3 января исполняется 90 лет со дня рождения поэта и художника Александра Морева. Ему посвящён роман-коллаж «Гамлет русской поэзии» А.Ф. Домашёва, кораблестроителя и поэта. Роман создан несколько лет назад, но не нашлось издательства, которое взяло бы на себя заботу издать труд Анатолия Филипповича длиною в сорок лет…

В рецензии на рукопись «Гамлет русской поэзии» известный историк русской культуры, петербургский краевед, художественный критик и поэт Д.Я. Северюхин пишет:

«Книга Анатолия Домашёва “Гамлет русской поэзии”, посвящённая его другу, поэту, прозаику и художнику Александру Сергеевичу Мореву (собств. Пономарёву; 1934–1979), представляет собой, как указано в подзаголовке, “роман-коллаж”, вдумчиво составленный из поэтических текстов и прозаических отрывков, авторами которых являются как сам герой, так и его близкие друзья, литературных воспоминаний и писем, а также документов – выдержек из критических внутренних рецензий разных советских редакций, оценивавших тексты, присылаемые Моревым, в надежде на их опубликование. Небольшой, но ёмкий изобразительный блок включает графические работы Александра Морева, участника знаменитой выставки художников-нонконформистов в ДК “Невский” в 1975 году, открывшей тогда шлюзы бурному развитию свободного искусства (там были представлены два его больших абстрактных коллажа “Железное равновесие” и “Железная необходимость”).

Выдающийся и всё ещё недооценённый гений ленинградского (а значит, и мирового) литературно-художественного андеграунда Александр Морев в детстве пережил Блокаду, во время которой у него на глазах от голода умерла мать, что навсегда оставило отпечаток на его психологическом состоянии, со временем вошедшим в болезненную фазу. Затем последовали и другие жизненные невзгоды, включая уход отца, позже – исключение из средней художественной школы за увлечение “формализмом”, что отрезало путь к дальнейшему образованию, а затем, в зрелые уже годы (и это, возможно, главное), – устойчивое неприятие его стихов и прозы редакциями советских издательств.

Литературные творения Морева – многие стихи и экстремальная по нормам брежневского времени повесть “Раненый и трус” – распространялись в виде машинописных перепечаток (в том числе усилиями поэтов Анатолия Домашёва, Геннадия Алексеева, Эдуарда Шнейдермана и биолога Веры Рольник), тогда как в официальной печати при жизни ему удалось опубликовать лишь пять стихотворений. Между тем его стихи обладают мощным эмоциональным зарядом, резкой контрастностью образов (быт – бытие, пошлость – чистота, любовное бормотание – громкие ораторские ноты), широким тематическим диапазоном, богатым спектром изобразительных средств, интонационным разнообразием и ритмической свободой, а порой и нестыдливым обращением к эротической чувственности. Борис Иванов, один из лидеров неофициального культурного движения 1970–1980-х годов, писал о Мореве: “Его творчество можно назвать реалистическим – с доверием он относился лишь к тому, что обладает чувственной достоверностью, а не социальной ангажированностью. Страсти, чувства, влечения – и потому яркая эмоциональная окраска всего того, что он изображал, и отсюда – экспрессионизм как резкая эмоциональная определённость изображаемого мира…”

В 1967 году Александр Морев в приступе отчаяния, а точнее, психологического слома, сжёг папки со своими стихами и рисунками – его сохранившееся литературное наследие составляет теперь только дополняемый по мере новых разысканий сборник “Листы с пепелища”, известный в нескольких изданиях, как давних машинописных, так и более поздних типографских. Эта драма, печальный акт auto de fe, ясно осознаваемый каждой творческой личностью, вероятно, стал предвестием отдалённой по времени последней трагедии, о которой сказано в этой книге.

Биографию Александра Морева, тщательно восстановленную и прокомментированную Анатолием Домашёвым по литературным текстам (напомню, основоположник “биографического метода” в литературоведении романтик Шарль-Огюстен Сент-Бёв постулировал обратный путь – от биографии к текстам), можно воспринимать как реквием Гамлету русской поэзии или, что по-моему точнее, её “заблудившемуся Дон-Кихоту”, и более – как реквием всей эпохе ленинградского самиздата – эпохи, изобиловавшей трагическими изломами судеб, но и по-своему радостной – по молодому духу просветлённого творческого чувствования» (Рецензия на книгу из личного архива А.Ф. Домашёва).

Александр Морев – Гамлет русской поэзии – трагически ушёл в 1979 году. Ему было 45 лет.

Мы не теряем надежды на то, что книга А.Ф. Домашёва об Александре Мореве увидит свет. С разрешения Анатолия Филипповича Домашёва публикуем отрывок из рукописи. И продолжаем искать Издателя.

А. Ф. Домашёв дома, за письменным столом. 2021 г.

Фото: Морской фонд имени Виктора Конецкого.

…В ленинградской поэзии 1960–70-х лет Александр Морев был камертоном, по которому настраивали свои лиры многие, в том числе и ныне здравствующие серьёзные стихотворцы. Хотя почему был? Камертон не может устареть. На мой взгляд, планка, установленная Александром Моревым, не преодолена до сих пор. Морев не имеет предшественников. Его предшественник, его мерило – только Пушкин. Тот, кто читал моревский (во многом автобиографичный) рассказ «Узкие перчатки», знает, что значил Пушкин для Морева. Герой-подросток даже собственный почерк переделывал под пушкинский. Это не означает, что стихи Морева архаичны. Нет, Морев – бунтарь, Морев – искатель. Он не копирует великого тёзку, не подражает Пушкину. Он продолжает его творчески, развивает интонационно и ритмически русскую поэтику, всегда лиричную, всегда с повышенной температурой (градусом). В этом его принципиальное отличие от так называемых постмодернистов. Пушкин. Лермонтов. Блок. Маяковский. Есенин. Мандельштам. Пастернак, Цветаева… Страсть и эмоциональность. До запоя, до петли, до пули. Стихи – не упражнения в риторике, не рассуждения орнитологов «по поводу», не бесстрастная фиксация чего угодно и даже чего угодно-с. Проповедовать одно, а жить себе на уме – это не по-пушкински, это не по-моревски. Так стихов не пишут. Так поэты не живут. Поэты живут, как пишут. Пишут, как дышат. Это по-пушкински, это по-моревски. «Человек должен быть добрым и сильным» – вот формула Морева. Иначе ремесленничество. Поэтому: Есенин – вложил голову (или ему помогли?) в петлю, поэтому Маяковский выстрелил (а может, и ему помогли?) себе в сердце, Мандельштам погиб – в ГУЛАГе, Цветаева вернулась в Россию – повеситься. Ахматова «замкнула слух» – лишь бы Россию не покидать, Пастернак – отказался от «нобеля». А в штольню на пересечении Шкиперки с Наличной – сиганул Морев. Разве можно холодным, прагматичным умом понять их? Они жили – сердцем. И сколько тому примеров: поэты, философы, аристократы, интеллигенты. А все, как простые крестьяне – даже останками, даже пеплом, но – в свою землицу-матушку! И для Морева «где быть» – такой проблемы не возникало: здесь или нигде. Почему? Ответ на этот вопрос каждый даёт себе сам.

«Гамлетовская» линия судьбы Морева пронизывает всю его жизнь целым рядом ключевых обстоятельств. Когда началась война, Саше было семь лет. И в этом нежном возрасте на его долю выпали совсем не детские испытания страданием. Он пережил голод и холод блокадных зим (от первого до последнего дня блокады – безвыездно), потерял двенадцать родственников: на его глазах умерли мама, бабушка и младший брат. После Победы вернувшийся с фронта отец ушёл в другую семью, и Саша осиротел вторично. Как и после смерти мамы, Сашу продолжила опекать (до конца своих дней) родная тётушка – Анастасия Ивановна Пономарёва.

С 1948 года Саша учился в СХШ при Академии Художеств, где он, как свидетельствует Сашин одноклассник Марк Смирнов, был среди них «наиболее талантливым, стремительно талантливым» учеником. Однако 17 мая 1953 года (за два года до окончания СХШ) этого «наиболее талантливого» из школы исключили или, как говорили пацаны-сэхэшатики, – «вытурили». На его долю выпало в числе первых из среды художников Ленинграда осваивать профессию ночного сторожа… А звезда «самого смелого (по выражению Э. Шнейдермана) в Ленинграде поэта» Александра Морева взошла на поэтическом небосклоне 17 февраля 1960 года в день открытия Первого городского турнира молодых ленинградских поэтов. Ах, что это было за событие! Настоящая эйфория четырёх лет после разоблачения культа личности, после начала оттепели… Впервые в одном зале собралось столько молодых, ещё мало кому известных, поэтов! Что и говорить – грандиозное событие. Ярчайший небывалый эпизод в литературной жизни города. Вот как вспоминает об этом в статье «Пути легализации неофициальной поэзии в 1970-е годы» («Звезда» № 8–1998) поэт Эдуард Шнейдерман: «Зал был переполнен. Читали человек тридцать, каждый – по два стихотворения. Жалею, что сразу не записал фамилии всех участников. Запомнились В. Соснора, А. Кушнер, Г. Горбовский, Р. Вдовина, О. Тарутин, Е. Кучинский, И. Бродский, А. Морев. Первых трёх жюри признало победителями и наградило томиками стихов.

Турнир был уникален и в том отношении, что происходил без предварительной цензуры. Выступить мог каждый желающий – надо только записаться перед началом у устроителей. Но за это и поплатились как организаторы – выговорами, так и двое участников – запрещением на два года выступать публично. А как раз они – Бродский и Морев – произвели на меня, да и на очень многих, наиболее сильное впечатление».

Саша Морев читал «Есенистое» и «Рыбий глаз». Стихи его, как пишет Шнейдерман, «по тем пуристским временам показались слишком откровенными, как-то неудобно откровенными» и вызвали неоднозначную реакцию: восторг у зала и шок у жюри. По результатам турнира секретариат (!) Союза писателей запретил молодому автору посещать лито «Нарвская Застава», публиковать стихи (как будто в подцензурные времена автор был волен решать вопросы собственных публикаций), а также – выступать с их чтением. Хорошо хоть не запретили писать и общаться с поэтами вне Лито (а ведь литературные начальники могли бы «позволить себе» и такой абсурд) <…>

Другим знаковым событием в литературной судьбе А. Морева стал день 11 октября 1967 года, когда он был вынужден собственноручно сжечь все свои стихи. И сколько их сгорело в том безрассудном костре – уже никто и никогда не узнает. У нынешнего молодого читателя может возникнуть справедливый вопрос: как же так, практически не публиковавшийся поэт и вдруг он же – один из поэтических лидеров? Не преувеличиваю ли я, по-дружески возвышая своего товарища? Твёрдо отвечаю – нет, не преувеличиваю. Именно для того, чтобы убедить вас в объективности своего восприятия личности и творчества Морева, я и взялся за эту тему. <…>

Предвижу и другой, вполне закономерный, вопрос нынешнего читателя: неужели в то время не нашлось ни одного писателя-профессионала, который бы поверил в новый талант, протянул бы руку и оказал поддержку одарённому автору? Конечно, такие писатели были, творческое сообщество далеко неоднородно, в нём, как и в любом коллективе, всегда присутствуют разные характеры и личности.

Одним из первых, поверивших в Морева, оказался тогда ещё сравнительно молодой, но уже знаменитый и популярный, наш великий ленинградский маринист Виктор Викторович Конецкий, с которым Саша Морев познакомился и подружился в заснеженных Пушкинских Горах зимой 1965 года. Свидетельствую: Конецкий и Морев сразу же почувствовали друг в друге одинаковую, если можно так сказать, «группу литературной крови». Возвратившись в Ленинград, они частенько встречались, перезванивались, навещали друг друга дома, дружески обсуждали свои произведения – готовые и находившиеся в работе, делились творческими планами и т.д. Симпатизируя творчеству Морева, Конецкий даже письменно рекомендовал редакции московского еженедельника «Литературная Россия» опубликовать рассказы Морева. Я узнал об этом только сейчас, разбирая переписку Морева, в которой обнаружил письмо от 16.04.68 из редакции газеты «Литературная Россия». Правда, несмотря на такого авторитетного «рекомендатора» и вроде бы позитивное впечатление рецензента от полученных рассказов А. Морева, публикация их в этом издании так и не состоялась.

С первой встречи с творчеством Морева мгновенно оценил уровень его дарования прозаик Глеб Горышин: в конце 1965 года он лично отвёз в Свердловск и передал журналу «Урал» моревский рассказ «Узкие перчатки», который сразу же в № 1–1966 был опубликован и вскоре прочитан по ленинградскому радио народным артистом Игорем Олеговичем Горбачёвым.

Что касается Сашиных стихов, то при жизни несколько его стихотворений были напечатаны в ленинградских альманахах «Молодой Ленинград» (1966), «День поэзии» (1967, 1977), но чья персональная поддержка сыграла тут решающую роль – можно только предполагать. После Сашиной гибели Глебу Горбовскому удалось напечатать со своим предисловием подборку стихов Морева (почему-то, к сожалению, с неуместной их правкой) в журнале «Аврора» № 3–1980.

Другую попытку тогда же предпринял наш общий друг-островитянин – поэт Геннадий Алексеев. Он составил «проходной», как ему казалось, вариант будущего сборника стихов «Листы с пепелища», чтобы показать его поэту Михаилу Александровичу Дудину, который, как хорошо известно, всегда весьма позитивно относился к молодым талантам, но был ли передан ему этот вариант сборника и была ли на него ответная реакция Дудина – неизвестно. Вот и вся реальная поддержка творчества Саши от профессионалов того времени.

Душевная драма Морева – драма умного, одарённого человека, несущего добро и свет, наделённого острым чувством справедливости, готового жертвовать собой во имя этой справедливости. И при всей своей очевидной правоте, не находящий поддержки у официального сообщества.

Морев как человек – непредсказуем и демократичен, он на равных с Моцартом и с дворником. Морев как индивид, как личность – врождённый лидер. И потому он – один из неофициальных лидеров сразу трёх «цехов» одновременно: живописи, поэзии и прозы. Но сегодня уже понятно, что в первую очередь он, безусловно, – поэт. Поэт от Бога. Морев как поэт – неподражаем и «штучен»: таких поэтов не было ни до, ни после него. Он обогатил отечественную поэзию и оказал мощное влияние на многих своих современников (не в том ли «секрет» непрерывающегося потока стихов и воспоминаний о нём?). Его непосредственное влияние ощутили на себе и Рубцов, и Бродский. Но он до сих пор остаётся в их тени. Да, я помню, что мы ленивы и не любопытны. Я понимаю, что оценить современника сложно. Я не осуждаю, что не удосужились, не прочли, не доросли, но – всё же, всё же, всё же…

Я знаю, Гамлеты проигрывают, Гамлеты погибают, но погибают – физически, не духовно. При всём этом я верю в тех, кто выбирает сторону Гамлета. И, если бы Гамлет и Морев были современниками, мне кажется, что гамлетовская флейта перешла бы непосредственно к Мореву. А на гамлетовское «быть или не быть» Морев ответил как истинный Гамлет – собственной жизнью. Ведь именно Морев из тех поэтов, для которых – уж если «гибель, то – всерьёз…»

Работа Александра Морева. Из личного собрания А. Ф. Домашёва.