очки делали его похожим на священного жука скарабея.

– Извините, что пришлось вам подождать! – двинулся навстречу Платонову полковник. Несмотря на солидную комплекцию, был он чрезвычайно подвижен.

– Прохоров Артем Ермолаевич, – приветливо улыбнулся начальник кафедры и протянул для пожатия руку.

Рука была мягкая, легкая, а улыбка бесхитростная, располагающая к себе. С первых же минут общения Андрею стало непринужденно легко с этим человеком.

Просмотрев внимательно представленные Платоновым материалы, Артем Ермолаевич заключил:

– Интересные результаты. Зря Михаил Иванович не настоял на вашей защите в академии. Но я думаю, что у нас она состоится. Грех отвергать такую работу.

Уловив недоумение на лице Андрея при упоминании Дунаева, полковник пояснил:

– С их кафедрой мы много работали по вихревым зарядам…

И не стал дальше продолжать. Полистав телефонный справочник, позвонил:

– Кузьма Григорьевич, у меня находится майор Платонов Андрей Семенович из Баку. Да, да – закивал головой, – тот самый, о котором дня три назад шел разговор. Я просмотрел его материалы. Работа по профилю нашего Совета и почти готовая. Думаю, что надо его оформлять.

Выслушав собеседника, заверил:

– Конечно, конечно. Всё сделаем, как положено: заслушаем на кафедре, пропустим через семинар…

Опять выслушав какие-то указания, коротко бросил:

– Хорошо! Идем к тебе.

Положив трубку, обратился к Платонову:

– Я разговаривал с ученым секретарем специализированного Совета полковником Андреевым. Кузьма Григорьевич ждет нас. Пошли.

Через два дня состоялось расширенное заседание кафедры. Доклад Платонова восприняли хорошо. Обсуждение было доброжелательным. А решение о зачислении его соискателем и утверждение Прохорова научным руководителем – единогласным. Месяц спустя в училище пришло официальное сообщение о прикреплении майора Платонова Андрея Семеновича «в качестве соискателя ученой степени кандидата технических наук для завершения работы над диссертацией»…

2

Работа над диссертацией продвигалась без особых проблем. В феврале Платонов успешно «доложился» в Пензе на межвузовском научно-техническом семинаре. Самойлов, видя, что работа, наконец, обретает законченный вид, стал к нему снисходительнее и даже неожиданно проявил заботу. Как-то он вызвал Платонова и сообщил:

– Андрей Семенович, пришло приглашение на научно-технический семинар в Саратовское артиллерийское училище. Надо вам обязательно ехать. Готовьте статью в сборник трудов и тезисы своего доклада. Заслушаем вас на кафедре и, как говорится, «С Богом!». Командировку, я думаю, пробьем…

Организация семинара была великолепной. Любезные хозяева, встречая прибывающих, сообщали, что время до начала пленарного заседания дорогие гости могут провести за чашкой кофе или чая в комнате отдыха. Там же можно и перекусить бутербродами или полакомиться выпечкой училищных кулинаров.

Уж вот кого не ожидал Платонов встретить на семинаре в Саратове – так это Войнова из МВТУ и Золотарева из московского НИИ. Причем не просто встретить, а увидеть «заклятых врагов» от души веселящихся за чашкой кофе в уютной кафедральной комнате отдыха. Их потешал какой-то байкой незнакомый Андрею элегантный пожилой мужчина. Завидев их, Платонов инстинктивно повернул, было, обратно, но его заметили:

– Андрей Семенович! – окликнул Войнов.

Ничего не оставалось, как подойти и поздороваться.

– Рад вас видеть на саратовской земле! – дружески улыбнулся Золотарев. – Как ваши научные дела?

Незнакомый мужчина с любопытством разглядывал Платонова.

– Ну, дела у него, – пожимая руку, предвосхитил ответ Воинов,– идут блестяще. Артём Ермолаевич не нарадуется своим подшефным.

– А чего ж Артем-то не приехал? – спросил незнакомец.

– Да приболел немножко. Я ему перед отъездом звонил. Сам очень хотел с ним повидаться, да вот не сложилось. А он меня, между прочим, – обратился Воинов к Андрею, – сватает к вам на защиту первым оппонентом. Не возражаете?

Андрей растерялся.

Видя его замешательство, на помощь пришел Золотарев:

– Ну что ж ты, право, Геннадий, сразу «давишь» на парня авторитетом. Может быть, он меня, – смеясь, похлопал Войнова по плечу, – в первые оппоненты метит? Или и опять, как тогда в Баку, хочешь объехать нашу «контору»? Не получится. – И уже обращаясь к Платонову: – А вообще, Андрей Семенович, запомните – ракетный мир тесен. Нашего брата не так много и держимся мы могучей кучкой. Правда, – он сделал лукавый реверанс в сторону Войнова, – иногда и не без локальных конфликтов. Но это всё проходящее. Главное же все-таки наша дружба. Кстати, – спохватился он, – вот ещё наш ракетно-космический коллега из МАИ профессор Серебряков Тихон Васильевич.

Серебряков протянул руку:

– Рад познакомиться. Вы с докладом?

Андрей утвердительно кивнул.

– Вот и превосходно. С удовольствием послушаю.

Тут прозвенел звонок, и начальник кафедры ракетных двигателей полковник Мануилов пригласил участников семинара пройти в зал заседаний.

Саратовский всесоюзный научный семинар, на котором, благодаря поддержке Самойлова, оказался Платонов, представлял для той застойно-номенклатурной поры явление уникальное. Во-первых, он проходил в провинциальном командном артиллерийском училище, где, казалось бы, и близко не должно быть большой науки. И проводила его кафедра ракетных двигателей, которой, строго говоря, не место в этой строевой цитадели. Во-вторых, как вскоре убедился Платонов, семинар пользовался большой популярностью и авторитетом как у специалистов, так и у многочисленной адъюнктской, соискательской и аспирантской рати, съезжавшейся на него практически со всей страны. Наконец, в–третьих, он был постоянно действующим, а в этом году юбилейным – десятым по счету. По этому случаю в Саратов съехались известные ученые, представителей ведущих научных организаций, головных предприятий и заводов.

Доклад Платонова на секции был предпоследним. И хотя желающих его послушать собралось много (в классной аудитории не было свободного места), он опасался, что уставшие от напряженной работы первого семинарского дня коллеги «отбудут номер» и быстренько свернут обсуждение. Но опасения оказались напрасными. Слушали его внимательно, а последовавшее затем обсуждение едва не переросло в словесную баталию. И совсем не потому, что он сообщил какие-то ошеломляющие результаты. Просто этот вопрос был одной из болевых точек тогдашнего ракетного двигателестроения, и над его разрешением бились во многих «фирмах». А поскольку у каждой «фирмы» были свои рецепты на выход из тупика, конечно же, самые супероригинальные, то каждый уважающий себя и свою «фирму» представитель жаждал это доказать научным визави из других «контор». И лучшего места для выяснения истины, чем семинар на «нейтральной» территории, не сыскать. А тут ещё моряк наступил сразу всем «на больную мозоль». Но опытный руководитель секции умело погасил вспыхнувший было словесный пожар:

– Уважаемые коллеги, – предложил он, – давайте перенесем обсуждение доклада в неформальную обстановку. Мы ограничены во времени: в шестнадцать часов вас ждут автобусы для поездки на место приземления первого космонавта Земли Юрия Гагарина, потом дружеский ужин в кафе, а у нас ещё не выступил последний докладчик. Лишать его этой возможности будет несправедливо…

В гостиницу Андрей, переполненный впечатлениями, вернулся за полночь. Там его ждал еще один приятный сюрприз – пустовавшую в номере койку оккупировал некто иной, как Богдан Рубанов из Томского НИИ, с которым он в феврале познакомился в Пензе. У него «по погоде» на шесть часов задержали вылет самолета, и он очень сожалел, что опоздал к открытию.

Богдан был завсегдатаем этого семинара, считал его одним из лучших и по составу участников, и по организации, и по оперативности издания трудов.

– Понимаешь, – с жаром объяснял он Андрею, – столичные семинары и конференции либо очень официозные, чопорные и зацикленные на узких вопросах, либо суетливые, поверхностные и пустопорожние. За день прогонят уйму докладов, которые и докладами-то назвать нельзя. Ну, сам посуди, что можно сказать за пять-семь минут, которые обычно отводят докладчику? Поэтому большинство таких докладов вообще «от лукавого». Для участников – главное «засветиться» в трудах, чтобы набрать ВАКовский минимум публикаций, а остальное всё по боку. Для организаторов же главное – «вал»: провести мероприятие, поставить галочку и отчитаться «о проделанной работе». Нет там свободы, раскованности, благожелательности. Каждый что-то темнит, вынюхивает. Короче, не люблю я столичные научные тусовки. А здесь раздолье. Всё обстоятельно и солидно. Контингент – по высшему классу. И если уж тебя признают, то будь уверен, твои разработки не затрут, не оставят в туне. Их сборник трудов считается авторитетным закрытым изданием.

Впечатления насыщенного дня подтверждали слова приятеля.

– Ты знаешь, – вдруг поменял тему Рубанов, – что Серебряков, с которым тебя сегодня познакомили, вместе с Янгелем ещё в начале пятидесятых разработали оригинальную форсуночную головку для ракетных двигателей, которую тут же запустили в производство? Редчайший для такого дела случай!

– Да, ну-у ! – изумился Андрей.

– Вот те и да ну-у, – передразнил Рубанов.– Они с Янгелем были друзья, однокашники по московскому авиационному институту. Можно сказать, даже больше чем друзья.

Он сел на кровати, свесив босые ноги. Закурил и после затяжки продолжил:

– Кто такой Янгель, тебе, надеюсь, объяснять не надо? Так вот ровно двадцать лет назад днепропетровцы привезли на полигон Тюра-Там (нынешний Байконур) свою знаменитую баллистическую ракету Р-16. Приемная комиссия, а возглавлял её главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин, назначила испытательный пуск на 24 октября 1960- го. Во время подготовительных работ на стартовом комплексе произошел мощный взрыв. Погибло около сотни человек, в том числе и Неделин. Янгель с Серебряковым чудом остались живы. А через одиннадцать лет Тихон Васильевич проводил своего друга в последний путь…

Андрей слушал эти откровения, затаив дыхание.

– Вообще, Андрюха, считай, что тебе в жизни крупно повезло, – после долгой паузы сказал Рубанов. – Ты попал в поле притяжения удивительно интересных людей, о которых потом будешь вспоминать с глубочайшим уважением. Что твой нынешний шеф Артем Ермолаевич Прохоров, что Воинов и Золотарев, а вот теперь ещё Мануилов и Серебряков, – это ученые суперкласса. Их поколение сделало Советский Союз могучей ракетной державой и их наработками, вот увидишь, будут пользоваться ещё лет двадцать не меньше. Мы против них мелочевка, космический мусор. Поверь мне, я это говорю не для красного словца. Ты с ними общаешься от случая к случаю, а я вот уже пятнадцать лет как окончил институт, варюсь в ракетном котле и вполне разбираюсь и в людях и в их делах. Но, к сожалению, с каждым годом и в ракетном хозяйстве всё больше становится краснобаев, и всё меньше талантливых ученых, настоящих инженеров–трудяг. Вкалывать ведь тяжело, да и в нашем деле ещё и мозги нужны, а командовать, рапортовать и гнать план – ума много не надо. Только не может ракетная наука выпекать впечатляющие результаты, как праздничные блины, к торжественным и юбилейным датам. Из-за этих торжественных дат мы уже столько дров наломали, что не приведи господь...

Помолчав, Богдан в задумчивости, произнес:

– Мануилов это магнит. Кто только за эти годы у него на семинарах не перебывал: и Янгель был, и Исаев – отец наших ракетных двигателей был, и даже покойный маршал Неделин был. Не как какой-то большой военный чин с проверкой, а как рядовой участник научного семинара. И приезжал он не со свитой и не к училищному начальству, а на кафедру, к полковнику коих в армии пруд пруди. Это же о чем-то говорит!

– Не может быть? – вырвалось у Андрея.

– А ты почитай книгу отзывов, ещё не так удивишься. Борис Михайлович хлебосольный, мудрый и отзывчивый человек. Тут ведь не скомандуешь «Ать-два! Марш все на семинар в Саратов!». Здесь особая атмосфера, вот и тянутся к нему и корифеи, и научная зелень, вроде нас с тобой. Да ты сам в этом убедишься, если попадешь к Мануилову на «Большую вечерю».

– А что это такое? – спросил Платонов.

– А это вот что. Каждый год после заключительного пленарного заседания Мануилов устраивает у себя на квартире (живет он рядом с училищем) прощальный ужин или, как он шутя называет это мероприятие – «Большую вечерю». Приглашаются туда только его близкие друзья-товарищи и три «зеленых» соискателя (по числу секций), доклады которых были признаны лучшими. Приглашения – небольшие визитные карточки после подведения итогов работы семинара вручает сам Мануилов. Попасть туда – мечта всей дикорастущей научной поросли. А собираются к нему на посиделки ракетные звёзды большой величины типа Серебрякова. И ведут они там откровенные захватывающие дух разговоры о том, о чем ты никогда не услышишь ни на одном семинаре, и не прочитаешь ни в одном журнале или книжке, будь они трижды секретные. Я однажды там побывал и скажу тебе без патетики: считаю, что это был подарок судьбы!.. – Давай–ка спать, – неожиданно сказал он, – а то ведь уже полвина третьего.

Но после паузы, не выдержал:

– Знаешь, – почти шепотом заговорил он, – «люди в кожанках» несколько раз пытались прикрыть эти посиделки. Это же, по их убеждению, рассадник вольнодумства и источник возможной утечки. Мануилова будто бы не раз вызывали на беседу, увещевали, и даже пытались пригрозить санкциями, но каждый раз Борис Михайлович давал им отпор. Потом, будто бы кто-то сверху дал команду не трогать, и они отстали, но понятное дело, не отступились. Так, что каждая «Большая вечеря» для них головная боль…

– Слушай, – недоуменно спросил Андрей, – а как это получилось, что в строевом командном училище и вдруг чисто инженерная кафедра, да ещё и огневой стенд ракетных двигателей для баллистических ракет?

– Хм, – облокотился на подушку Рубанов, – как говорят, интересный вопрос. И ты не первый, кто на это обратил внимание. Пытались прикрыть и не раз. И кафедру, и огневой стенд. Безрезультатно. Только они с ломами и топорами, а им «Стоять Дуня!»

– Что ж это за такой всесильный покровитель?

– Покровитель, точнее покровители, всего-то ничего: Днепропетровский «Южмаш», Королевская фирма из Подлипок и Макеевское КБ из Миасса. Ну, как? Не слабо? Ведь не без их помощи в свое время создавали здесь кафедру. Они и стенд монтировали. Было это, правда, давно. Ещё были живы Отцы Ракетной техники. Да и училище тогда было инженерным. Ну, а к тому времени, когда инженерию здесь свернули, авторитет Бориса Михайловича для вузовских чиновников стал, недосягаем. Так и терпят они инженерное бревно в своем просветленном строевом глазу…

В конце итогового пленарного заседания, взял слово Мануилов. Он поблагодарил всех участников за то, что нашли возможность приехать, рассказать о своих наработках, обсудить проблемные вопросы и, наконец, просто побыть в кругу знакомых и друзей.

– А теперь, по традиции, – улыбнулся Борис Михайлович, – разрешите от имени оргкомитета вручить новичкам, чьи доклады на секциях вызвали наибольший интерес, приглашения на нашу традиционную «Большую вечерю». По секции «Внутрикамерных процессов в ракетных двигателях» – представителю славного Военно-Морского Флота, гостю из Баку, майору Платонову Андрею Семеновичу (сидевший рядом Рубанов крепко пожал растерявшемуся Андрею руку). По секции «Внешней баллистики» – представителю артиллерийской академии капитану Сергееву Валерию Геннадиевичу. И по секции «Конструкции ракет» – младшему научному сотруднику из Пермского НИИ машиностроения Макарову Леониду Парамоновичу…

Пока прибывали гости и шумно рассаживались на указанные в приглашениях места за празднично сервированным столом, Мануилов с начальником ракетного стенда прилаживали на стене небольшой экран и устанавливали узкопленочный кинопроектор и эпидиаскоп для демонстрации слайдов. Приготовления означали, что застолье будет не только обильным, хозяин славился своим хлебосольством, но и интересным. В этой приятной суете Андрей разговорился с Валерой Сергеевым. Он оказался соседом по столу.

– Как там поживает академия?

– Нормально.

– А как Фалеев? Докторскую, конечно же, успешно защитил?

– Что ты, – махнул рукой Валерий, – Фалеева уже год как нет на кафедре. Он подался на более спокойные хлеба – в управление военных учебных заведений. Так что теперь обретается на Большом Козловском и оттуда шлет нам свои ценные указания, как учить слушателей и делать науку. А диссертацию не защитил.

– Что ж так? Ведь он мне говорил, что всё уже «на выданье».

– Деталей не знаю, я ведь на другой кафедре. Слышал, что после защиты диссертация в ВАКе попала к «черному» оппоненту и он раздолбал её в пух и прах. По этому поводу в академии был большой шум. Но у Фалеева где-то в верхах очень мохнатая лапа. Дело замяли, а его, как я уже сказал, перевели в управу…

Дальнейший разговор пришлось прервать, так как перекрывая застольный гомон, к собравшимся обратился хозяин торжества:

– Дорогие друзья! – волнуясь, начал, Борис Михайлович, –во-первых, разрешите приветствовать вас за этим праздничным столом. Во-вторых, по нашей давней традиции, разрешите представить новичков и объявить порядок нашего неформального дружеского коллоквиума...

И Платонову уже во второй раз за этот день пришлось пережить минуты счастливого волнения и выслушать приятные слова в свой адрес.

Разобравшись с молодежью, Борис Михайлович объявил, что профессор Серебряков недавно возвратился из научной командировки в Соединенные Штаты. Там он находился в составе небольшой группы советских ученых– ракетчиков по приглашению руководства научно-испытательного центра имени Арнольда. Делегация побывала и на американском космодроме, на мысе Канаверал, в штате Флорида. Там показали стартовый комплекс и готовящийся к первому испытательному полету космический корабль многоразового использования «Спейс Шаттл». Тихон Васильевич привез с собой снятые там слайды и кинофрагменты и любезно согласился коротко рассказать здесь об этой очень интересной поездке. Ну, а потом, как принято говорить в таких случаях, – «культурная программа». Если, вы, конечно, не будете возражать.

Возгласы одобрения были ответом на его слова.

Как только эмоции улеглись, Мануилов попросил всех наполнить бокалы и предложил:

– Друзья! Первый тост за нашу ракетную науку. За наше любимое и беспокойное дитя, нашу сердечную боль и нашу искреннюю душевную радость!…

Непроизвольное дружное «Ур-рра!!!» вырвалось из взволнованных сердец…

– А теперь, – обратился к гостям Борис Михайлович, – как мы и решили, послушаем рассказ Тихона Васильевича.

Рассказчика слушали с большим вниманием, снимки огневых стендов научно-исследовательского центра, разглядывали с особым пристрастием, тут же комментируя увиденное. Особенно задело за живое многих сообщение Серябрякова о том, что центр, помимо ракетно-космических задач, проводит большие научные исследования на коммерческой основе в интересах различных не оборонных организаций и ведомств.

– Как нам сказали гиды, только отделение испытаний двигателей имеет от сторонних организаций ежегодный доход более тридцати пяти миллионов долларов!

Воспользовавшись паузой, из-за стола поднялся крупный мужчина. Большая лысая полированная голова, маленькие юркие глазки и по-детски обезоруживающая улыбка придавали ему удивительную схожесть со всеми любимым артистом кино Евгением Моргуновым.

– Американцы, надо отдать им должное, – начал он певучим низким голосом, – умеют, в отличие от нас, считать и зарабатывать деньги. Наши ракетные стенды, конечно, не так эффектно выглядят, нет в них технического лоска, но по своим возможностям нисколько не хуже американских. А вот загрузка их, полезная отдача, мизерная. Я уж не говорю, о каких–либо коммерческих работах. У нас даже разговоры на эту тему считаются вредными, а плотный туман секретности, которым мы как дымовой завесой, окутали свои дорогостоящие игрушки, кроме прямого экономического вреда ничего не приносит. Но самое главное, нет у нас сейчас единого координирующего органа, который бы четко планировал и кооперировал работы разных организаций. Каждая «фирма» варится в собственном соку, каждое КБ считает себя первооткрывателем, самым умным и самым передовым. Вот и делаем дублирующие работы, которые потом сдаем в архив и о них напрочь забываем. В Штатах есть Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА), которое разрабатывает стратегию развития ракетостроения и космонавтики, а научные центры типа Арнольда проводят крупные многоплановые исследования. Всю же «мелочевку» отдают на откуп научным лабораториям и стендам университетов. При этом платят им хорошие деньги. И все в выигрыше…

Чувствовалось, что этот вопрос очень больной, поскольку сразу несколько человек, перебивая друг друга, вклинивались своими репликами в монолог выступающего толстяка.

Борис Михайлович, как искусный дирижер, легонько постучал вилкой по бокалу, призывая коллег не отвлекаться от темы. А Серебряков, тем временем запустил кинопроектор и продолжил рассказ об американском космическом челноке.

...Вдоволь накатавшись на луноходе по горам и кратерам нашего ночного светила (более тридцати пяти километров), последние лунопроходцы Сернан и Шмитт (пробыли на Луне семьдесят пять часов), прихватив с собой в качестве научных сувениров 113 килограммов лунных камней, 15 декабря 1972 года в 01час 54 минуты по Гринвичу покинули угрюмую Селену. А 19 декабря 1972 года в 22 часа 25 минут по Гринвичу командный отсек корабля Appollo-17 шестой космической экспедиции благополучно приводнился в Тихом океане, поставив жирную победную точку в американской Лунной программе.

Четыре года (с июля 1969 по декабрь 1972 года) весь мир (кроме Советского Союза и Китая) у экранов телевизоров с замиранием следил за захватывающими и полными драматизма полетами на Луну отважных американских астронавтов. Советская же партийная власть предав «анафеме» американские «Аполлоны» и изолировав миллионы своих сограждан от вредного влияния буржуазного лунного «шабаша», не без помощи некоторых амбициозных руководителей, сначала под педологом трех неудачных запусков, поставила крест на любимом детище Сергея Павловича Королева – семидесятиметровой лунной красавице ракете Н1, а затем прикрыла и отряд космонавтов «лунатиков».

И пока американцы осваивали лунную целину, у нас на космодроме Байконур активисты–комсомольцы в парке над танцплощадкой мастерили изящный навес из раскромсанного титанового топливного бака так и не взлетевшей к Луне с космонавтами на борту многострадальной королевской ракеты…

Ещё не побывали на Луне экипажи пятой и шестой экспедиций, а НАСА уже приступило к реализации новой грандиозной программы – созданию космических кораблей многоразового использования «Спейс Шаттл». В январе 1972 года было объявлено о начале постройки четырех челноков. Не напуская излишнего «секретного» тумана, американцы сообщили всему миру, что программа в основном рассчитана для решения оборонных задач, но, учитывая острые потребности науки, техники и хозяйства страны, на кораблях будут проводиться и широкие научные исследования. В печати подробно освещались и планы возможных исследований в ближнем космосе, и ожидаемые технические характеристики строящихся челноков, и даты запусков, и даже составы первых экипажей, которые в конце 1976 года приступили к двухгодичной подготовке к космическим полетам на таких кораблях. И вот 12 апреля 1981 года, точно в объявленный нами «Всемирный день космонавтики», американский космический челнок «Атлантис» с двумя астронавтами на борту совершил свой первый орбитальный испытательный полет.

А мы опять пошли «своим путем». Перво-наперво, засекретились так, что даже генеральные конструкторы в переговорах по закрытой связи будущий советский космолет иначе как «птичкой» не называли. Потом долго совещались и согласовывали, подписывали и утверждали, спорили и сомневались. Но для начала с присущим революционерам энтузиазмом разрушили все наработки предшественников. А затем? Затем в срочном порядке стали варганить свой, конечно же, неповторимый и, конечно же, самый мощный космический челнок, правда, втихую всё же большую часть наработок у повергнутых отцов космонавтики взяли на вооружение. И в то время, когда «буржуазные» челноки с завидным постоянством мотались в космос, в монтажном корпусе лихорадочно лепили проклятущие облицовочные плитки, которые никак не хотели приклеиваться к покатым бокам нашего «Бурана», и, как говорят слесари – «на коленке», достраивали его. Наконец, 15 ноября 1988 наш космический «Буран» совершил свой первый и единственный полет в автоматическом режиме, сделав два витка вокруг Земли. Но тут оказалось, что нет ясной космической программы, и никто не знает, что с ним дальше делать. Пока лихорадочно придумывали занятия челноку, грянула знаменитая горбачевская «перестройка» и все силы были брошены на борьбу с алкоголизмом. Средств стало катастрофически не хватать. Объявили тотальную конверсию и из «Бурана» в столице сделали престижное казино…

Но всё это было потом, а в октябре 1979 изумленные гости Мануилова с нескрываемой завистью смотрели на любительский экран. Показанные кинофрагменты никого не оставили равнодушным. Стартовый комплекс с космическим кораблем, вертикально установленным на пусковом столе, вызывал невольное восхищение талантом и изобретательностью людей, задумавших и воплотивших в металл столь грандиозное сооружение. Сам челнок – космический дом и научная лаборатория будущих астронавтов, словно серебристая бабочка, в неге расправившая изящные крылья, прилепился к огромной металлической сигаре топливного бака с карандашами-боковушками стартовых ускорителей. Несмотря на внушительные размеры (около шестидесяти метров в высоту и более двадцати трех метров по концам крыльев) и массу (около двух тысяч тонн), он казался чрезвычайно ажурным и летучим. Техническая завершенность конструкции вызывала уверенность, что это рукотворное чудо обязательно полетит.

Промелькнули последние кадры. Серебряков выключил аппарат. Обвел взглядом притихших гостей и, размышляя вслух, сказал:

– Через год, максимум полтора, американцы полетят на своих челноках, а мы будем продолжать на своих «Союзах» заниматься космическим извозом братьев единоверцев из соцстран. По накатанной схеме, без малейшего напряжения ума и проблесков фантазии: старт, витки на орбите, стыковка с «Салютом», короткая космическая экскурсия, возвращение на Землю. Все удовольствие за семь суток с небольшим. Потом – пламенные речи, клятвы в вечной и нерушимой дружбе, ордена, медали, трескотня газет, радио и телевидения. Потом – короткое затишье перед запуском очередного «социалистического клиента». И снова старт, витки, экскурсия, земля… Разбазаривание средств и ничего общего ни с наукой, ни с техникой…

Серебряков тяжело вздохнул:

– Ладно, хоть бы получали какую-нибудь политическую прибыль, но ведь и ее нет. Наивно считаем: если, к примеру, пошлем поляка в космос, то Польша нас полюбит. Поляк слетал, возвратился на Землю, надел Звезду Героя, но Польша нас почему-то продолжает не любить…

3

Поселили Платонова в уютном одноместном номере для командированных на первом этаже общежития иностранных слушателей. Стандартная трехэтажная коробка стояла в дальнем углу жилой зоны, на отшибе от домов офицерского состава. Окруженная могучими дубами, буйно разросшимися кустами сирени и бузины она утопала в зелени и была совершенно не видна с центральной аллеи ведущей к КПП.

Накануне защиты Андрея вызвал председатель Ученого совета генерал Изварин. Сухо поздоровавшись, сказал:

– После защиты, пожалуйста, никаких банкетов и тем более с приглашением членов Совета.

Пристально посмотрев на удивленного Платонова, уже мягче, пояснил:

– Из ВАК поступило постановление. – Изварин взял лежавший на столе листок и зачитал: – «…банкеты после защиты диссертаций категорически запретить. За неукоснительное выполнение данного постановления председатели специализированных Советов несут персональную ответственность. В случае его невыполнения, защита будет считаться не действительной, а соискатель на год лишаться права представления работы к повторной защите». Так что имейте это в виду. Не рискуйте сами, не ставьте в неловкое положение уважаемых людей, а Совет – под угрозу закрытия. С ВАКом шутки плохи. Знайте, что «доброжелатели» есть везде и в любой момент готовы к действию…

После этой профилактической беседы Андрей отправился на кафедру. Передал суть разговора Прохорову. Тот рассказал следующее. Под Москвой на Истренском водохранилище случилось ЧП. Катер, на котором отмечали успешную защиту докторской диссертации, от неудачно произведенного фейерверка загорелся. Началась паника. Из-за большого перегруза людей он перевернулся и затонул. Так как происходило всё это в ночное время и в удаленном от селений месте, то своевременная помощь оказана не была. Погибли и главный виновник торжества и почти все члены ученого Совета во главе с председателем…

Жесткое требование Изварина Артем Ермолаевич прокомментировал спокойно:

– Не бери в голову. Нельзя, значит нельзя. Потом, что– нибудь, придумаем. Да хоть у меня на квартире соберемся на следующий день. Кому какое дело? Тем более, что это будет суббота. А насчет «доброжелателей» Алексей Максимович верно тебя предупредил. Здесь у нас их хоть пруд пруди. Поэтому особенно с каждым встречным поперечным не откровенничай. Иди–ка пока в конференц-зал, развешивай плакаты, обживай аудиторию, а потом марш в гостиницу. На кафедре чтоб я тебя сегодня не видел. Отдыхай…

Платонов так и поступил. Развесил плакаты, мысленно проиграл предстоящий доклад, потом записал на магнитофон, установленный на секретарском столике, кусочек своей «тронной речи». Прослушал запись. Голос свой признал нудным и глухим, а существо изложения более или менее сносным. Не стал себя больше истязать, разумно решив, что от общения с бездушным «железом» проку мало. Запись стер, плакаты поправил, чтоб висели ровно, как на выставке, закрыл конференц-зал, сдал ключ дежурному и приказал себе больше не думать о предстоящей «Стрелецкой казни»…

Проснулся Андрей рано с приятным ощущением хорошо выспавшегося человека. Накануне вечером он долго бродил в окрестной роще. Любовался игрой теней от вечно подвижных листьев серебристых осин. Восхищался переливчатыми полосами слоистого предзакатного неба. Прислушивался затихающему гомону в кронах, к неясным шорохам на земле, к недолгим посвистам, гортанным крикам и протяжным вздохам обитателей берендеева царства, укладывающихся на покой. В номер гостиницы вернулся затемно, мокрый от росы, умиротворенный от общения с природой. Не зажигая света, разделся, заглотнул таблетку «тазепама» и завалился спать…

Защита была назначена на одиннадцать. По выработанной ещё с курсантских времен привычке, Андрей никогда в день экзамена не брал в руки ни конспектов, ни учебников и вообще старался не думать о предмете. И в это знаменательное для него утро, он не изменил однажды заведенному правилу. Быстро умылся, привел себя в порядок, сбегал пораньше в столовую, чтобы избежать ненужных встреч и неизбежных в этом случае разговоров о предстоящей защите. И пошел навстречу ученой экзекуции...

Пока члены ученого Совета не спеша рассаживались в конференц-зале за длинным полированным столом, пока юркий технический секретарь Совета капитан Маныкин деловито бегал то в секретную библиотеку, то в кабинет зама по науке, Платонов в уголке приемной рассеянно наблюдал сквозь окно за строевыми занятиями курсантов на училищном плацу. Это бесцельное разглядывание хоть как-то отвлекало его от волнения, которое все усиливалось. Когда Андрея пригласили пройти в зал, он не сразу сообразил, что приглашение относится к нему. И только после того как Маныкин тряханул его за плечо и почти в лицо прошипел «Ты, что оглох? Заседание Совета уже началось!» Он словно сомнамбула на ватных ногах поднялся с кресла и отрешенно поплелся в зал.

Но охватившее его смятение как-то сразу исчезло, когда, переступив порог конференц-зала, увидел свои плакаты развешенные им накануне. Деревянным от волнения голосом доложил генералу о прибытии на защиту диссертации.

Изварин ободряюще посмотрел на соискателя и дружески обратился к Платонову:

– Каждое значащее в жизни человека событие должно созреть и появиться на свет в строго определенный момент. Я думаю, сейчас в вашей жизни, Андрей Семенович, настал тот самый момент истины, которого вы так долго ждали и к которому с упорством, достойным всяческой похвалы, шли последние годы.

Генерал обвел взглядом членов Совета. И, уже обращаясь к ним, предложил:

– Если нет возражений, то давайте послушаем нашего уважаемого соискателя.

Неожиданно встал ученый секретарь Совета и что-то прошептал Изварину. Тот заулыбался в ответ и обратился к Платонову:

– Вот тут Кузьма Григорьевич подсказывает мне, что вы первый из представителей Военно-Морского Флота защищаетесь в нашем Совете, поэтому он правильно предлагает, сделать памятный снимок для училищного музея. Вы, Андрей Семенович, не будете против такого предложения?

Не успел Андрей сообразить, о чем его просят, как невесть откуда взявшийся фотограф уже ловко компоновал жанровую экспозицию, покрикивая на Платонова, чтобы тот расслабился, чувствовал себя свободно, не сжимал в руках указку как боевое копьё…

Эта короткая сценка разрядила обстановку. И доклад, а затем и ответы на многочисленные вопросы Платонов провел как вдохновенный актер любимую роль – на одном дыхании…

Последовавшее затем обсуждение работы было доброжелательным, хотя и не без критических замечаний. Андрей совершенно овладел собой, на вопросы реагировал спокойно, давая четкие пояснения. Всё шло в мажорном тоне и близилось к благополучному финалу. Это он чувствовал и по атмосфере царившей в зале и по довольной улыбке своего научного руководителя.

Председатель Совета, перед тем как закрыть обсуждение, обратился к присутствующим с традиционным, в таких случаях вопросом:

– Есть ещё желающие выступить или задать вопрос соискателю?

Руку поднял полковник.

– Слово имеет, – представил неожиданного оппонента Изварин, – начальник кафедры куйбышевского танкового училища профессор Дробышев.

– Почему-то никто из уважаемых коллег, – начал тот, обводя взглядом присутствующих, – не обратил внимания на весьма существенный факт: все опыты у Платонова проведены на поверхности земли, а результаты предлагается использовать для ракет, летающих на очень больших высотах и даже в космическом пространстве. Это, на мой взгляд, некорректно. Поэтому у меня вопрос к соискателю: как вы, Андрей Семенович, предполагаете выходить из этого положения?

В первый момент Андрей растерялся. Действительно, все опыты у него проведены на земле. Высотные условия он просто не мог сымитировать, поскольку у него не было специального высотного стенда, позволяющего такие опыты проводить. Действительно, если формально подходить к полученным результатам, то они не должны быть обобщены на высотные условия полета ракет. Внутри всё похолодело. Пауза становилась гнетущей. Все выжидательно смотрели на Платонова.

Неожиданная помощь пришла от Мануилова

– Вы не правы, уважаемый коллега, – мягким успокаивающим тоном возразил Борис Михайлович, - и это я вам сейчас покажу.

Он неторопливо прошел к доске, взял мелок и быстрыми движениями нарисовал схему сопла, место ввода в него жидкости и серию скачков уплотнения на выходе.

Не успел он закончить свой нехитрый рисунок, как Платонова осенило: окружающая атмосфера здесь ни при чем. Пусть её даже и совсем не будет. Ведь он вводит жидкость в дозвуковую часть сопла, почти в его горле, за которым всегда есть надежная невидимая, но мощная защита от окружающей среды – скачки уплотнения. Это своеобразные газовые заслонки, исключающие всякое влияние атмосферы на процессы, происходящие до них. И поэтому его результаты правомерны и на земле и на высоте и в космосе.

Перебивая своего спасителя, он с жаром начал было объяснять это полковнику танкисту, но его мягко остановил председатель Совета:

– Андрей Семенович, не горячитесь и не спешите. Мы дадим вам слово. А пока давайте послушаем профессора Мануилова…

Борис Михайлович, методично, с легкой иронией, но с чрезвычайным тактом раскладывал по полочкам несостоятельность претензий куйбышевского оппонента. И Платонову, когда, наконец, ему предоставили слово, ничего не оставалось, как повторить основные положения Мануилова и поблагодарить того за поддержку…

Время, пока подсчитывали голоса членов Совета и оформляли официальные протоколы, для Платонова показалось вечностью. Находясь во власти неожиданной атаки со стороны танкиста, он то ставил крест на защите, то убеждал себя, что в целом всё прошло достойно. Но тут же снова начинал паниковать и корить себя за возможный провал под самый занавес…

И вот, наконец, ученый секретарь тусклым грудным голосом зачитывает протокол тайного голосования: и решение Совета:

 – За – пятнадцать, против – нет!.. Совет постановляет: присвоить ученую степень – кандидат технических наук...

Улыбающийся генерал Изварин подошел к Платонову и крепко пожал руку:

– От души вас поздравляю с успешной защитой!

Первое, что сделал Андрей, придя в себя после защиты, – помчался на почту и отправил телеграмму Ренату Константиновичу Пятнице в Калининград: «Сегодня успешно защитился Пензенском Совете. Платонов». И тут же на почте неожиданно обнаружил, что больше-то и сообщать о своей долгожданной победе некому…

4

Остаток дня пролетел в приятных хлопотах. В кабинете Прохорова соорудили а-ля фуршет. Потом с Артемом Ермолаевичем поехали в аэропорт провожать Мануилова в Саратов, а Войнова в Москву. Проводы были веселыми, с шампанским, шутками, фотографиями на память, с добрыми напутствиями Платонову продолжать научную работу с обязательными отчетами на семинарах в Саратове и в «научном подвале» МВТУ.

Проводив гостей и попрощавшись до завтра с Прохоровым (тому нужно было успеть в ателье на примерку парадной тужурки). Платонов кинулся в магазины за подарками для Кручининых. Но всюду были либо пустые витрины или полки, забитые «Зеленым горошком», либо такое столпотворенье, что пробраться к заветному прилавку можно было, разве лишь к завтрашнему утру.

Безрезультатно помыкавшись, Андрей пошел ва-банк. В каком-то занюханом магазинчике прорвался к директору. Им оказалась весьма симпатичная особа лет тридцати пяти. Изложив ей проблему, особо нажимая на значимость свершившегося события и московских друзей, которые с нетерпением ждут его за пустым столом, он, в конце концов, уболтал слегка кокетничавшую завшу. Окончательно женское сердце дрогнуло, когда Андрей протянул ей трогательный букетик лесных фиалок, который первоначально купил для Марины. Тут же последовала команда подчиненным: «помочь молодому человеку», а ещё через несколько минут он, счастливый до безобразия, кланялся и благодарил очаровательную мессию….

Как и все технари, будучи в душе человеком суеверным, Платонов никогда заранее не сообщал о грядущих в его судьбе переменах. А о предстоящей защите вообще боялся кому-либо говорить, чтоб не сглазить. Даже на своей кафедре до последнего момента никто толком так и не знал, когда же она состоится. Поэтому внезапное появление Андрея и сногсшибательное известие наделали переполоху в семье Кручининых. И Марина, и Илья в один голос принялись его стыдить за то, что, во-первых, не остановился у них, а во-вторых, что даже не сообщил о своем пребывании в Пензе. Но, учитывая значимость произошедшего, побрюзжав, сменили гнев на милость и кинулись собирать подобающий случаю праздничный стол.

«Обмывание» получилось веселым и сердечным. С ребятами Андрею было хорошо и по домашнему уютно, а те, в свою очередь, искренне радовались его успеху.

Поздно вечером Илья неожиданно спросил:

– И сколько же тебе прибавят теперь к окладу за кандидатство?

– Ну, наверное, рублей двадцать – двадцать пять, – неопределенно пожал плечами Андрей. – Я как-то над этим никогда не задумывался и специально справок не наводил. Слышал, что процентов пятнадцать от оклада. Да и не в этом же дело. Главное, что выполнена работа и есть интересный результат.

– Ну, ты даешь! – расхохотался Илья. – Столько лет угробить ради мизерной прибавки в двадцать пять рублей! На это способен только ты. Если б я это знал, то ещё тогда, в Баку, отсоветовал бы тебе. Или уж, во всяком случае, оформил бы тебя у нас на предприятии, каким–нибудь инженером, и платил тебе инженерный минимум в сто десять рэ, чтобы ты без нервотрепки в свое удовольствие занимался наукой. Ей Богу, чудак...

Илья искренне расстроился, это было видно по его лицу. Сокрушенно качая головой, он отказывался верить, что многолетнее осознанное научное подвижничество стоит до смешного дешево. Как прагматик Илья не мог понять такого небрежения, такого наплевательского отношения государства к уму и таланту. Он, имея незаконченное высшее образование, пройдя суровую заводскую школу от сменного мастера до заместителя генерального директора по сбыту солидного производства, не мог представить, что интеллект, оказывается, ничего не стоит. И удивлялся тому, что ещё не перевелись люди (один из этих динозавров сидит перед ним), которые не только ни на что не жалуются, и ничего не просят, но до чертиков довольны результатами своего дармового, адского труда. Результатами, это Илья хорошо знает из опыта, которые, наверняка никогда не будут востребованы. И не потому, что они плохи, нет, он искренне верит, что они хороши, а потому, что люди такого склада как Платонов, не способны «пробивать» их в жизнь. Им этой нахрапистой пробивной силы просто не дано от природы. И потому они никогда не поколышут сердец производственных чиновников, для которых важны не виртуальные идеи, а реальная отдача сейчас, «живые» деньги.

Откинувшись на спинку кресла и слегка прищурившись, Илья внимательно разглядывал Андрея, как будто вдруг увидел в нём нечто необычайное и старался это необычайное получше запомнить.

– Что ты меня так гипнотизируешь? – удивился Андрей.

– Да вот гляжу на тебя и думаю – какое все-таки никчемное у нас государство. Такие, как ты, одаренные умом, интуицией, энтузиазмом движут наш прогресс, а государство всем остепененным без разбору сует подачку по четвертаку – веселитесь, ребята от души. Больше того, в бесцветном море остепененных кандидатов и докторов, вы растворены как чаинки в кипятке. Вас, дающих обычной воде аромат, вкус и запах, потом сольют, как отстой, а букетом будут долго гордиться другие. Что проходимцы, защитившиеся «на халяву», что ты и тебе подобные, горбом пропахавшие науку, получившие полезные результаты, вы все едины, уравнены и укатаны бюрократическим катком. А по жизни халявщики быстренько уходят от вас, трудоголиков, в отрыв, захватывают руководящие кресла, и вами же помыкают.

– Ну и пусть себе рвут. Мне-то что? – нервно возразил Андрей.

– Тебе–то, может быть, и пусть, – с досадой ответил Илья, – а вот для дела, если по большому счету, это заранее запрограммированная катастрофа. Поверь мне, нет страшнее ученого невежды. А их, к сожалению, во всех отраслях год от года становится всё больше и больше…

Кручинин надолго замолчал, рассеянно покручивая фужер за тонкую ножку. Андрей смотрел на него, и думал: «А ведь он намного мудрее и глубже, чем я со своими научными заморочками. Он знает жизнь и делает конкретные дела. И он, конечно же, прав: моя жизнь, мои заботы и проблемы ничтожны, мелочны и необъяснимы для людей дела. Это, наверное, большая беда, но я это, скорее всего, не осознаю никогда, поскольку мой мир и его мир – это разбегающиеся миры. Мы можем только наблюдать друг за другом, но ни соединиться, ни даже пересечься нам не дано. Каждый проживет свою жизнь. Жизнь, которую он создал своим разумом, своей интуицией, своим характером. Можно, конечно, давать советы, можно их воспринимать или не воспринимать, но жить по советам нельзя…»

Наконец, их взгляды встретились. Илья улыбнулся. Встал, подошел и обнял Андрея:

– Ты не обижайся! Это я так. Что-то меня понесло не в ту степь. Ты же знаешь, я искренне рад твоей победе. Рад, что труд твой, наконец, получил завершение. Я знаю, что ты на этом не успокоишься. И правильно сделаешь! Ты творческий человек и я горжусь, что у меня есть такой друг! Давай выпьем за твои будущие победы, в которых я нисколько не сомневаюсь!…

На следующий день, попрощавшись с заботливыми друзьями, Андрей отправился в гости к своему шефу. Тот ещё на кафедральной пирушке по поводу успешной защиты взял с Андрея слово, что накануне отлета в Баку, в воскресенье в тринадцать он будет у него на домашнем обеде.

Дочь Светлана, ярко размалеванная блондинка двадцати семи лет, участвовать в обеде отказалась, сославшись на обещание быть у подруги по важному делу. Супруга Прохорова, красивая ухоженная женщина лет пятидесяти, с тонким нервным лицом и холодным недовольным взглядом, немного посидев с ними, удалилась, объявив, что в чисто мужской кампании ей всегда скучно.

За праздничным столом они остались вдвоем, не считая пятнистой догини Доры, которая, развалившись на полу возле стула Андрея, ревниво «пасла» его. Разговор не клеился. Оба чувствовали себя неуютно и лихорадочно пытались как-то оживить беседу. Наконец, Прохоров не выдержал:

– Чего мы с тобой здесь маемся в четырех стенах? Смотри, какой великолепный день. Давай–ка махнем на природу?

Не успел Артем Ермолаевич закончить фразу, как с оглушительным лаем взвилась Дора, и грациозно перемахнув через открытое окно на улицу (Прохоровы жили на первом этаже) метнулась к стоявшей поодаль машине.

Прохоров расхохотался:

– Вот стерва! Придется брать с собой. Иначе не выпустит. Будет бросаться под колеса и учинит такую истерику, что сбегутся соседи.

Прихватив со стола снеди, бутылку коньяку и рюмки, они отправились к машине.

– Поедем проселком в лес, – перехватив взгляд Платонова, пояснил Артем Ермолаевич. – Там гаишников нет, да и это, – он кивнул на бутылку, – не та мера, которой можно вывести из строя мой вестибулярный аппарат.

Минут через тридцать уютно расположились на облюбованной поляне. Дора, словно сапер, деловито обежала территорию, тщательно всё обнюхав. Убедившись в полной безопасности хозяина, смачно проглотив кусок мясного пирога, растянулась на бархатистой траве и, пригретая солнышком, блаженно закрыла глаза.

Мужики выпили. Молча пожевали. Разговор опять не залаживался. Оба чувствовали острую потребность высказаться. У обоих было тяжело на душе от накопившихся за годы неудач, житейской неустроенности, застарелых обид, но каждый стеснялся раскрыться первым, опасаясь быть не понятым.

Начал Андрей:

– Вот защитился я, а нет ни радости, ни удовлетворения. Скорее наоборот: уныние и тоска. Где тот символ, который терзал и маячил столько лет? Нет его. И я уже теперь ловлю себя на том: а был ли он? Может быть, это был всего лишь призрак, миф, который я сам придумал и в который безоглядно верил все эти годы? Сиреневый туман, который исчез с первым свежим ветерком? Вот вчера прорвался к одной директорше продмага. Говорю: «Помогите, у меня счастливый день – я защитил кандидатскую диссертацию», а она смотрит на меня, как на психа, кривит свои хорошенькие крашеные губки и отвечает: «Тоже мне событие. Сдал экзамен. Ну и что? Вот если бы женился, тогда ещё можно понять, а то защитился! Эка невидаль!» А сама толком даже не представляет, о чем речь. Или потом, уже вечером, друг Илья, толковый, современный мужик, как узнал, что за все мои потуги накинут мне к зарплате четвертак, так чуть со смеху с кресла не свалился. Но самое горькое откровение этих дней – годы ушли в небытиё, а я и не заметил, что оказался один–одинешенек. Ведь я сразу же после объявления результатов, помчался на почту, чтобы осчастливить всех своей победой, схватил бланки,…а осчастливливать–то некого!

Артем Ермолаевич слушал Андрея сосредоточенно, не перебивая. Когда Платонов выговорился, он разлил коньяк по рюмкам, кивнул: «Выпьем!», пососал ломтик лимона, и не спеша начал:

– Вот ты сокрушаешься, что никто не понимает и не разделяет твоего счастья. Никого не трогает твоя победа, твой успех. А, собственно, почему все это должно кого-то трогать? Ты прикинь-ка на себя: часто ли ты от души радовался успехам окружающих тебя людей? Горевал их горем? Страдал их страданиями? А ведь у каждого из них тоже бывали и свои значительные победы, и тяжелые поражения и они, наверняка, так или иначе пытались тебе об этом поведать. Спроси-ка себя, часто ли откликался ты на их зов? К великому сожалению, и об этом предпочитают умалчивать, люди год от года становятся все разобщеннее, мельче духовно, прагматичнее и, хотим мы это признавать или нет, – эгоистичнее. И в этом нет ничего трагического. Это закон природы.

Он пристально посмотрел на Андрея:

– Да, да Закон одиночества – это закон природы. С развитием цивилизации эгоизм в людях будет только усиливаться, потому что в урбанизированном мире, который мы сгромоздили, и который с упорством обреченного продолжаем громоздить, выжить смогут только эгоистичные прагматики. А чувства, как ни прискорбно в этом признаться, отойдут на второй и даже третий план. Золотой век человечества, увы, уже прошел. Ни Чеховых, ни Пушкиных, ни Буниных, ни Тютчевых, ни Тургеневых, ни Блоков уже не будет никогда. Природа экономна, она не терпит повторений. В конце концов, эгоизм сам по себе не так уж и плох. Все великие творцы были эгоистами. Гений ведь нельзя тиражировать. Сейчас главное, чтобы у человечества хватило ума не допустить перерастания эгоизма в цинизм и воинствующий нигилизм. Вот тогда точно всем будет хана. Человек объединяется и духом и телом лишь в редкие минуты опасности, когда срабатывает инстинкт самосохранения. Вот тогда народ действительно могуч и непобедим. Вспомни-ка нашу историю. Защита своего очага, своей Родины – сильное и очень объединяющее чувство. С ним может сравниться разве что вера – духовный стержень любой нации. Но вся то и беда в том, что и эти святые чувства из людей напрочь вытравили пустопорожними лозунгами, бесконечной трепотней о скором коммунизме, где и работать-то будут по желанию, и жить-то по потребностям. Глупее ничего придумать нельзя, а народ верит и ждет коммунистической халявы...

Проснулась Дора. Подошла к хозяину. Положила тяжелую голову ему на плечо и тихонечко заскулила. Прохоров нежно погладил собаку, дал ей кусочек сыра. Она благодарно лизнула его в щеку и улеглась рядом.

От волнения лицо Прохорова побледнело. Он грустно улыбнулся Андрею, разлил по рюмкам. Не предлагая, махом выпил. Задумчиво погладил притихшую Дору. Чувствовалось, что он многое выстрадал, передумал и проанализировал и очень нуждался в слушателе, который бы понял и внял его словам.

– Вся наша беда в том, что мы, я имею людей, очень падки на лозунги. И этим ловко пользовались и пользуются политики всех мастей для решения своих узкоклановых задач. Ещё Сталин на заре революции втолковывал своим идеологам, отсылая их в массы: «Лозунг должен быть краток и понятен всем. Лозунг не надо анализировать, его надо усваивать и руководствоваться им». Вспомни: «Война дворцам!», «Мир народам!», «Земля крестьянам!» и так далее. Вспомни и пролетарский гимн «Весь мир насилья мы разрушим до основанья – Прохоров сделал акцент и на распев протянул «до…ос…но…ва…нь…я», – а затем, мы наш, мы новый мир постоим. Кто был никем, тот станет всем…» Вдумайся-ка в эти слова…Вот на таких лозунгах штыках мы и несли в темный, замороченный народ революцию с правильными, по сути, идеями, но топорным их воплощением в жизнь. А дальше? Дальше, как говорится, имеем то, что имеем. Однако в природе существуют, как я тебе уже говорил, объективные законы, а мы почему-то возомнили, – с яростью произнес он, – что можем творить всё, что угодно, и что законы природы для нас не указ. И даже придумали на этот счет очередной лозунг «Мы не можем ждать милости от природы! Взять их у неё – наша задача!» Так вот природе, в принципе, наплевать, хотим или не хотим мы признавать её законы. Она первична, а законы её всесильны. И одним из основополагающих её законов является принцип достаточности. Суть его в том, что как только чего-то становится в избытке, то есть начинает выходить за пределы необходимого, так сразу же нарушается баланс всей системы и природа, получив сигнал неблагополучия, приводит систему в исходное равновесное состояние.

Прохоров достал сигареты, закурил и продолжил:

– А как поступает человек? Возьмем для примера то, что нам ближе – науку. В середине сороковых – начале пятидесятых годов ученых со степенями и званиями, как впрочем, и дипломированных инженеров, в стране было немного. Не было тогда и быстродействующих вычислительных машин. Да и послевоенная повседневная жизнь была далеко не комфортной. Однако, в эти годы были сделаны практически все фундаментальные открытия в энергетике, ракетной технике, авиации, медицине, генетике. Этот ряд можно продолжать и продолжать.

А что мы имели потом? Количество «остепененных» год от года росло, а количество и самое главное качество научных разработок неуклонно падало, хотя и появились быстродействующие ЭВМ

Прохоров устало улыбнулся.

– Ты спросишь, почему это стало возможным? Отвечу: потому, что в подготовке научных кадров, как и во всем хозяйстве страны, стал нарушаться принцип достаточности. Едва встав на ноги и отдышавшись от кошмара войны, мы вдруг в шестидесятых рванули в коммунизм. И даже указали точную дату – 1980 год, когда мы туда прибежим. Сейчас как раз восьмидесятый, а покажи-ка мне, где коммунизм?

Платонов слушал, не перебивая.

– А чтобы бег был целеустремленным, партийные функционеры опять подбросили лозунг: «Догнать и перегнать Америку!». – Продолжал Прохоров. – И всё–то у нас тогда стало самое, самое. Самая читающая страна. Самые гигантские стройки. Самые смелые проекты покорения (он сделал акцент на этом слове) природы. Самые грамотные инженеры. Самые умные ученые. Самые мощные ракеты. И самое главное оказывается, всего этого у нас много больше, чем в проклятой буржуйской Америке. Где уж тут печься о каком-то принципе достаточности. У нас не может быть ничего избыточного, потому что мы гигантская страна – мировой оплот социализма! Дальше пошло – поехало: встречные планы, повышенные соцобязательства, «подарки» к международным датам, а потом и к датам рождения вождей. Но, – Прохоров сорвал травинку, уставился на неё, внимательно разглядывая, потом пощекотал ею ухо собаки, и таким образом передохнув, продолжил, – мы опять наплевали на законы природы, и вскоре стало ясно, что количество хоть и переходит в качество, но вот только в какое качество? Этого наши доморощенные философы либо по недомыслию не понимали, либо, что более вероятно, понимали, но скрывали от народа. Ты опять спросишь для чего? Отвечу: для того, чтобы, охмуряя народ бредовыми идеями близкого коммунизма, отвлечь его от способности видеть, анализировать и самое главное, боже упаси, пытаться перечить произволу вождей. Ведь вот какой парадокс мы имеем: чем дальше от 1917 года, тем больше славословия и трескотни о революционном энтузиазме, коммунистических идеалах, гуманизме. И тем меньше энтузиазма, идеалов, гуманизма, как у самих вождей, так и у их паствы. В старое время не зря говаривали: «каков поп, таков и приход!». Ты знаешь, – обратился он к притихшему Андрею, резко поменяв вектор своих рассуждений. Это был его излюбленный прием держать слушателя в напряжении беседы.– «Остепенение» достигается двумя путями: собственным умом и горбом, через тяжкий изнурительный труд или просто покупается. Так было во все времена. Добро и порок на земле извечные спутники. Но если в «золотой век» честно сделанных работ к купленным было несоизмеримым, и коэффициент полезности диссертаций был около ноль восьми десятых, то сейчас это соотношение, уже в пользу проходимцев от науки. Через десять – пятнадцать лет, если всё останется без изменений, а я думаю, что так оно и будет, потому как нет и малейших намеков на отрезвление от словесного дурмана, коэффициент полезности диссертаций приблизится к нулю. Это будет означать крах не только науки, но и государства…

Прохоров жестко постучал пальцем по разделочной доске, служившей им импровизированным столиком:

 – Первый безошибочный признак деградации страны – сказал он, – рост государственной бюрократии, и неприкрытая повальная продажность и произвол чиновников. А в институтах «остепененные» ловкачи будут плодить неучей. Поскольку знаний у самих-то нет как говорится «по определению», и научить чему-то толковому они не в состоянии, то процесс обучения тоже постепенно сведут к элементарной купле-продаже. Прикинь-ка к чему это, в конечном счете, приведет? «Ученых» и дипломированных будет тьма, а страна дремучая, алчная и нищая. Парадокс – не правда ли? Закон достаточности, как и любой другой закон природы, очень жесток и не позволяет никому обращаться с собою легкомысленно…

Солнце уже давно ушло за деревья. Его косые лучи едва пробивались сквозь густую листву. Лиловые тени располосовали уютную поляну. Вверху быстро густело небо. От травы потянуло прохладой – это был верный признак приближающихся сумерек.

Прохоров поднялся.

– Пожалуй, давай закругляться. Выпьем на посошок, да и в путь.

Подхватилась Дора и, оглушая лес раскатистым лаем, стала суетиться возле машины.

– Я, наверное, уболтал тебя? – дружески потрепал он Андрея по плечу. – Наболело, знаешь ли, а поговорить, высказаться откровенно не с кем. Домашним, – он с досадой махнул рукой, – на всё это наплевать. У них своя жизнь. Свои ценности. На кафедре и того хуже – пауки в банке. Изварин не зря ведь тебя предупреждал. Так что не сердись, если был занудлив, непоследователен и многословен. Вот поговорил с тобой, и вроде как полегчало.

– Ну, что вы, – возразил Андрей, – я сам давно соскучился по таким разговорам.

– Ну и хорошо от того, что всем хорошо, – скаламбурил Артем Ермолаевич. –  А по поводу твоего одиночества, – он сделал паузу, – могу тебе сказать: ещё не известно, что лучше – быть одному и знать, что ты один и надеяться не на кого, или иметь семью, кучу приятелей и знать, что не нужен ты им. Вернее, нужен, пока это нужно им! Вспоминай почаще Омара Хайяма: «Ты лучше будь один, чем вместе с кем попало!..» и всё будет, как сейчас говорят, окэй.



Назад в раздел



Новости

Все новости

15.03.2024 новое

СЕРГЕЮ КОЛБАСЬЕВУ ПОСВЯЩАЕТСЯ

11.03.2024 новое

ПАМЯТИ ЛЕЙТЕНАНТА Д.А.ФРОЛОВА

03.03.2024 новое

«ПИШИТЕ, ДАЖЕ ЕСЛИ ИЗ ВАС НЕ ПОЛУЧИТСЯ ПИСАТЕЛЬ…»


Архив новостей 2002-2012
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru