Библиотека Виктора Конецкого

«Самое загадочное для менясущество - человек нечитающий»



Начальники и подчиненные

«Начальник в среднем вдвое тупее, чем кажется ему самому, и вдвое умнее, чем кажется его подчиненным».

Закон Либермана

В конце августа был подписан приказ о зачислении Платонова в курсанты. Почти годовая «отлучка» закончилась. Однако возвращение имело привкус горечи - бывшие однокашники ушли в отрыв на целый год, а он должен начинать повторный круг.

Громкое отчисление и скорое возвращение его в родные пенаты многими в училище воспринималось не однозначно. В силу природной мнительности Андрею поначалу казалось, что новые однокашники, при нём стараются не заводить откровенных разговоров. Умом он понимал – нужно время, чтобы вжиться в коллектив, но от этого не становилось легче. Поэтому неожиданное назначение заместителем командира взвода в роту второго курса, Платонов воспринял как наилучший в нынешней ситуации вариант.

Командовал вторым курсом его бывший командир капитан 3 ранга Даниил Григорьевич Копылов. В первой же беседе он дал исчерпывающую характеристику каждому курсанту его взвода, особо выделив двоих: Юрия Кремнева и Александра Гукова.

- Юрий Кремнев, - наставлял он, – сын известного московского скульптора. Парень с гонором, но честный и порядочный. Отличный художник, поэтому из клуба практически не вылезает. Отсюда разгильдяйство и учеба с двойки на тройку. Хотя, безусловно, способный, а в живописи даже одаренный человек. Держать его надо под контролем и без поблажек, иначе «сядет на шею». Александр Гуков – сынок крупного начальника из Главного штаба ВМФ. С его отцом начфак вместе служил на Дальнем Востоке. Они были соседями по дому и ходили в приятелях. Парень со средними способностями, безынициативный, «тихий разгильдяй», тоже отличный художник. Требует к себе повышенного внимания. В классе боевой старшина Иван Деревянко – из военнослужащих. Классом управляет без «выкручивания рук», но жестко. Пользуется большим авторитетом, как у курсантов, так и у преподавателей. Так что держи с ним контакт, он всегда придет тебе на помощь.

Доверительная беседа подняла настроение.

…Вновь назначенный начальник факультета, капитан первого ранга Семен Фомич Моршин был рыхловатый мужчина, среднего роста, с простецким лицом сельского жителя российской глубинки. Коротко стриженные жесткие волосы, подвижные маленькие, черные глазки-пуговки и остренький носик делали его похожим на любопытного ёжика, вставшего на задние лапки. Это сходство не осталось незамеченным, и с первых дней появления Семена Фомича в «системе» местные зубоскалы прочно утвердили за ним кличку «Ёжик».

Он был мягким и покладистым человеком. Благодаря этим качествам, а ещё благодаря неукротимой энергии, находчивости и женской мудрости своей супруги Альбины Ивановны, служба Семена Фомича была бесконфликтной, похожей на укатанную ленту магистрального шоссе – с затяжными пологими подъемами и длинными покатыми уклонами. Он размеренно двигался по служебной лестнице, дослужился до командира тыловой части и был этим вполне удовлетворен. Ни о каких переменах в устоявшейся военной судьбе у капитана 1 ранга Моршина не возникало, не только мысли, но даже намека на эту мысль.

Но после перевода Гуковых в Москву, в Главный штаб, самолюбие Альбины Ивановны было сильно потревожено, и она начала досаждать Семену Фомичу необходимостью перевода «из окаянной медвежьей берлоги» в края, более приятные и цивилизованные. Зная инертность своего супруга, она самым решительным образом сама взялась за осуществление задуманного.

В конечном счете, напористость Альбины Ивановны и активная поддержка Гуковых дали требуемый результат – Семену Фомичу предложили должность начальника факультета в военно-морском училище, на что он и Альбина Ивановна согласились. Однако в душе к новому назначению Семен Фомич отнёсся без особого энтузиазма, справедливо полагая, что всякая перемена в служебной карьере в зрелые годы таит в себе массу неизведанного, а, следовательно, и неприятного.

И в своих опасениях он не ошибся. Привыкший к размеренной службе в Богом забытой дальневосточной части, в училище Семен Фомич первое время буквально терял голову от массы неожиданных, не всегда понятных и непривычных для него вводных, сыпавшихся со всех сторон накануне нового учебного года. Домой он приходил поздно, разбитый и опустошенный. Но Альбина Ивановна быстро приводила его в норму. И утром капраз Моршин ехал на службу свежий, как ранний огурец, с легким, подсознательным страхом в душе: - Что там ещё нового сегодня потребует от него училищное командование, и что привезут ему в ближайшие дни из отпусков шалопаи курсанты?

Сейчас Семен Фомич нервничал. Не зря у него с утра ныло под ложечкой, и было муторно на душе. Едва начали прибывать отпускники второго курса, как нате, пожалуйста, Сашка Гуков привез из Москвы замечание от патруля. Не ориентируясь ещё в училищных иерархических взаимоотношениях, Моршин с ужасом представил, как вызовет его к себе адмирал и как потребует от него объяснения и доклада о принятых мерах. Как потом начнут склонять факультет на всех сборах и собраниях. Как потом…

Семен Фомич попытался представить, что же будет потом, но, ничего не придумав, досадливо махнул рукой, вызвал к себе дежурного по факультету и приказал:

- Курсанту Гукову немедленно прибыть ко мне в кабинет

Едва Сашка Гуков переступил порог, как начфак, не дав ему даже доложить о прибытии, сурово спросил:

- Курсант Гуков, что всё это значит?

Семен Фомич надел очки и торжественно начал читать:

- Не отдание чести патрулю! Испорченные брюки! Красные носки! Неуставная обувь! НЕПОДСТРИЖЕН!!

Глубоко выдохнув, он сделал свирепое выражение лица и от этого стал похож на добренького старичка–гномика в домашней пижаме, в теплых тапочках с газеткой в руках. Представив Семена Фомича в таком виде, Сашка не выдержал и хихикнул.

– Саша! Ты не смейся, - отбросив официальность, перешел Моршин на домашний назидательный тон, - ты совершил серьёзный дисциплинарный проступок и, несмотря на то, что Антон Спиридоныч - твой отец - мой старый, хороший приятель, я должен наказать тебя самым строгим образом! А ты хихикаешь. Ты хоть понимаешь, Саша, что подвел весь факультет?

– Понимаю, Семен Фомич, простите, товарищ капитан первого ранга, – весело отчеканил Сашка.

– Нет, Саша, ты не понимаешь, иначе бы так не веселился, - печально возразил Семен Фомич, и снова перешел на официальный тон:

- Я накажу вас, курсант Гуков, очень строго, чтобы был всем урок!

Сказав это, Семен Фомич надолго задумался.

Когда Семен Фомич задумывался, он всегда что-то беззвучно лепетал губами. Вот и сейчас, полепетав, словно молитву, он, наконец, торжественно произнёс:

- Объявляю вам, курсант Гуков два наряда на службу вне очереди! – и снова перейдя на «домашний тон» - стыдно, Саша! Не бережешь ты отца, - сокрушенно закончил свою речь капраз Моршин и совсем сник.

– Есть два наряда на службу вне очереди. Разрешите идти, товарищ капитан первого ранга! – лихо ответил Сашка.

- Да не кричи ты! Иди! - расстроено махнул Семен Фомич.

- Нет, постой!

Сделав глубокомысленное лицо, и опять пожевав губами, Семен Фомич многозначительно изрек:

- Саша! На флоте есть святое правило: «Если предмет движется - отдай ему честь! Если не движется, то покрась его!» Запомни это Саша на всю свою дальнейшую службу! Это же надо! НЕ ОТДАНИЕ ЧЕСТИ ПАТРУЛЮ!! - опять отчаянно закачал головой Моршин.

- Иди и передай старшине роты, чтобы сегодня же назначил тебя в наряд, а я сам лично, понял – ЛИЧ-НО! прослежу, как ты его будешь нести. Сукин ты сын. И если, что…

Семен Фомич опять надолго задумался, представляя, что же тогда произойдет, и видимо опять ничего не представив, грозно выдохнул:

 - Уйди с моих глаз! Не хочу тебя больше видеть!

- Разрешите идти? – снова гаркнул Сашка.

- Да не ори ты ради Бога! Иди! Иди, готовься к заступлению в наряд! - и по-отцовски строго погрозил Сашке кулаком…

…Страна готовилась к ХХII съезду КПСС. А училищу была оказана большая честь: представлять Военно-Морской Флот седьмого ноября на параде в Москве. Учебный график был закручен до предела.

И тут, на утреннем построении зачитали приказ начальника училища о проведении спартакиады и смотра ленинских комнат в честь грядущего Партийного форума.

Капраз Моршин на совещании с командирами рот потребовал - к мероприятиям отнестись со всей ответственностью и предоставил слово замполиту.

Капитан второго ранга Владилен Максимилианович Завируха, худой высокий брюнет с грустным лицом и обволакивающими манерами общения, в должности заместителя начальника факультета находился чуть больше года. За это время он успел полностью адаптироваться к училищной жизни, установить хороший контакт с политотделом и приобрести у курсантов кличку «Как папа? Как мама?».

Её он получил после курьёзного случая. Однажды, проходя мимо курсантской курилки, Завируха решил пообщаться с «народом». По-отечески потрепав по плечу подвернувшегося под руку щуплого первокурсника Стасика Туманова, замполит проникновенно произнес:

-Ну что, сынок, как там дома поживают? Как папа? Как мама?

- У меня нет ни папы, ни мамы. Я круглый сирота, - отрезал Стасик.

Завируха, думая о чём-то своём, пропустил мимо ушей слова Стасика и, снова по-отечески потрепав ершистого собеседника, «на автомате» выдал:

- Ну, ничего, ничего, это дело поправимое!

Эта фраза в миг стала крылатой и вошла в золотой фонд курсантского фольклора, а кличка «Как папа? Как мама?» с тех пор была пришпилена к нему намертво.

В пространной речи о руководящей роли Партии в деле поддержания высокой боеготовности Советских Вооруженных Сил капитан второго ранга Завируха с пафосом обрисовал значимость и высокую ответственность намеченных мероприятий, накануне предстоящего выдающегося события современности – XXIIсъезда КПСС.

- При оформлении Ленинских комнат, - торжественно наставлял он, - должны быть ярко отражены: «Преемственность флотских поколений», «Прорыв Советского Человека в Космос», «На страже морских рубежей Советской Родины». Успешное выступление факультетских команд на спартакиаде и победа в конкурсе Ленинских комнат, будут лучшим курсантским подарком нашего факультета предстоящему ХХIIсъезду родной Коммунистической Партии. Особенно это касается роты второго курса, - неожиданно обратился он к Копылову.

- У вас Даниил Григорьевич в роте прекрасные художники и отличные спортсмены, поэтому кому как не вашей роте бороться за победы в этих мероприятиях.

Копылова сразу же озаботила эта скоропалительная вводная. Каким то шестым чувством бывалого служаки он ощутил, что ждут его большие неприятности. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять.

Вечером, как только курсанты прибыли в роту после самоподготовки, он собрал у себя в кабинете младших командиров, комсоргов и спорторгов. Коротко рассказал им об утреннем совещании у начальника факультета и приказал к утреннему осмотру представить списки команд для участия в спартакиаде.

Потом вызвал Кремнева и Гукова и в присутствии старшины роты и замкомвзвода поставил задачу: - Ленинская комната должна быть оформлена так, чтобы быть не только лучшей на факультете, но и в училище!

Моментально уловив значимость поручения, «художники» тут же поставили условия: освободить их от физзарядки, вечерних проверок, приборок и нарядов; разрешить работать и после отбоя; чтобы во время работы никто не давал никаких указаний. Выслушав эти наглые притязания, Даниил Григорьевич едва сдержался, чтобы не поставить на место зарвавшихся «живописцев», но, ради дела, скрипя сердцем, согласился.

После их ухода он откровенно признался:

- Не нравится мне эта парочка. Особенно Кремнев. Конечно, он талантливый художник, тут, как говорится, ничего не отнимешь. Ему не в морское, а в художественное училище надо, но видно крепко намучились с ним родители, и папаша сплавил его из столицы, на курсантские харчи под присмотр военных. Обратили внимание, как они быстро сориентировались в обстановке и можно сказать приперли меня к стенке своими дурацкими условиями. Знают канальи себе цену, вот и вымогают. Так что вы уж, - обратился Копылов к старшине роты пятикурснику мичману Зиновию Строеву, - проконтролируйте, чтобы они особенно-то не вольничали. Ради дела, Бог с ним, пойдем на некоторые нарушения, но если заметите, что они валяют дурака, сразу же приводите этих разгильдяев в порядок.

Рота второго курса была спортивной. На шахматы, волейбол, бег, греблю и перетягивание каната команды сформировали быстро. Загвоздка возникла с боксом, который ретивые физкультурники включили в спартакиаду. На тяжелую, среднюю и легкую весовые категории еще с грехом пополам набрали кандидатов, а вот в наилегчайшем весе образовалась дыра, и её необходимо было срочно закрыть, а до начала спартакиады оставалось всего десять дней.

После долгих переборов, спорторга роты, старшину второй статьи Гуляева осенила мысль: - Мишка Липко! по кличке Лаплас. Светлая голова, математик от бога, кандидат в мастера спорта по шахматам, тихий, добрый малый, но, правда, не спортсмен…

Подъем переворотом на перекладине для Мишки был, также не решаем, как для многих поколений выдающихся математиков теорема Ферма. Из-за этого проклятого «подъема переворотом» он каждый раз безропотно отсиживал в «академии» неделю из своего летнего отпуска. Сколько ни самосовершенствовался Мишка, ежевечерне тиская стальную перекладину, подъем переворотом не получался. В классе ему все сочувствовали, но помочь ни чем не могли…

- Мишка Липко - это то, что надо, - убеждал утром Гуляев Даниила Григорьевича, - это идеальный кандидат на вакантную наилегчайшую категорию.

С тяжелым сердцем согласился с этим предложением Копылов. Едва он себе представлял хлипкого Мишку на ринге, как начинало холодеть всё внутри. Поэтому для принятия окончательного решения, он посчитал, что необходимо прилюдно поговорить с Мишкой. Вечером Копылов собрал у себя в кабинете «большой совет» из ротного начальства. На вошедшего Мишку все смотрели нежно, как на любимое дитя.

Даниил Григорьевич дипломатично начал:

- Миша, тут понимаешь, какая получается история. Скоро спартакиада и у нас есть хорошие шансы быть среди призеров училища. Это ведь здорово, так?

- Так, - отрешенно поддакнул Мишка, нутром чувствуя, что затевается что-то нехорошее.

- Ну, вот, я и говорю, - что мы можем быть в числе призеров, а, может быть, и чемпионами училища.

Сделав паузу, он посмотрел на представителей ротной власти. Те активно закивали головами.

- Но понимаешь, Миша, есть одно очень слабое место в наших спортивных рядах. В спартакиаду включили бокс, но не это главное. Главное, что нет у нас в роте боксера наилегчайшего веса. Это, считай, что по боксу у нас будет баранка, и призерами, а тем более чемпионами мы никак не станем. А ведь это плохо, правда?

Мишка, поняв, куда клонит командир, затряс головой, словно через него пропустили высокое напряжение.

- Мы долго совещались, перебрали всех до единого, но лучше твоей кандидатуры на наилегчайший вес не нашли. Так ведь? – Даниил Григорьевич снова обратился за поддержкой к представителям ротной власти. Те опять активно закивали головами.

- Так что, Миша, надо тебе защищать честь роты не только в шахматах, но и в боксе. В наилегчайшем весе, - выдохнул самую суть командир.

В канцелярии воцарилась тишина.

Не выдержав напряжения, командир снова обратился к Липко:

- Ты, конечно, можешь отказаться, и никто тебя за это не осудит, но тогда баранка по боксу нам обеспечена!

- Я не умею драться, - тихо выдавил из себя Мишка.

- Я вообще ещё ни разу в жизни, ни с кем не дрался, – виновато признался он.

- Вот и хорошо, - вступил в разговор спорторг Гуляев, - когда-то же надо этому учиться? Ты не волнуйся, мы тебя поручим Славке Конькову. У него первый разряд по боксу. Он тебя натаскает. Еще впереди десять дней. А вдруг и чемпионом училища станешь?

- Ну, ты даешь, - несмело возразил ему Мишка, - какой же я чемпион. Я бокс-то только по телевизору видел.

- А что, - воодушевился ротный комсорг Тихий, - очень даже запросто. Кто-то не явится, кого-то ты побьёшь – вот и чемпион.

- А ты сам-то, в каком виде выступаешь? – подколол его Мишка.

- Да я, понимаешь, в это время буду очень занят. Подготовка к комсомольской конференции, шефы, будь они неладные, «забодали». Если бы я был свободен, то обязательно в двух-трех видах выступил.

- Ладно! Ладно, не уводите разговор в сторону, - вступился командир, - ты лучше отвечай, что нам делать?

- Да вы же уже решили, что делать. Чего уж теперь меня спрашивать, - обречено ответил Мишка.

- Ну и золотце. Я всегда в тебе ценил чувство товарищества, - обрадовался Даниил Григорьевич.

- Включай, спорторг, его в заявку, организуй тренировки. Да проследи, чтобы там безо всяких травм. Всё, все свободны.

…Курс обучения боксу был кратким, но интенсивным. На первой же тренировке у Мишки от напряжения свело ногу, да так сильно, что он заорал на весь зал. Подбежавшие разгоряченные боксеры, быстро привели «салагу» в чувство, попрыскав на ногу «заморозкой», натянули эластичный чулок и велели собирать манатки, дав день перерыва. На третьей тренировке спарринг – партнер тяжеловес Славка Коньков, нечаянно зацепил по Мишкиной физиономии. Как объяснял потом он Мишке, тот, во время удара, «раскрылся», вот за это и получил. В роту Мишка пришел с симпатичным фингалом под левым глазом. Там, знающие толк в боксе люди, осмотрев его со всех сторон, вынесли категорический вердикт: - до начала соревнований фингал пройдет, а если пройдет не совсем, то перед выходом на ринг следует наложить макияж, а попросту – намазать фингал кремом и засыпать пудрой…

Но на ринг Мишка попал не скоро. После отборочных боев у него в судейском протоколе значились одни победы «за неявкой соперника», и сборная роты по боксу оказалась сразу в полуфинале.

И вот наступили ответственные бои. В полуфинале Мишка встречался со Злобиным – третьекурсником с соседнего факультета. Юрка Злобин в училище слыл как слегка приблатненный, скандальный и драчливый парень. Пожимая в приветственном поздравлении Мишкины перчатки, Злобин состроил зверскую морду и прошипел: «Убью!»

Отрывисто звякнул гонг. Судья коротким свистком известил о начале боя. Соперники начали быстро сходиться. От первого удара Мишка уклонился, второй - парировал и, выбрав удачный момент, хорошо зацепил Юрку. Тот озверел и, наплевав на все правила, кинулся в банальную драку. За что и был немедленно дисквалифицирован. Мишка оказался в финале.

Посмотреть финальные бои пришел даже начальник училища

Зал не вмещал всех желающих, и огромная толпа болельщиков на улице бурно комментировала передаваемые из уст в уста сообщения с ринга.

Судьба общего первого места решалась в бою наилегчайшего веса. Славка Коньков волновался за своего подопечного так, что немели пальцы, а на лице выступал холодный пот. Он молил всех святых, чтобы Мишка не дрогнул и оказался на высоте.

Ошарашенный ревущей толпой, ярким светом софитов и Славкиной бледностью, Мишка совсем «вырубился». Меланхолично взирая на все происходящее, он, привалившись к канату в углу ринга, светился улыбкой тихого идиота и абсолютно не воспринимал взволнованных наставлений Конькова.

Очнулся от Славкиного толчка: - Иди! Иди! Гонг!

Соперником в финале был перворазрядник по акробатике, пятикурсник Аркашка Лущевский – обходительный парень, большой любитель живописи и поэзии, интеллигент с глубокой родословной.

Пара коротких Аркашкиных ударов быстро привели Мишку в чувство. Мишка разозлился. Он вдруг ощутил необычайный прилив энергии, быстро сгруппировался и решительно пошел в атаку. Соперник этого не ожидал, и на какой то миг растерялся.

- Бей! – услышал Мишка возглас Конькова за рингом. Рука, как сжатая до предела и внезапно освобожденная пружина, непроизвольно метнулась вперед. Через перчатку Мишка почувствовал, что удар получился сильный и пришелся прямо в лицо. Аркашка всплеснул руками, издал глухой свист, зашатался и начал медленно оседать…

Зал взорвался оглушительным воплем.

…На середине ринга, на спине, разметав руки и ноги, лежал поверженный соперник. На бледном лице застыла гримаса. С нижней губы на подбородок медленно змеилась тоненькая алая струйка. Над распластанным Аркашкой склонился судья, делая странные пассы руками и громко отсчитывая: - Один! Два! Три! …

- Убил! - пронеслось в голове, и страх до хруста костей сжал Мишкину грудную клетку. В глазах поплыли цветастые круги. Сокрушенно обхватив голову боксерскими перчатками, согнувшись от резкой боли в животе, Мишка заплетающимися ногами двинул в сторону леерного ограждения ринга. Туго соображая, что он делает, полез под канаты, пытаясь нырнуть в ревущую толпу болельщиков…

- Куда! Назад! – истошно заорал на него Коньков. В общем гвалте его крик был слышен только Мишке, но подействовал как удар хлыста. Страшное оцепенение пропало. Силой, заставив себя посмотреть на центр ринга, он увидел поднимающегося с пола Аркашку. Забыв обо всем на свете, Мишка радостно бросился к нему, восторженно размахивая руками...

- Назад! В угол! – властно закричал на Мишку судья.

Раздался короткий свисток, а затем гонг. Бой был прекращен.

Судья жестом вызвал на середину ринга ошалелых соперников, прочно схватил за руки и после короткой паузы торжественно взметнул Мишкину руку вверх…

Что тут началось!

Рев, казалось, разрушит стены спортзала. Ничего не соображающего Мишку буквально выволокли с ринга, подхватили высоко на руки и, как Бога, бережно и плавно понесли…

Слова ротного комсомольского вожака неожиданно сбылись. Мишка стал чемпионом училища в наилегчайшем весе, рота выиграла спартакиаду, а факультет занял первое место. Физкультурники безоговорочно простили ему на все времена «подъем переворотом». Класс ликовал и гордился Мишкой, а он ещё долго не мог осознать значимость им совершенного...

В то время, как на рингах шли жаркие схватки, художники, запершись в ленинской комнате, вдохновенно трудились, используя каждую свободную минуту, прихватывая и часы классных занятий. Творческий процесс так их захватил, что они даже перестали ходить в увольнения.

И вот, через три недели, солнечным утром, стены жилого корпуса факультета содрогнулись от оглушительного рева командира роты второго курса. Так кричит смертельно раненый крупный зверь в непроходимой лесной чаще.

Дежурная служба со всех этажей, словно по сигналу боевой тревоги, бросилась на первый этаж, откуда разносился рев.

Шрам на левой щеке Копылова стал багровым и часто пульсировал. Лицо исказила жуткая гримаса, а остекленевшие глаза безумно вращались каждый сам по себе. Круглая, лысая голова, прочно сидевшая на короткой шее, медленно, как башня танка, поворачивалась из стороны в сторону. Плотный угловатый торс и массивные жилистые руки были напряжены и делали его похожим на мифического атланта, застрявшего в дверном проеме.

- Что же Вы мне намалевали мерзавцы? – истошно орал Даниил Григорьевич, трагически тиская руками свою крупную голову.

- Ой, мерзавцы! Ой, художники-монументалисты! Гнать! Гнать вас надо из училища!

Толпа любопытствующих за спиной Копылова напирала.

Растолкав всех страждущих, к нему пробрался замполит Завируха. Протолкнув Копылова через дверной проем, замполит решительно устремился в Ленкомнату и запер за собой дверь.

Первое ощущение было ошарашивающим.

По потолку, выкрашенному ультрамарином, плыли тяжелые ливневые облака. В просветах между ними ослепительными кристаллами сияли звёзды.

Правая стена была занята триптихом. Над ним, на фоне черно-оранжевой георгиевской ленты старинной вязью начертано: МОРСКИМ СУДАМ БЫТЬ!

В центре триптиха был изображен всадник в кольчуге на белом коне. Длинным копьем он поражал огромного удава. Голову всадника охватывал золотистый нимб.

На левой створке, вверху - белый флаг с голубым диагональным крестом. Под ним – в полном парусном вооружении линейный корабль, ощетинившийся старинными пушками.

На правой - военно-морской флаг Советского Союза, а под ним современный крейсер.

Корабли шли пересекающимися курсами, в точку встречи на острие копья златонимбового всадника…

На противоположной стене тоже размещался триптих.

В центре, на фоне легких серебристо-розовых облаков, постепенно исчезающих в чёрной бездне мироздания, была изображена вознесенная в космическую безбрежность хрупкая фигурка женщины. Её вытянутые вверх и слегка разведенные в стороны красивые руки с отогнутыми горизонтально ладонями узнаваемо изображали латинскую букву V. Летящая женщина была изображена со спины. Струящиеся волосы цвета спелой ржи свободно ниспадали до пояса изящной фигуры. Легкая туника розового цвета рельефно подчеркивала каждую деталь упругого тела. От бедер к стопам цвет туники плавно насыщался и пламенел, а сама туника, плотно обвивая длинные стройные ноги, расплавлялась в легком серебре облаков. С отогнутых ладоней летящей женщины стекали огненные пульсирующие струи.

Две крепкие жилистые мужские руки, изображенные на левой и правой створках, из полураскрытых натруженных ладоней бережно выпускали в космический полёт белокурую странницу…

Пространство третьей стены, разделенное пилястром, было занято двумя, контрастирующими по содержанию и по цветовому решению, картинами.

На той, что примыкала к триптиху с всадником и кораблями, была изображена лобастая, черно-лиловая каменная громада острова. Два разнесенных, неярких огня у подножья скалы, были похожи на два горящих в темноте глаза припавшего к воде огромного животного. Пурпур заката усиливал черноту камня. От этого остров казался ещё угрюмее и значительнее.

На другой картине на фоне неба, затянутого низкими тучами и штормящего моря была изображена белая башня маяка. Ослепительно желтые снопы света маячного огня вспарывали первозданный хаос, посылая лучи надежды затерянным в бушующем море мореплавателям. На коричнево-серой, каменистой земле, несколько холмиков могил с покосившимися крестами. Апофеозом картины была невысокая пирамидка из человеческих черепов. Возле неё в нескольких местах из терракотовых разломов земли тянулись к свету тонкие ярко-зеленые стебли с кровавыми цветами маков…

В углу, возле окна, с вызывающе-невозмутимым видом стояли авторы этого грандиозного художественного проекта.

Пораженные увиденным, Завируха и Копылов долго не могли произнести ни слова. Из оцепенения их вывел настойчивый стук в дверь и требовательный голос начальника факультета: «Откройте!»

Замполит отодвинул щеколду, и в проёме двери возникла взволнованная фигура Семена Фомича.

Взглядом пробежав по потолку и стенам, Семен Фомич, насупившись, пошел в атаку:

- Что это такое? – как можно суровее произнес он, обводя рукой комнату.

- Это, - обращаясь к триптиху с всадником и кораблями, начал невозмутимо объяснять Юрка, - полотно, символизирующее преемственность морских поколений. Парусник это линейный корабль «Азов», отличившийся в Наваринском сражении в 1827 году. Он первым в истории Российского флота был награжден Георгиевским кормовым флагом за отвагу и мужество, проявленные в бою. Справа - современный крейсер «Михаил Кутузов» - один из лучших кораблей Черноморского флота. Вверху, над кораблями, кормовые флаги: слева - белое полотнище с голубым диагональным крестом – Андреевский флаг, который был учрежден Петром I в 1712 году. Голубой диагональный крест это крест великомученика Андрея Первозванного, ближайшего ученика Христа и покровителя России; справа – современный военно-морской флаг СССР. Он был учрежден в 1935 году Постановлением ВЦИК и Советом Народных Комиссаров.

В центре триптиха изображен святой Георгий Победоносец, поражающий копьем дракона. Георгий Победоносец - покровитель воинства и символ Доблести, Чести и Воинской Славы.

Как Вы видите, корабли идут навстречу Георгию Победоносцу. По нашему замыслу, это должно символизировать - для военных моряков всех поколений превыше всего: Доблесть, Честь и Воинская Слава.

Юрка замолчал. Молчали и слушатели. По их лицам было видно, что они не ожидали такого поворота событий: мальчишка, – второкурсник в лаконичной форме преподнес им впечатляющий урок патриотизма.

Первым из оцепенения вышел «Как папа? Как мама?».

- Товарищ Кремнев, очень хорошо, что вы знаете историю Российского флота и знакомы даже со святыми покровителями. Но мы живем в двадцатом веке и Ленинская комната не божественный храм. Да и мы с вами не послушники – монахи, а курсанты и офицеры советского военно-морского флота - люди с Марксистско-Ленинским мировоззрением. Возможно, что вся эта религиозная мазня и представляет художественную ценность, но воспитательной ценности в ней нет никакой.

- А это, что за летящая русалка? – ободренный словами замполита понёс было Семен Фомич.

- Это не русалка, - с явным раздражением, возразил Юрка. - Этот триптих посвящен прорыву человечества в космос. Летящая женщина в центре – это Мечта, устремленная к звёздам. Её вознесенные вверх и слегка разведенные в стороны руки, с отогнутыми горизонтально ладонями, образуют латинскую букву V, что означает Victori – Победа. Победа человеческого разума над силами Природы. Мужские руки на боковых створках - это руки творца прекрасной Мечты.

В этом триптихе в художественной форме прописаны пророческие слова основоположника космонавтики Константина Эдуардовича Циолковского: «Земля – колыбель Человечества, но Человечество не может вечно жить в колыбели».

- Ну, так и нарисуйте, чтобы всем сразу было понятно, безо всяких аллегорий, ракету, а вместо рук, обрубков рук, - уточнил Семен Фомич, - что-нибудь на космическую тему. А ещё лучше, по бокам этого вашего триптиха – слово-то, какое нехорошее - напишите высказывания выдающихся людей. Того же Циолковского или Жуковского о покорении космического пространства.

- Но Жуковский к космосу не имел никакого отношения, - съязвил Сашка Гуков. - Николай Егорович Жуковский – отец русской авиации. Он заложил основы практической аэродинамики и создал первые в мире аэродинамические трубы для исследования самолетов.

- А вы не цепляйтесь к моим словам, товарищ курсант, - зло оборвал Сашку Семен Фомич, – я отлично знаю, кем был Жуковский, и его фамилию привел как пример одного из выдающихся ученых. А вот русалки и руки здесь в Ленинской комнате уж совершенно ни к чему. «Летящая Мечта», - передразнил он, - не Мечтой мы должны заниматься, а изучать военное дело настоящим образом. Мы ведь не какие-нибудь там косматые пацифисты, а защитники Отечества и об этом должны помнить всегда. А эта русалка только повод для зубоскальства над таким историческим событием как прорыв Советского Человека в космос! – на высокой патриотической ноте закончил свою, прерванную Сашкиной ехидной ремаркой, речь Семен Фомич.

- Так ведь, Владилен Максимильянович? - обратился он за поддержкой к замполиту.

- Совершенно с Вами согласен, товарищ капитан первого ранга, - подхватил тот. - Можно было обратиться в политотдел, к пропагандистам, и они подобрали бы весь необходимый наглядный материал. На его базе можно было бы оформить красочные стенды. Это были бы очень интересные и главное - познавательные стенды. А все эти аллегории хороши для музеев. Там разные люди ходят, вот пусть они то и расшифровывают эти аллегории.

Начфак согласно закивал головой, а «Как папа? Как мама?» категорично заявил:

- Ну, а эти две картины с угрюмой каменной глыбой в воде и маяком с черепами я вообще считаю безобразием. Они лишены какого-либо смысла. Это какой-то оккультизм, - ввернул он внезапно осенившее его слово.

- Ну, почему же, смысл в них как раз есть и большой, - возразил Юрка, - а к оккультизму они вообще не имеют никакого отношения. Хотя оккультизм сыграл прогрессивную роль в искусстве в эпоху Возрождения.

Снова завладев инициативой, Юрка, как заправский экскурсовод, продолжил:

- Эти картину изображают полярные точки службы наших выпускников. Места либо очень суровые, например, остров Кильдин на Севере, либо очень святые для каждого человека, – мыс Херсонес на Юге.

Остров Кильдин, как рассказывают те, кто там служит, очень угрюм и не приветлив. Особенно полярной ночью. Вот мы и попытались его таким представить. Каждый должен знать, что впереди, после окончания училища, его ждет трудная и суровая служба в самых глухих местах.

А маяк это символ многострадальной Херсонесской земли, где во время обороны Севастополя погибли десятки тысяч людей. Горка из черепов - обычный художественный прием изображения поля брани, а маки - символ пролитой в сражениях крови. Так что никакого оккультизма здесь нет. И потом, мы хотели отойти от традиционных шаблонов оформления Ленинских комнат и художественными приемами по-своему решить поставленную задачу. Что ж плохого в том, что люди будут рассматривать эти картины и размышлять на свой, а не на казенный манер? – с вызовом закончил он.

- Ну, вот что, художники-ваятели, - в сердцах подвел итог Семен Фомич, - Ленинскую комнату вы загубили. Ни о каком участии роты в конкурсе не может быть и речи. Ключи немедленно сдать командиру роты. Вы, товарищи курсанты, пока свободны. Отправляйтесь в класс и занимайтесь вместе со всеми учебными и служебными делами. С вами подробный разговор ещё впереди.

Ребята, понурив головы, неторопливо вышли из Ленкомнаты. В дверях Юрка сунул ключи Копылову.

Когда дверь за ними закрылась, Семен Фомич растерянно посмотрел на своих помощников и обескуражено произнес:

- Достукались! Теперь жди большой беды. Пойдут разборы, совещания, оргвыводы, и все из-за этих пацанов. Как же так получилось Даниил Григорьевич? Вы - опытный воспитатель, участник Великой Отечественной войны, умудренный жизнью человек, а недосмотрели! Пустили, видимо, на самотек их художества, и вот какую пилюлю они Вам и всему факультету преподнесли…

Больше всего Семен Фомич не любил «выносить сор из избы». У себя в кабинете, немного успокоившись, он попытался порассуждать логически:

- Ну, хорошо, соберу я командиров рот и расскажу им о безобразиях художников. Но ведь для убедительности моих слов им нужно будет показать всю ЭТУ мистическую мазню?

Представив, как он поведёт командиров рот в злосчастную Ленинскую комнату и покажет все эти триптихи, как они будут их разглядывать и обсуждать, а потом разнесут по всему училищу, да ещё и прибавят «три короба», Семен Фомич сильно разволновался.

- Нет, ЭТО показывать никому нельзя. Но как тогда объяснить командирам, в чем суть безобразия? Эти стервецы не нарушили ни одной статьи, ни одного из четырех Уставов!

Странная получается картина, - с ужасом подумал он, - нарушений нет, а безобразие есть!

А если сюда подключить еще и комсомольцев, то ЭТО безобразие станет известно всему училищу, и все будут надсмехаться над командованием факультета.

А начальник политотдела? А начальник училища? Они ведь непременно тоже узнают об ЭТОМ. Вот тогда закрутится чехарда!

От этих логических упражнений Семену Фомичу стало совсем плохо. Дрожащими руками он налил из графина в стакан воды, выпил залпом и сунул под язык таблетку «Валидола».

- Черт дернул Альбину Ивановну затеять этот перевод, - в сердцах помянул он недобрым словом супругу, - и я – старый дурак тоже хорош, согласился на эту собачью должность. Служил бы сейчас спокойно в своей части и никаких тебе художников и прочей злоязыкой курсантской публики.

Заложив руки за спину, он тяжело ходил «туда-сюда» по кабинету. Вдруг мелькнула мысль:

- Надо сделать так, чтобы ЭТОГО не было! Видели ЭТУ мазню только я, замполит и командир роты Копылов. Зря Копылов начал кричать и шуметь на весь факультет. Надо было бы сделать всё по-тихому. Пришел бы ко мне, мы бы всё быстренько уладили. Так нет, поднял гвалт! – чертыхнулся Семен Фомич. - Ладно, мы ему объявим выговор «за низкую требовательность к курсантам», чтоб в другой раз был посдержаннее, и на этом закроем вопрос. А начальству, если спросят, что произошло, - наверняка ведь уже успели доложить, - сокрушенно подумал он, - скажу, что курсанты - разгильдяи только перевели краску и ничего путного не нарисовали. За это на них по нервности своего характера и вспылил Копылов. Но во всем уже разобрались сами. Курсантов наказали «за халатное отношение к порученному делу», а Копылову объявили выговор «за низкую требовательность к курсантам». У начальства забот полно, - рассуждал, успокаиваясь, Семен Фомич, - оно и отстанет.

Ухватившись за эту спасительную мысль, он позвонил замполиту и попросил его тотчас же прибыть к нему в кабинет.

Едва тот вошел, как Семен Фомич начал:

- Вот что я подумал, Владилен Максимильянович, ни к чему нам на факультет лишние неприятности. Художники-то ведь уставов не нарушали, следовательно, как на них наложишь дисциплинарное взыскание? Если их привлечь по комсомольской линии, то многим придется объяснять, а, главное, показывать их художества. Над нами же и будут смеяться: курсанты под носом у командования факультета три недели малевали на стенах Ленинской комнаты всякие церковные триптихи, и никто не остановил это безобразие.

Моршин сделал паузу. Внимательно посмотрел на своего зама:

- Вот я и думаю, не надо нам разводить весь этот «сыр-бор». Разгильдяев-художников мы накажем по-другому – отстраним от участия в Московском параде и оставим в училище, чтобы привели испорченную Ленинскую комнату в порядок. Пошлем Копылова в КЭО, чтобы договорился о побелке помещения, пока училище будет в Москве. А в политотделе объясните, например, что в Ленинской комнате второго курса от сырости начал осыпаться потолок и нужен срочный ремонт. Словом найдите уважительную причину, по которой второй курс не будет участвовать в конкурсе. Я Вас поддержу. Право же не стоит сейчас поднимать бучу. Бог с ним, с конкурсом. Не последний раз, а вот репутацию факультета испортить легко, трудно будет восстанавливать.

- Я с Вами согласен, - подхватил замполит, - и сам хотел предложить не поднимать ненужного шума. Этих «художников» я вызову к себе и строго с ними поговорю. Я им объясню, что честь факультета дороже их мазни, и чтобы они не считали себя героями. В политотделе всё улажу наилучшим образом. И с Копыловым тоже поговорю. Понятно, что он человек нервный, фронтовик, был контужен и всё такое, но нужно уметь держать себя в руках, сдерживать свои эмоции, особенно перед курсантами.

- Ну, вот и хорошо, - закивал головой Семен Фомич, - прямо от сердца отлегло. Так и порешим. Мудро мы поступили, что, остыв, всё реально взвесили и нашли удачное решение, а так, сколько бы сгоряча наломали дров. Будь они неладны, эти художники-монументалисты. Сколько здоровья у всех у нас унесли.

После ухода Завирухи окончательно успокоившийся Семен Фомич вновь вернулся ко всему увиденному в Ленинской комнате второго курса и неожиданно поймал себя на мысли:

- Ведь талантливо эти черти нарисовали свои полотна! Прямо хоть в музее их выставляй. И в истории разбираются канальи. Видать, много читают. Надо же и Сашка Гуков вон как лихо меня подцепил. Я и не знал, что он такой. Конечно, наверное, нет большого греха в их художествах, но нет, нет - спохватился он, - показывать все эти их триптихи никому нельзя!

Вечером, вернувшись с совещания у начальника политотдела, Владилен Максимильянович сообщил Семену Фомичу новость: Получена директива, которую вскоре всем объявят. В училище прибывает комиссия по вопросу сокращения штатов. Конкурс на лучшую Ленинскую комнату решено перенести на следующий семестр. Слухи об утреннем переполохе, которые успели просочиться в политотдел, он развеял, обратив в шутку…

И так, лиловым грозовым тучам, сгустившимся было над головами художников-авангардистов, не суждено было пролиться обильным шквалистым ливнем. А налетевший вскоре вихрь событий, навсегда похоронил этот эпизод в беспокойных житейских буднях училища…



Назад в раздел



Новости

Все новости

28.03.2024 новое

«”КАК МОРСКАЯ СОЛЬ В КРОВИ…”. ПУШКИН В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО»

23.03.2024 новое

СКОРБИМ

19.03.2024 новое

ПАМЯТИ О. ВЛАДИМИРА (РЫБАКОВА)


Архив новостей 2002-2012
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru