Библиотека Виктора Конецкого

«Самое загадочное для менясущество - человек нечитающий»

ТАТЬЯНА АКУЛОВА

МАТЕРИАЛЫ К БИОГРАФИИ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО

«Материалы к биографии Виктора Конецкого» впервые опубликованы в 2003-м году в восьмом дополнительном томе «Собрания сочинений» писателя. Рукопись, подготовленная к публикации по просьбе издательства в короткий после ухода Виктора Викторовича срок, не избежала неточностей и ошибок. За прошедшие годы изучен целый ряд источников, которых недоставало при публикации работы в 2003-м году. В новом варианте «Материалов» выверены даты и фамилии, уточнены и дополнены биографические сведения об упоминаемых лицах – на основе семейного архива и документов, полученных из государственных архивов (2003 – 2020). В публикации представлены фотографии из личного архива, некоторые из них никогда не публиковались.

В последние годы своей жизни Виктор Конецкий практически отошел от литературных дел. Он тосковал по Северному морскому пути, Русскому Северу, понимая, что никогда больше не вернется в дорогие его сердцу места. Ему как писателю не хватало «фактуры», чтобы снова подарить своим читателям Зеленый луч надежды…
Я же, не понимая тогда до конца его тоски, начала «собирать материал для новой книги» – Виктор Викторович не раз говорил, что хотел бы написать большую книгу о своей семье. Увидит, думала, новые документы на письменном столе, глядишь, и расскажет о том, что осталось невысказанным.
В документальном рассказе «Из семейной хроники» (глава книги «Никто пути пройденного у нас не отберет») Виктор Конецкий рассказал о судьбе своих близких, но опирался при этом в основном на свою память, и потому фактографические ошибки были неизбежны.
…Чаще всего в своих воспоминаниях Виктор Викторович уходил в блокадную зиму 1942-го года. Переживания того страшного времени, думаю, стали важнейшими в его жизни. И ничто из увиденного и пережитого в многотрудной его жизни не могло сравниться с тем опытом по серьезности эмоционального и нравственного потрясения.
Тяжелая болезнь брата, смерть – на глазах 12-летнего мальчишки – любимых тетушек, материнское одиночество и самопожертвование, Никольский морской собор, в котором молились холодным зимним утром, и бабушкина могилка на Смоленском православном кладбище, куда мать вела потом, – это было началом и концом почти всех наших бесед последних лет. Не было в этих разговорах почти никакой конкретики, больше эмоций…
С архивного поиска сведений об этих людях – матери и отце, тетушках и дядюшках и начала я свою работу. И чем больше, работая в архивах, библиотеках и музеях, узнавала о них, двадцатом веке, изменившем их судьбы, тем важнее эта работа становилась для меня лично. И уже не думала, что «собираю материал для новой книги».
Читая скупые архивные справки, листая материалы допросов, письма, рассматривая старые фотографии, вспоминала строки Арсения Тарковского, которые, как мне казалось, давно забыла:

Все меньше тех вещей, среди которых
Я в детстве жил, на свете остается.
Где лампы-«молнии»? Где черный порох?
Где черная вода со дна колодца?

Где «Остров мертвых» в декадентской раме?
Где плюшевые красные диваны?
Где фотографии мужчин с усами?
Где тростниковые аэропланы? <…>

Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?
Одно ушло, другое изменилось,
И что не отделялось запятою,
То запятой и смертью отделилось <…>

И стало необходимым сохранить на бумаге имена дорогих уже и мне людей, изложить незаурядную историю семьи, рассказать и о Викторе Викторовиче, – неотделимой ее частице.
Моя работа была значима для него – многие сведения о родных, полученные из архивных источников, были ему ранее не известны.
У меня нет литературных способностей и, может быть, именно это обстоятельство позволило не «писать книгу», а идти след в след за документом, который скажет точнее меня.
Данная рукопись не претендует на полноту освещения истории семьи Конецких, тем более – биографии писателя, но, надеюсь, дает верный ориентир к ее изучению.
Работа по сбору материалов к биографии В.В. Конецкого продолжается.

I

В 1383-м году на месте нынешнего города Тихвина явилась чудотворная икона Божией Матери, до того явившая чудеса исцеления на Новгородчине в Обонежье. (По преданию образ написан самим евангелистом Лукой.)
Вокруг святого места явления Богородицы в Тихвине была сооружена деревянная церковь, вокруг которой быстро вырос поселок. К концу XIX века в нем насчитывалось восемьдесят церквей (деревянных и каменных) и три монастыря.
В этом благословенном месте и родился в 1830-м году Дмитрий Иванович Конецкий, старейший из рода Конецких, о котором мы имеем сведения. Доподлинно известно, что был он из тихвинских мещан (в то время – Новгородской губернии).
Дмитрий Иванович служил бухгалтером на железной дороге (по другим сведениям – конторщиком в типографии).

Д.И. Конецкий

Дмитрий Иванович Конецкий

Женился он поздно, в сорок шесть лет, на М.П. Базуновой. Этот брак, подаривший пятерых детей, можно было бы назвать счастливым. Но Дмитрий Иванович тяжело болел, последние шестнадцать лет своей жизни был парализован.
Скончался Д.И. Конецкий 11 августа 1908-го года в возрасте 78-ми лет и похоронен на Волковском православном кладбище – на пособие, которое его старшим дочерям выплатили по месту их службы.
Старинная семейная Тихвинская икона Божией Матери, которая хранилась в семье Конецкого, была подарена в тридцатые годы прошлого столетия вдовой Дмитрия Ивановича Николо-Богоявленскому морскому собору.
День Тихвинской иконы Божией Матери (9 июля) всегда почитался в доме Конецких семейным праздником.

В книге «Никто пути пройденного у нас не отберет» Виктор Конецкий писал: «…В проходе второго этажа [Никольского Морского собора] уже скоро век висит наша семейная икона Тихвинской богоматери – подарок всем морякам и рыбакам от бабушки Марии Павловны, которая знать не знала, что ее внука пронесет по всем океанам планеты – семейство было на сто процентов сухопутное».
Про сухопутность своей семьи Виктор Викторович не ошибался, хотя знал о купцах Конецких, успешных судовладельцах, занимавшихся с середины XIX века торговлей хлебными товарами.
Краеведы помнят, что на Плахе в Тихвине в начале ХХ века еще стояли склады, принадлежавшие купцам братьям Конецким.
В 1857-м году один из них – купец 2-й гильдии Григорий Иванович Конецкий (1831 – 1872) – основал в Санкт-Петербурге транспортную фирму «Невское баржное пароходство».
После его смерти фирму унаследовал его брат Иван.
Иван Иванович Конецкий (1835 – 1889), надо полагать, был умным и работящим человеком. Начинал он «в подрядах»; впоследствии удачная женитьба на купеческой дочери Ираиде Матвеевне, урожденной Ланской, позволила ему подхватить и развить семейное пароходное дело.
Суда И.И. Конецкого ходили по Волге с притоками, Мариинской и Тихвинской системам, а буксирные пароходы – по Неве, Шексне и Каме с притоками.
Один из многочисленных внуков судовладельца И.И. Конецкого – кинорежиссер Сергей Эйзенштейн (1898 – 1948) – писал в «Автобиографии»: «Не могу похвастать происхождением. Отец не рабочий. Мать (Юлия Ивановна, урожденная Конецкая. – Т. А.) не из рабочей семьи. Отец архитектор и инженер. Интеллигент. Своим, правда, трудом пробился в люди, добрался до чинов. Дед со стороны матери хоть и пришел босой в Питер, но не трудом пошел дальше, а предпочел предприятием – баржи гонял и сколотил дело. Помер. Бабка – “Васса Железнова”. И рос я безбедно и в достатке».

Родители С.М. Эйзенштейна и его бабушка

Родители С.М. Эйзенштейна – Михаил Осипович и Юлия Ивановна, бабушка Ираида Матвеевна Конецкая

Ираида Матвеевна Конецкая (1848 – 1905) подарила мужу пятерых сыновей и четырех дочерей. После ранней кончины И.И. Конецкого она взяла дело мужа в свои руки. В марте 1900-го года был утвержден Устав Товарищества судоходства и пароходства «И.И. Конецкий» на паях с капиталом 800 тыс. рублей. Членами Правления Товарищества стали купчиха 1-й гильдии Ираида Матвеевна Конецкая, ее сын Сергей Иванович и племянник И.И. Конецкого – Иван Григорьевич Конецкий, в кандидаты попал сын купчихи Иван Иванович, а сыновья Евгений и Петр стали членами Ревизионной комиссии Товарищества.
Семейство Конецких в 1895-м – 1917-м годах, проживало на Старо-Невском проспекте, в доме № 173, там же находилось и Правление Товарищества. Дом этот сохранился (он сильно пострадал во время Великой Отечественной войны, после реконструкции вырос на два этажа).
Ираида Матвеевна Конецкая скончалась на паперти Троицкого собора Александро-Невской Лавры, молясь на надвратную икону. Семейное дело возглавили ее сыновья – Иван, Сергей и Евгений, а директором правления товарищества судоходства и пароходства «И.И. Конецкий» стал коммерции-советник, купец 1-й гильдии, потомственный Почетный гражданин Иван Григорьевич Конецкий – племянник почившего купца И.И. Конецкого.
Иван Григорьевич Конецкий (? – 31 декабря 1934, Boulogne.-Seine) был выборным от петербургского купеческого сословия (с 1896), гильдейским старостой Петербургской купеческой управы (1896 – 1906), товарищем председателя попечительского совета Петровского училища Петербургского купеческого общества, членом правления Петербургского Общества взаимного кредита (в 1913), председателем правления Петроградского общества взаимного кредита (с 1913), директором правления Русского общества для изготовления снарядов и военных припасов (с 1916), членом ревизионной комиссии Русского Торгово-Промышленного банка.
В 1905-м году И.Г. Конецкий был включен в список кандидатов в Государственную думу по Петербургу от соединенного Комитета монархических партий: Союза 17-го октября, Прогрессивной экономической партии, Торгово-промышленного союза и Партии правого порядка.
В 1910-м году по государственной программе реформирования флота из Товарищества «И.И. Конецкий» возник ряд ведущих заводов Санкт-Петербурга и Ижоры.
В 1913-м году Товарищество «И.И. Конецкий» получило право выпуска облигаций (с увеличением основного капитала до 1,2 млн. рублей и балансе в 3 942 124 рублей). К началу Первой мировой войны флот Товарищества включал свыше 40 пароходов (колесных и винтовых) и 250 барж. Товариществу принадлежали пристани и доки в Петербурге, Нижнем Новгороде и Рыбинске. В 1914-м году имя И.Г. Конецкого попало в список деловой элиты России.

…В конце 1960-х годов в писательский дом на улицу Ленина, где проживал Виктор Конецкий с матерью Любовью Дмитриевной, пришла внучка «Вассы Железновой» – Евгения Ивановна Конецкая. Родства не обнаружилось, а дружеское расположение друг к другу возникло – и навсегда.
В 1976-м году Евгении Ивановне удалось разыскать родственников во Франции – в 1916-м ее отец Иван Иванович Конецкий (как и Иван Григорьевич Конецкий) бежал из России, женился на француженке, у них родилась дочь Ида. Сводную сестру и ее семейство и разыскала Евгения. Муж сестры Сергей сообщал ей:
«…[Конецкие] были большими северными капиталистами. Их корабли ходили по Неве, по Волхову до Новгорода, потом пошли по Мариинской системе каналов и приготовлялось создание “Русского пароходства Петербург – Нью-Йорк”. Твой папа на свой счет строил железную дорогу Петербург – Мурманск с концессией на 99 лет… Он подружился с князем Юсуповым, который вошел в компанию пароходства, как и другой его приятель, князь Шереметьев. Они были, пожалуй, самыми богатыми людьми в России. Когда Юсупов убил Распутина, то твой папа умудрился в 24 часа получить командировку в Англию и немедленно уехать подальше от “царского гнева”. Там он и оставался и больше в Россию не возвращался. Умер он в Париже, после операции язвы в желудке…
Другие Конецкие были банкирами в Москве и умели “делать деньги”. В Англии в банке лежит колоссальная сумма денег, принадлежащая “Мариинскому пароходству и судоходству”, Иван Иванович [Конецкий] завещал всё своим детям поровну. Но, увы, доказать, что это его деньги – невозможно, и они после 100 лет достанутся Англии…»

Судьба Евгении Ивановны Конецкой (1909 – 1996) сложилась не просто. Она воспитывалась без родителей. В записях Виктора Конецкого сохранились сведения о том, что ее мать, бросив троих детей, сбежала в Югославию с каким-то офицером, была там покинута возлюбленным, бедствовала вдали от родины, на жизнь зарабатывала шитьем. В семь лет Женя осталась и без отца.
В молодости Е.И. Конецкая выступала в цирке; пережила блокаду Ленинграда; до пенсии работала в виварии в одном из ленинградских НИИ.

Е.И. Конецкая

Евгения Ивановна Конецкая

Евгения Ивановна жила одиноко, на скромную пенсию. В.В. Конецкий ей помогал, он был практически единственным близким человеком, которому она могла позвонить. Время свое Евгения Ивановна проводила в заботах о бездомных животных. Родственникам во Францию писала, что у нее «есть всё, о чем может мечтать советская женщина».
Е.И. Конецкая скончалась от черепно-мозговой травмы, полученной то ли при падении в результате несчастного случая, то ли в результате разбойного нападения в подъезде темного питерского дома. Ей было 87 лет.
Похоронена Евгения Ивановна на Смоленском православном кладбище, рядом упокоен Виктор Конецкий – обоих не стало 30 марта, с разницей в шесть лет. Судьба и добрая воля соединили представителей двух родов на семейном участке писателя – одного ли они корня или нет, и не важно.
…В 1976-м году, даря свою книгу «Эйзенштейн» младшему другу, Виктор Борисович Шкловский написал: «Виктору Конецкому, не для розыска предков, а для того, чтобы он чаще вспоминал Виктора Шкловского. А у меня вокруг всё срублено. Не очень надо так долго жить. Но ты живи, а то СССР забудет о том, что она шибко и громко морская страна…»
В Тихвине краеведы уверены, что С.М. Эйзенштейн – троюродный брат В.В. Конецкого.

Жена Дмитрия Ивановича Конецкого – Мария Павловна, урожденная Базунова, родилась 26 июля 1859-го года.
Маша была сиротой и воспитывалась в семье своих крестных родителей. После окончания гимназии, в возрасте шестнадцати лет, она была выдана замуж.
Мария Павловна «была женщина строгая и крутого, этакого адмиральского нрава. Ее в семействе не только слушались беспрекословно, но и побаивались трепетно», – так писал о ней, по рассказам родных, Виктор Конецкий.
Супружество Марии Павловны было омрачено потерей умершего в младенчестве сына, долгой и тяжелой болезнью мужа. Ее дочери, отличные и по характеру, и по темпераменту, требовали большого внимания и терпения, а расходы семьи – диктовали необходимость подрабатывать шитьем.

М.П. Конецкая (Базунова)

Мария Павловна Конецкая

Что было радостного в ее небогатой событиями жизни? Может быть, поездка со старшей дочерью в Париж, редкие красивые наряды, которые она очень любила, театральные впечатления, которыми не была обделена…
Мария Павловна дожила до той поры, когда можно было радоваться внукам – их было пятеро. Она не увидела всей дальнейшей трагедии своей семьи – аресты зятьев и дочери Ольги, гибель старших дочерей в блокаду, одиночество младшей, любимой дочери…
Умерла Мария Павловна Конецкая 30 июля 1933-го года, похоронена на Смоленском православном кладбище.
По правую сторону от ее могилы надгробная плита. На ней можно прочитать: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. В сем месте погребено тело рабы Божией жены парикмахера Импер. Театра Варвары Ивановны Кондратенко Скончалась 17 мая 1872 года на 35 году от роду От детей».
Возможно, это могила крестной матери М.П. Конецкой.

М.П. Базунова принадлежала к известной в Петербурге семье книгоиздателей Базуновых.
Сведения об этой некогда большой и интересной семье имеются в разных источниках. Но недаром С.Н. Белов, один из исследователей книгоиздательской деятельности Базуновых, писал, что «Базуновы – одна из самых странных и загадочных фамилий в истории русского книготоргового и книгоиздательского дела» (1).
Действительно, ни один из известных печатных источников не содержит сведений обо всех представителях этой семьи, занимавшихся книжным делом, не раскрывает со всей полнотой незаурядную их деятельность и практически умалчивает о дальнейшей судьбе семьи после разорения А.Ф. Базунова – последнего известного книгоиздателя из этого рода.
Книжная торговля Базуновых существовала с 1810-го года. Начало торговому делу положил в Москве Василий Иванович Базунов. Его дело продолжили сыновья: в Москве – Иван Васильевич Базунов (1785 – 1866), помогавший отцу с пятнадцати лет, в Петербурге – Олег Васильевич и Федор Васильевич (1810 – 1854).
Но самый заметный след в истории книготорговли оставил внук Василия Ивановича – Александр Федорович Базунов (1825 – 1899). Он начинал в Петербурге приказчиком в книжном магазине А.Ф. Смирдина (1795 – 1853), а затем, в 1858-м году, унаследовав дело отца Федора Васильевича Базунова, открыл на Невском проспекте свою книготорговлю, вскоре занялся и книгоиздательской деятельностью.

Здание, в котором располагался магазин А.Ф. Базунова

В 1850-е гг. книжный магазин А.Ф. Базунова располагался в доме Ольхиной (Невский пр., 30 и угол наб. канала Грибоедова, 19). Ныне в нем – Малый зал Филармонии. 
Архивное фото 1900-х годов.

«Между фирмами петербургской книжной торговли фирма А.Ф. Базунова считалась всегда одной из солидных, а из либеральных книжных магазинов, к которым почему-то причислялся и магазин г. Базунова, этот магазин был почти единственно благонадежным…», – сообщалось в «Отечественных записках» (2).
В магазине А.Ф. Базунова продавались книги по самым разным отраслям знаний – богословская литература, книги по экономике, истории, искусству, книги для народного чтения и обучения (азбуки и грамматики), «Жизнеописания замечательных людей», «Краткая русская история» Н. Ушакова, сочинения Брема. Многие книги стоили 10–40 копеек и были доступны для покупателей из простого сословия. В магазине А.Ф. Базунова продавались разнообразные периодические издания – «Русская старина», «Морской сборник», «Русский вестник», «Природа», «Московские ведомости». Отдал дань А.Ф. Базунов и морской теме, издав «Морское призовое право», «Краткие сведения о русских морских сражениях», 2-томник «История американского флота».
Но самым значительным поступком Александра Федоровича Базунова стало издание «Библиотеки современных писателей».
А.Ф. Базунов был в хороших отношениях со многими известными писателями – он стал первым издателем Глеба Успенского, его имя встречается в письмах А.И. Герцена, который часто отправлял через магазин Базунова книги по нужным адресам, Ф.М. Достоевского, три книги которого он издал («Записки из Мертвого дома»,1862; «Преступление и наказание», 1867; «Вечный муж», 1871), А.К. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина.
В книге Н.И. Свешникова «Воспоминания пропащего человека» Александр Федорович характеризуется как человек «с большим культурным размахом» (3). Ф.М. Достоевский, хорошо знавший А.Ф. Базунова, в письме к Аполлону Майкову характеризовал своего книгоиздателя как человека, с которым «можно говорить прямо», и который «любит спрашивать советы» (4).
На издании книг современных писателей А.Ф. Базунов и разорился – задолжал бумажным фабрикантам, типографиям, отдельным лицам, и был объявлен несостоятельным должником.
«Решив издавать отдельными книгами произведения русских беллетристов, Базунов выпустил в короткое время более 50 сочинений разных авторов, в том числе Достоевского, Глеба Успенского, Лескова, Боборыкина, Засодимского, Авсеенко и даже… Буренина. В несколько лет он буквально заполонил весь русский книжный рынок своими изданиями по беллетристике. Писатели один за другим охотно передавали Базунову право на издание своих романов и повестей, во-первых, потому, что каждому приятно было видеть свои произведения изданными отдельно, и, во-вторых, потому что Базунов платил всегда наличными, хотя, как утверждали люди сведущие, платил мало. В литературных кружках держалось твердое убеждение, что Базунов наживает на русских беллетристах громадные капиталы и… вдруг оказался банкротом, несостоятельным должником…», – так комментировал финал книгоиздательской деятельности А.Ф. Базунова «Книжный вестник» (5).
Большинство исследователей книготорговой деятельности Александра Федоровича Базунова считают, что причина его разорения заключалась в желании «согласовать коммерческие начала с общественной полезностью изданий» (6).
Показателен тот факт, что в свое время и А.Ф. Смирдин разорился на массовом издании «Полного собрания сочинений русских авторов».
Н.С. Лесков, сочувствовавший прогоревшему А.Ф. Базунову, предложил издать сборник в пользу издателя «Библиотеки современных писателей», наподобие сборника, изданного в пользу Смирдина, но не встретил сочувствия.
Разорение А.Ф. Базунова вызвало множество толков. На коммерческом суде по делу о банкротстве издателя всплыл вопрос о мизерных гонорарах, которые выплачивал издатель авторам (7). В печати появились неприличные намеки на «излишнее увлечение молодыми чувствами», «перекрасившего свои волосы не просто в темный цвет, а в смесь темнаго с зеленым» издателя, «на гнусную алчность книгопродавцов». Отъезд оглушенного разорением А.Ф. Базунова за границу на непродолжительный срок журналисты были склонны характеризовать как попытку побега от кредиторов.
…Александр Федорович Базунов, оставшись без средств к существованию, занял скромное место приказчика с жалованьем в девяносто рублей в месяц у книгопродавца К.Н. Плотникова в Гостином дворе, где и прослужил двадцать три года, до самой своей смерти.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ИСТОРИЧЕСКОГО АРХИВА

Его Сиятельству графу Александру Владимировичу Адлербергу.
23 мая 1871 г.
Книгопродавец Базунов в течение нескольких лет кряду поставлял книги, журналы и газеты для в Бозе почившей Государыни Императрицы Александры Федоровны.
По настоящее время из книжного магазина Базунова берутся книги и журналы почти для всех особ Императорской фамилии, а также для собственной библиотеки Его Императорского Величества.
Доказательством точности использования поручений и добросовестности Базунова служит то, что он уже много лет состоит комиссионером Императорской Академии наук, Морского ученого комитета, Министерства юстиции, Министерства финансов и Императорского университета Святого Владимира.
Из иностранных книгопродавцов в Петербурге двое – г. Мелье (бывший Дюфурь) и Шмицдорф носят звание книгопродавцов Его Императорского Величества, между тем как из русских никто еще не удостоен этого высокого счастия.
Во внимание по всему вышеупомянутому Базунов просит об исходатайствовании Всемилостивейшаго дозволения ему именоваться книгопродавцом Двора Его Императорского Величества.
Имею честь почтительнейше ходатайствовать пред Вашим Сиятельством по упомянутой просьбе Базунова.
Генерал-адъютант Посьет

Поставщиком Его Императорского Величества стал счастливый конкурент А.Ф. Базунова – поляк М.О. Вольф.
После разорения А.Ф. Базунова остались нераспроданными книги на несколько сотен тысяч рублей – на них не было спроса и они «лежали камнем» на складах издателя. Проблему с книгами разрешил в 1900-м году пожар на складе, который и уничтожил остатки изданий.

В июне 1999-го года В.В. Конецкий получил письмо из Новосибирска. Его адресат – физик Евгений Петрович Базунов – сообщал, что является одним из потомков известных книгоиздателей.
«Надо отметить, – писал Евгений Петрович, – что, возможно, все Базуновы – от одного корня, которого звали “базуном”, т. е. человеком, дающим затрещины (это слово исчезло из русского языка уже в 19-м веке, но в толковом словаре Даля оно еще есть). Октябрьская революция обернулась для нашего рода кровавой трагедией, хотя именно он боролся в 19-м веке за социальную справедливость. Мой дед – офицер русской армии Базунов Е.А. погиб в тюрьме перед войной, отец мой одно время был беспризорником, учился в ФЗО, затем трудно пробивался в жизни, в институт поступил в 40 лет, закончил – в 45. Естественно, документов нет никаких, давно нет в живых моего отца и его брата (они остались только в моей памяти). А от рода Базуновых мне достались “упорная моя кость, да природная моя злость” и еще любовь к книгам…»


Старшая дочь Марии Павловны и Дмитрия Ивановича Конецких – Матрона (Матрёна) Дмитриевна – родилась в Петербурге 7 апреля (27 марта ст. ст.) 1876-го года.
Матюня (так звали дома) в 1884-м году поступила в Санкт-Петербургское театральное училище на балетное отделение – вначале «на испытание», а в 1888-м была зачислена в «казеннокоштные» воспитанницы.
Театральное училище числилось среди привилегированных учебных заведений столицы и отбирали в него учеников с пристрастием. «Тут строго оценивали данные будущих танцовщиков. Кроме того, немалое внимание обращали на внешность. Она должна была быть привлекательной, особенно у девочек – опять-таки с балетной точки зрения. Это значило: важна прежде всего не красота даже, а сценичность, пропорциональность черт лица…» (8). От поступающих на балетное отделение требовалось умение читать и писать по-русски, знать необходимые молитвы и элементарные понятия о счислении.
Учителями будущих танцовщиц и танцовщиков были М.И. Петипа, Е.О. Вязем, П.А. Гердт, Х.П. Иогансон, П.К. Карсавин. Учили их не только танцу, но и музыке, церковному пению, фехтованию и даже военным приемам.
Во время учебы Матрона Конецкая принимала участие в публичных выступлениях в Михайловском и Мариинском театрах, школьных и выпускных спектаклях. Она отметилась в дивертисменте (балет «Флорида», 1889); с Матильдой Ксешинской и Лидией Кякшт в их выпускном спектакле 1890-го года; в балете «Метеор» (1892); в сцене нимф в фантастическом балете «Волшебная сказка» постановки М.И. Петипа.
23 мая 1893-го года М.Д. Конецкой был выдан Аттестат об окончании училища – при отличном поведении она показала «очень хорошие» успехи в балетных и бальных танцах.
Матрона (сценическое имя – Матильда) Конецкая была определена в балетную труппу Императорского (Мариинского) театра кордебалетной танцовщицей на жалование в шестьсот рублей.
Время вступления в творческую жизнь было для нее удачным. В те годы Петербург являлся единственным городом, в котором сильно увлекались хореографией – Петербург называли «танцевальным городом». Ни одна столица Европы не имела государственного постоянного балета, как самостоятельного искусства. Даже в Париже в Grant Opera балеты, как правило, шли в качестве приложений к операм. В Мариинском же театре давалось ежегодно до пятидесяти балетных спектаклей.
Начало творческой карьеры для Матильды Конецкой совпало с рождением младшей сестры Любочки, болезнью отца, с необходимостью брать на себя все заботы об обучении сестер Ольги и Зинаиды – учениц гимназии… Уже тогда юная Матильда Дмитриевна стала, по словам ее племянника Виктора Конецкого, «семейным центром любви и помощи всем».
Ее характер верно передают все сохранившиеся фотографии – скромный мягкий взгляд, серьезность широко распахнутых карих глаз.

 Матильда Конецкая

Матильда Конецкая

Ежегодники Императорских театров дают достаточное представление о насыщенности творческой жизни Матильды Конецкой: с 1893-го по 1912-й годы она принимала участие в балетных спектаклях, а также в оперных и драматических постановках и дивертисментах, выходя на сцену от 70 до 140 раз в год.
Первые выходы на сцену Матильды Конецкой – в балетах «Жертвы Амура» (балет М.И. Петипа, пост. Л.И. Иванова, муз. Л. Минкуса), «Золушка» (пост. М.И. Петипа, Л.И. Иванова и Э.Ц. Чекетти), «Копелия» (бенефис Пьерины Леньяни, пост. М.И. Петипа, возобновлена Э.Ц. Чекетти), «Лебединое озеро» («В память П.И. Чайковского»), «Капризы бабочки» (соч. М.И. Петипа), «Талисман» (соч. К.А. Тарновского и М.И. Петипа), «Конек-горбунок» (соч. Сен-Леон, муз. Ц. Пуни), «Ацис и Галатея» (заимствовано из «Метаморфоз» Овидия). Репертуар Императорского театра давал ей возможность показать себя в танцах многочисленных прелестных пастушек, бабочек, сильфид и нереид.
В 1896-м году Матильда Конецкая была переведена в корифейки с окладом в семьсот рублей. В тот год она принимала участие в балете «Жемчужина» Мариуса Петипа (музыка дирижера Мариинского театра Ричарда Дриго) – изображала одну из прекрасных жемчужин, спрятанных на дне океана в волшебном гроте из перламутра и кораллов от взоров смертных. Этот балет был поставлен 17 мая 1896-го года как парадный коронационный спектакль.
В 1897-м году Матильда Конецкая принимала участие и в парадных спектаклях на сцене Петергофского театра – они давались в честь посещавших Россию именитых гостей – Императора Австрийского Франца-Иосифа 1-го, короля Сиамского, президента Французской республики Феликса Фора, Императора Германского Вильгельма 2-го.
В книге «Наш балет» А.А. Плещеев писал: «Было бы несправедливо не упомянуть о кордебалете, который бесспорно является одним из украшений нашего балета; такие кордебалетные танцовщицы, как г-жи Сланцова, красавица Уракова, Кшесинская-1, Бакеркина, Васильева, Конецкая… едва ли найдутся на европейских сценах, где кордебалет составляется из совершенно не подготовленных к сцене красивых женщин. О танцовщиках кордебалета я уже не говорю: это самое слабое место парижской и итальянской сцен» (9).
Позднее, когда некоторые танцовщики из кордебалета петербургского Императорского театра окажутся в труппе С.П. Дягилева, французская публика будет в восторге от их мастерства, а «Intransigeant» напишет: «У нас, когда балерина танцует, кордебалет остается словно вросшим в землю, с повисшими руками. У русских же вся сцена залита лихорадочным ожиданием, среди которого отдельные балерины врываются в общую пляску и появляются на гребне ее, подобно морским травам, что приносятся на берег волною и вновь уносятся ею…»
Репертуар Императорского театра менялся, к началу XX века появились спектакли – балетные и оперные, – которые стали классическими для петербургской сцены: «Спящая красавица», «Жизель», «Эсмеральда», «Времена года», «Корсар», «Дочь фараона», «Пахита», «Щелкунчик». Матильда Конецкая не осталась незамеченной – в опере «Жизнь за царя» она мастерски танцевала краковяк; в балете «Дочь фараона» в массовых сценах, т. е. в балабиле, отличилась в числе грациозных Ураковой и Бакеркиной; в балете «Раймонда», в котором блистала знаменитая Пьерина Леньяни, «в роли “испанки” по оживлению и стремительности старалась приблизиться к г-же Петипа…» (10).
С 1900-го года Матильда Конецкая – вторая танцовщица Императорского театра. На сцене царит другая Матильда – Ксешинская, публика в восторге от Ольги Преображенской, Анны Павловой, Веры Трефиловой и Юлии Седовой, юной Тамары Карсавиной и Вацлава Нижинского. В театре новый постановщик – Михаил Фокин – в его «Шопениане» Матильда танцует полонез, в «Фее кукол» исполняет «Барона».
В последние годы службы в театре у нее были небольшие сольные партии – в «Испытании Дамиса» (подруга Изабеллы), «Фиаметта» (цыганка), в «Петрушке» (кормилица).
«В балете Стравинского “Петрушка” Матюня танцевала кормилицу. Особенно вызывал восторги ее лихой и бесшабашный танец, когда по ходу действия вокруг пляшут кучера и другой простой люд», – писал Виктор Конецкий, вспоминая рассказы очевидцев.
У Матюни было много поклонников и на именины – 9 апреля – она получала так много подарков, что часть их отправлялась в Литовский замок, где была тюрьма, – несчастным арестантам.
Матильда Дмитриевна Конецкая прослужила в Императорском театре девятнадцать лет и закончила свою сценическую карьеру в положении второй танцовщицы в 1912-м году.
Служба на сцене расшатала ее здоровье. «Нервное расстройство, упорные головные боли, головокружения, бессонница при крайнем упадке сил», – так определял ее состояние доктор театра Литский, когда она закончила сценическую карьеру.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ИСТОРИЧЕСКОГО АРХИВА

Его Превосходительству Заведывающему Конторой Императорских Театров А.Д. Крупенскому
от бывшей артистки Матильды Д. Конецкой.
ПРОШЕНИЕ
Выйдя на пенсию, я получаю пенсию по 2-му разряду, в размере 62 рублей 50 копеек. Имея на руках семью, состоящую из престарелой больной матери и несовершеннолетней сестры, которую нужно воспитывать и, находясь ввиду этого в сильно затруднительном материальном положении, я принуждена жить вне России, чтобы зарабатывать в частной антрепризе. Но, вследствие сильно расстроенного здоровья, ввиду моей долголетней службы на сцене Императорских театров, настоящим моя служба не может быть продолжительной, что поставит меня в совершенно безвыходное положение, а потому прошу ходатайства Вашего о выдаче мне усиленной пенсии.
6 октября 1912 года

На документе имеется резолюция: «Виду того, что г-жа Конецкая в настоящее время имеет ангажемент и является лицом трудоспособным, предоставить ей пособие из Кабинета не представляется возможным».
«Всегда будет чиновничья власть конторы с ее безразличием к судьбам актеров», – писала Вера Красовская о русском Императорском театре того периода.
После выхода на пенсию Матильда Дмитриевна недолго служила в частной антрепризе Э. Фацера в Гельсингфорсе, а затем, по приглашению С.П. Дягилева, взяв с собой младшую сестру Любочку, отправилась в Монте-Карло, где давала спектакли Русская балетная труппа.
Контракт с Дягилевым Матильда Дмитриевна заключила на сезон 1912-го – 1913-го годов, затем он был продлен ей до августа 1914-го года.
Имена сестер Конецких сохранили афиши спектаклей М.М. Фокина, шедшие в Берлине и Монте-Карло в те годы: «Карнавал», «Клеопатра», «Жизель», «Шахерезада», «Бабочки».

В Монте-Карло. 1914 г.

Балет Михаила Фокина «Бабочки». В группе – Матильда Конецкая. Премьера балета состоялась 16 апреля 1914 года в Оперном театре Монте-Карло.

28 июля 1914-го началась Первая мировая война, и сестры Конецкие поспешили вернуться через Финляндию в Петроград.
Матильда Дмитриевна Конецкая устроилась санитаркой в Мариинскую больницу, затем – преподавала в балетной школе А.Л. Волынского.
Русская балетная школа Акима Львовича Волынского (1861 – 1926) располагалась на Почтамтской улице. Там преподавали Ольга Преображенская и Николай Легат, хорошо знакомые Матильде Дмитриевне по совместной службе в Императорском театре. Через несколько лет эта школа стала называться школой Балтфлота.
23 февраля (8 марта н. ст.) 1918-го года Матильда Дмитриевна вышла замуж за полковника Николая Михайловича Семёнова. Он не имел «никаких собственных средств для жизни», и для него это был второй брак. Венчались Матильда и Николай в Эстонской Свято-Исидоровской православной церкви. Семёнов, по словам его сослуживца генерал-майора А.И. Прозорова, «очень умный, хитрый и осторожный человек», спасал Матильду Дмитриевну от смерти в голодном Петрограде…
Супруги уехали в Омск, где служил Н.М. Семёнов, но вместе прожили недолго – в 1921-м году Матильда Дмитриевна одна вернулась в Петроград.
О ее замужестве в семье не говорили. Более того, до получения мною документов из ЦГИА Санкт-Петербурга, Виктор Конецкий и не догадывался о том, что его любимая тетушка была когда-то замужем.

Николай Михайлович Семёнов (1869? – ?) родился в деревне Тебенянская (Тебенякова) Агафоновской волости Красноуфимского уезда Пермской губернии; в двадцатилетнем возрасте – служащий 12-го Верхнеуфимского Сибирского стрелкового полка. Окончил в Петербурге Александровский кадетский корпус (туда принимались дети военнослужащих) и 2-е Константиновское военное артиллерийское училище по 1-му разряду. Произведен в офицеры 17 августа 1888-го года. Полковник (произведен Высочайшим приказом 6 декабря 1909-го года). Служил в Омском военном округе по интендантской части: начальник вещевого склада (по 8 ноября 1917-го); интендант Омского военного округа. Награды – орден св. Анны 2-й ст. (РГВА. Ф. 40215, оп. 1., д. 153).
1–5 февраля 1918-го года в Петрограде проходил Всероссийский интендантский съезд, и Н.М. Семёнов был делегирован на него Военно-окружным комитетом Омска. Он должен был сделать доклад в столице «по делам Интендантства» в Центральном комитете по снабжению и продовольствию, «сообщить окружному интендантскому управлению самые подробные сведения о наличном составе военнослужащих в войсках Омского округа по каждому гарнизону отдельно, дабы при докладе народным комиссарам точно и определенно заявить потребность того или другого вида интендантского продовольствия».
В телеграмме-вызове требовался для доклада именно Н.М. Семёнов «как лицо вполне опытное в интендантском деле и знакомый с положением дела».
Членом Совдепа Семенов «был избран в марте 1917 года от всех чинов Интендантского ведомства, вследствие приказа по Округу, на основании которого избрание производилось во всех частях войск, управлениях и заведениях округа. Эта организация была узаконена Временным Всероссийским Правительством, но ему не придавалось значения органа власти, каким он стал при октябрьском перевороте, во времена власти большевиков».
«Возвращение революцией лозунга “свобода, равенство и братство” в их истинном, государственном значении, – писал Н.М. Семёнов позднее, – для меня не принесло ничего нового. В глубокой основе их заложено признание достоинства человеческой личности, что всегда мною учитывалось во всей моей жизненной и служебной деятельности. Свое отношение к службе я не изменил, продолжал требовать ее исполнения по-прежнему и, когда мои права, вследствие приказа № 1 Временного правительства были сужены и, можно сказать, были почти отняты, я определенно и решительно осуществлял их… Уважение ко мне было настолько признано среди низших чинов, что я даже не замечал почти никакой перемены в общем порядке службы…»
По пути в Петроград Н.М. Семёнов прочитал декларацию советского правительства о заключении позорного Брест-Литовского мира и демобилизации армий. В Петрограде ему было предложено «принять участие в формировании Красной армии на добровольческих началах… для защиты против вторжения германских войск в Россию». Семёнов от этого предложения отказался, полагая, что для создания такой армии «нужно время и определенные настроения», которых в обществе, как он считал, не было.
Николай Михайлович Семёнов вернулся из Петрограда в Омск. После допросов в контрразведке Верховного Правителя России А.В. Колчака продолжил службу – председателем Коллегии Омского окружного интендантского управления. Распоряжением командира Степного корпуса от 8 июня 1918-го года был назначен и. о. окружного интенданта Западно-Сибирского военного округа.
Назначение полковника, заведовавшего вещевым складом, на столь ответственный пост, его поездка в Петроград, ставший к тому моменту большевистским, общее катастрофическое положение дел со снабжением войск Верховного правителя России Колчака, под чьим командованием служил Н.М. Семёнов, обернулось для него в начале 1919-го года разбирательством в Управлении контрразведки при Штабе Верховного Главнокомандующего.
«Мое впечатление, – писал на документах допросов Семёнова генерал-майор Зубов, – что в этом деле есть интрига, но есть и серьезное».
Интрига – обыкновенная человеческая зависть, анонимки, оговоры… Всё это есть в материалах допросов сослуживцев Н.М. Семёнова (РГВА. Ф. 39499. Д.170).
Серьезное – Интендантское ведомство поставлено в такие условия, при которых оно оказалось бесполезно для войск Колчака при вопиющей разобщенности его действий с действиями Министерства снабжения и высшего Совета снабжения союзных армий, да еще на фоне беспредельной вольности сибирских атаманов.
На допросах Н.М. Семёнов показал, что «в области снабжения он делал всё, что было возможно, так как Интендантское ведомство большевиками было разрушено, запасы расхищены. Войсковые части не считались с правилами, установленными для распределения довольствия, а брали все сами: Сибирь не имела ни фабрик, ни заводов, из Европейской же России нельзя было ничего получить. Военные министры были осведомлены обо всем и, ввиду невозможности наладить интендантское дело, были приглашены к работе кооперативные организации, дело заготовок впоследствии было передано министру снабжения…»
«Можно допустить, – писал он, – вынужденную необходимость оставаться на службе при ней (Советской власти. – Т. А.), а может быть, и домогаться назначения под влиянием материальной нужды, но восхищаться ею может только человек, нравственно изуродованный, лишенный государственного чутья и не осознающий важности правового порядка и не имеющий никаких традиций».
В 1919-м – 1920-м годах Семёнов продолжил службу в Главном интендантском управлении Приморской земской управы.
О дальнейшей судьбе Николая Михайловича Семёнова, о его смерти (гибели? расстреле?) неизвестно.

…До начала Великой Отечественной войны Матильда Дмитриевна Конецкая работала в банке на Невском проспекте – разбирала и упаковывала денежную мелочь.
«…с тех пор как ее помню, она была уже пожилой женщиной с удивительно скромным, тихим, мягким, незаметным поведением в семье… Несмотря на тихость и незаметность, после смерти бабушки Матюня оказалась центром и неформальным лидером всех родственников. Мать любила её, не побоюсь сказать такого слова, коленопреклоненно», – вспоминал Виктор Конецкий.
Когда началась война, Матильда Дмитриевна перебралась жить к сестре Зике на улицу Декабристов (бывшая Офицерская). Умирала она на глазах 12-летнего племянника Виктора в блокадном Ленинграде, в доме неподалеку от дорогого ей Мариинского театра.
Вспоминая страшный январь 1942-го, Виктор Конецкий писал:
«Я был к тому моменту самым жизнеспособным. Меня закутали и запеленали в разную одежду, и я пошел на улицу Декабристов.
Матюня была еще жива, а тетя Зика уже умерла и лежала на диване почему-то полуголая и в валенках. Матюня сидела в кресле, примерзнув к нему и к полу. Я затопил печурку. Почему-то у них на кухне валялись деревянные колодки для обуви. Из клеенки и колодок я и соорудил костерчик. И пошел за матерью и братом. Матюня все это время молилась. В молитвах она благодарила Христа за те муки, которые он послал ей, ибо теперь он возьмет ее к себе, минуя, так сказать, ад и чистилище. Я вернулся домой. И мы все трое пошли на улицу Декабристов, взяв детские санки, чтобы привезти на них Матюню к нам. Но из этой затеи ничего не вышло; ни спустить по лестнице полубезумную Матюню, ни тащить ее через сугробы нам было не по силам.
Не помню, каким образом мать добралась до Александра Яковлевича Соркина. Это был отец жены моего двоюродного брата Игоря Викторовича Грибеля. Он и устроил отправку Матюни в больницу, ибо был главврачом военного госпиталя».
Скончалась Матильда Дмитриевна Конецкая в больнице им. 25-го Октября 22 января 1942-го года «от дистрофии и тромбоза вен нижней конечности». Ей было 66 лет.
Трупы из больницы свозили на Пискаревское кладбище…

Вторая дочь Конецких, Ольга Дмитриевна, родилась в Петербурге 9 августа (28 июля ст. ст.) 1878-го года. Она окончила гимназию и в восемнадцать лет вышла замуж за Сергея Петровича Васильева, который был старше ее на десять лет.
Ольга Дмитриевна славилась красотой, отличалась веселым нравом, была хозяйкой большого и гостеприимного дома. У Васильевых родились дочери – Кира и Тамара, в семье воспитывался сын губернатора Владивостока Миша Сташевский. За детьми следила гувернантка француженка Жанна де Морэн, брат которой служил в русской гвардии (с ней в 1967-м году в Париже встречался Виктор Конецкий).
Замужество Ольги было счастливым.

О.Д.  Васильева

Ольга Дмитриевна Васильева

Её муж, Сергей Петрович Васильев, родился 17 сентября 1868-го года в небогатой дворянской семье чиновника Казначейства, который дослужился до статского советника.
Сергей окончил Александровский кадетский корпус, 31 августа 1885-го года был зачислен в 1-й резервный батальон вольноопределяющимся 2-го разряда. С сентября того же года он продолжил учебу в Петербургском пехотном юнкерском училище, в декабре 1886-го – произведен в унтер-офицеры; после окончания училища в 1887-м – переименован в подпрапорщики. 12 октября 1888-го года переведен в 4-й резервный полк, с 8 декабря – подпоручик.
15 июня 1889-го года С.П. Васильев был командирован для и. д. Красносельского комендантского адъютанта. 17 марта 1891-го года – переведен в 1-й резервный пехотный батальон, который 25 марта 1891-го года был переименован в Александро-Невский батальон; поручик.
19 марта 1895-го года – командирован в распоряжение Петербургского уездного воинского начальника для командования ротой ратников Государственного ополчения, а через полтора месяца – в распоряжение Красносельского коменданта для исполнения должности комендантского адъютанта на время лагерного сбора. 1 апреля 1898-го года С.П. Васильев получил звание штабс-капитана.
В июле 1905-го года его командировали в Санкт-Петербургское комендантское управление на должность комендантского адъютанта «с зачислением по армейской пехоте». Через год он получил капитанские погоны, а еще через год «за отличие по службе» был переведен на чины в гвардии с зачислением по гвардейской пехоте.
22 июля 1909-го года капитана Васильева назначили заведующим военно-почтовой и телеграфной станциями при Петербургском комендантском управлении.
Сергей Петрович имел множество наград: ордена св. Станислава 3-й и 2-й ст., св. Александра Невского, св. Анны 3-й и 2-й ст.; «в августе 1899 Государь Император во внимание к отлично-усердной службе и особых трудов во время Высочайшего присутствия в Красном Селе за исполнение в течение 9 лет должности комендантского адъютанта Всемилостивейше соизволил пожаловать из кабинета Его Величества подарок по чину, о чем объявлено в приказе по полку»; «2 апреля 1907 г. Высочайше разрешено принять и носить пожалованный Его Высочеством Эмиром Бухарским орден Серебряной звезды 1-й ст.», а затем и орден Золотой звезды 3-й ст.; 5 мая 1910-го года награжден серебряной медалью Российского общества Красного Креста в память участия в деятельности этого общества во время Русско-японской войны в 1904-м – 1905-м годах.
Во время Первой мировой войны С.П. Васильев с разрешения Военного министра был командирован в распоряжение комитета Духовно-учебных заведений и заведовал хозяйством в Серафимовском лазарете, сформированном в Минске. С 1 ноября 1916-го – командирован в 10-й Сибирский этапный батальон и назначен старшим помощником коменданта этапа 2-го разряда; в 1917-м – временно исполнял должность коменданта того же этапа, комендант этапа 1-го разряда, временно командующий 1-й ротой; в 1918-м – командирован в 321-й полевой подвижный госпиталь для освидетельствования состояния здоровья. Врачебная комиссия признала Сергея Петровича нуждающимся в отпуске для лечения и после этого, ввиду расформирования батальона, он сдал роту и должность командира этапа (РГВИА. Ф. 409. П/с. 50–426).

С.П. Васильев

Сергей Петрович Васильев

В 1918-м году С.П. Васильев служил в Петрограде в комендатуре и вел организационно-инструкторские курсы. В 1920-е годы – работал корректором в Академии наук при Якутской комиссии.
В 1929-м году С.П. Васильев был арестован, но у него нашелся заступник по фамилии Каро (фамилию спасителя навсегда запомнили все члены семьи), – когда-то он служил писарем в полку Сергея Петровича, а затем – в карательных органах. Васильева отпустили.
Вновь за Сергеем Петровичем пришли в марте 1935-го: «сущность обвинения – социально-опасный элемент» (дело № 49210). Сергей Петрович служил тогда секретарем в полиграфическом техникуме. Ему было 67 лет.
В медицинской справке ОДПЗ, где он содержался, отмечено: «годен к интеллектуальному труду», «следовать этапом может».
Допрос был один.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ФСБ

Из показаний обвиняемого Васильева С.П. (протокол допроса от 08.03.1935 г.)
Вопрос: Кого вы знаете из бывших людей, офицеров, помещиков, проживающих в Ленинграде?
Ответ: Никого я не знаю и знакомство ни с кем не имел и не имею.
Вопрос: Кто из близких и знакомых служили в царской армии, а также в белой армии?
Ответ: Знаю, что в Ленинграде проживает Сиверс Николай Владимирович – он служил в царской армии в чине полковника. Зять мой, Ушаков В.А., служил в царской армии в чине морского офицера.
Вопрос: За что вы вычищались из соваппарата и сколько раз?
Ответ: В 1929 году, будучи на службе в Академии наук, я проходил чистку соваппарата, но не вычищался, меня оставили без замечаний. Кроме того, проходил чистку в страхкассе, также остался.
Вопрос: Кто из родственников ваших и вашей жены проживает в Ленинграде?
Ответ: Сестра моей жены, Матильда Дмитриевна Конецкая, мещанка, сестра жены Зинаида Дмитриевна Грибель. Муж ее, Грибель В.Ф., служил в царской армии штабс-капитаном. Больше я ничего показать не могу, ибо мне ничего не известно о бывших людях. Сам же я все время работаю и ни о ком сведений не имею.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Г. Ленинград, марта 8 дня, я, слушатель 3-й Пограничной Школы НКВД Дудиков, рассмотрев следственный материал на Васильева С.П.,
НАШЕЛ:
что Васильев С. П., дворянин, до 1918 года служил в царской армии в чине капитана, братья его также служили в царской армии, зять его, Ушаков В.А., морской офицер царской армии, проживает в Ленинграде по Лермонтовскому проспекту, тоже зять Грибель В.Ф., дворянин, служил в царской армии штабс-капитаном, проживает в Ленинграде. Васильев неоднократно вычищался из соваппарата, что категорически отрицает. Васильев имеет связь с полковником царской армии Сиверсом Николаем Валентиновичем. О каких-либо связях с бывшими людьми категорически отрицает.
На основании вышеизложенного ПОЛАГАЛ БЫ:
Васильева С.П., с семьей, состоящей из жены Ольги Дмитриевны, 57 лет, дочери Киры Сергеевны, 32 лет, выслать из Ленинграда в Астрахань на 3 года.
Слушатель 3-й Погран. Школы Дудиков.
Согласен: бригадир Чернуха.
09.03.35.

Так слушатель 3-й Пограничной школы НКВД, надо полагать – стажер, решил судьбу семьи Васильевых.
Арест, допрос и постановление о высылке Сергея Петровича, его жены Ольги Дмитриевны и старшей дочери Киры заняли три дня: 7-го обыск и арест, 8-го – допрос, 9-го – вынесено постановление о высылке.
17 марта 1935-го года семья выехала в ссылку в Астрахань, затем место ссылки было заменено на Саратов.
Из книги В.И. Бережкова «Питерские прокураторы»: «В январе и марте 1935 года в соответствии с постановлением особого совещания при НКВД СССР проводились две операции по выселению из Ленинграда “бывших людей”. По завершении этих операций за подписью Заковского (начальник Ленинградского управления НКВД. – Т. А.) была направлена информация в ленинградский обком партии, в ней говорилось, что в первой операции “за 28 дней… изъято бывших людей из Ленинграда… 11072, из них глав семей – 4833, членов семей – 6249 чел.”» (11).
Массовой чистке «бывших», как известно, предшествовало убийство С.М. Кирова.
Какое-то время семья Васильевых жила в Саратове на Крапивной улице. Сергей Петрович служил делопроизводителем, его дочь Кира – артисткой в Саратовской Госэстраде, Ольга Дмитриевна вела «дом». Жить было трудно, но немного помогали родные – Виктор Конецкий помнил, как мать с сестрой Зикой собирали посылки для саратовских горемык.
В Саратове у Васильевых изредка собирались знакомые – земляки из высланных. Этот факт и позволил довольно скоро арестовать Васильевых снова. Им предъявили новое обвинение: «организовали контрреволюционную группу из числа административно-высланных из города Ленинграда, таких же антисоветски настроенных», «в своих антисоветских высказываниях выражали злобные клеветнические измышления по адресу руководителей партии и правительства, восхваляли расстрелянных врагов народа Пятакова и Радека и проводили контрреволюционную агитацию пораженческого характера».
Ни больше, ни меньше…
29 октября 1937-го года Васильевы оказались в саратовской тюрьме.
Сергей Петрович Васильев был «осужден тройкой Управления НКВД СССР по Саратовской области к высшей мере наказания по обвинению в антисоветской агитации и контрреволюционной деятельности» и расстрелян в 22.00 4 декабря 1937-го года.
Ольга Дмитриевна рассказывала, что видела в окно тюремной камеры, как мужа вели на расстрел. Она успела ему крикнуть: «Спасибо за счастливую жизнь».

Старшая дочь Васильевых Кира Сергеевна Ушакова (9 апреля 1901 –июнь 1939) – выпускница Ленинградской консерватории, получила восемь лет лагерей. По сути, за то, что высказалась в частном разговоре: «Спасибо товарищу Сталину за нашу замечательную жизнь может сказать лишь наш бульдог Жаник»…

Кира Васильева

Кира Сергеевна Васильева

В тюрьме, в ожидании приговора, уже после расстрела отца, Кира ослепла и сошла с ума. Умерла она в саратовской тюремной больнице (туда ее поместили по настойчивой просьбе младшей сестры Тамары).
Ольга Дмитриевна была осуждена «к 10 годам лишения свободы за антисоветскую деятельность», отбывала наказание в Пугачевском ИТК № 7 Саратовской области. Ее освободили 16 февраля 1943-го года по инвалидности. В Ленинград она смогла вернуться лишь в 1947-м году.
Скончалась Ольга Дмитриевна Васильева в Ленинграде 10 февраля 1969-го года в возрасте 92-х лет, похоронена на Северном кладбище.

Сестры Конецкие

Сестры Конецкий – Зинаида, Матильда, Ольга и дети –
Кира и Тамара Васильевы, внук Зинаиды Игорек Грибель. 1916 год.

Младшая дочь Васильевых – Тамара Сергеевна Васильева (15 февраля 1904 – 23 апреля 1997) – прожила долгую жизнь, на ее долю выпала блокада, борьба за реабилитацию своей семьи, годы полной слепоты и одиночества…
Ее крестным был о. Добровольский, священник, служивший в полку отца, а крестной – Анастасия Михайловна Семевская. Наста (домашнее имя Анастасии) была дочерью историка и основателя исторического журнала «Русская старина» М.И. Семевского (1837 – 1892); Васильевы состояли с Семевскими в родстве.
Тамара (в семье звали Тамуся) училась в Институте благородных девиц, после революции – в школе имени Ушинского. В 1918-м – 1919-м годах, спасаясь от голода, она вместе с родителями оказалась в Череповце, где окончила среднюю школу. Ее ближайшей подругой тех лет и последующей жизни была Екатерина Матвеевна Ильницкая (1902 – 1980), ставшая впоследствии женой ученого-минералога А.Е. Ферсмана.
В начале 1920-х годов, Матильда Дмитриевна Конецкая, вернувшаяся из Омска, привела Тамусю в Школу русского балета А.Л. Волынского. Но проучилась там она не долго – перешла в балетную школу А.Ф. Кларка.
Александр Федорович Кларк (1890 – 1941), известный петербургский балетоман, открыл хореографическую школу на собственные средства в разгар Гражданской войны. Располагалась она в знаменитом «доме-сказке» – в доме № 60 на улице Декабристов. Дом этот был известен петербуржцам не только своей псевдорусской красотой, майоликовыми панно, но и тем, что в разные годы в нем квартировали П.И. Чайковский и Анна Павлова.
Тамара с радостью вспоминала время учебы в школе А.Ф. Кларка, и своих друзей той поры – Женю Мравинского и Колю Черкасова.
Евгений Александрович Мравинский (1903 – 1988), в будущем – гениальный дирижер, служил в школе Кларка аккомпаниатором.
Николай Константинович Черкасов (1903 – 1966) в юности выступал мимистом (в частности, в балете «Жар-птица») на сцене Мариинского театра. Он учился балету у Кларка и серьезно помышлял о балетной карьере. Этому помешал его высокий рост. Тамуся вспоминала не без трепета, как «Коля хватал и в прыжке подбрасывал» ее «прямо к небу», и радовалась успехам Николая Константиновича, когда он стал известным актером.

Александр Федорович Кларк погиб от голода в блокадном Ленинграде зимой 1942-го года.

Творческую жизнь Тамары, в самом ее начале, прервала серьезная травма позвоночника, долгое лечение и война.
Во время Великой Отечественной, в эвакуации в Омске, Тамара работала в госпиталях – занималась с ранеными лечебной физкультурой. Тогда же она начала слепнуть (последствие блокадной дистрофии).

Т.С. Васильева

Тамара Сергеевна Васильева

Когда Тамара вернулась в Ленинград, ее жилплощадь была занята, все вещи пропали. Почти полвека слепая Тамуся жила в коммуналке, а затем в семье Анастасии Владимировны Подозёровой (12 декабря 1916 – 8 января 2000), которая дала кров Ольге Дмитриевне, когда та вернулась из лагеря, а затем и ее дочери. Единственным утешением для Тамары Сергеевны были яркие воспоминания о счастливом детстве.
Тамара Сергеевна Васильева похоронена в одной могиле с матерью на Северном кладбище.

Мужем Тамары был эстрадный исполнитель Владимир Александрович Ушаков (1897 – 1942).
Владимир был женат первым браком на Кире Васильевой. Этот брак – двух творческих людей – не был удачным. После развода с Кирой Ушаков случайно встретил на улице Тамару. Долгий разговор, дальнейшие встречи, уже не случайные, общее горе – арест Киры и стариков Васильевых…
Когда семью Васильевых выслали из Ленинграда, Владимир Ушаков и Тамара делали всё, чтобы облегчить их участь.
В.А. Ушаков родом из Петергофа, из дворянской семьи, его отец служил в канцелярии Ее Величества.
Владимир Александрович служил во флоте, потом неожиданно для всех поступил в консерваторию, и по ее окончании стал вокалистом Ленгорэстрады. По семейной легенде, в «эстрадники» он пошел потому, что в театре царил Н.К. Печковский, а соперничать с ним, несмотря на красивый баритон, Ушаков не мог.
Ленгорэстрада располагалась на улице Лассаля (Михайловская), д. № 2 и обслуживала дома культуры, клубы, санатории, рабочие и военные площадки. Владимир Ушаков пел романсы, советские песни (из репертуара Эрнста Буша), любил выступать перед детской аудиторией.

Владимир Ушаков

Владимир Александрович Ушаков

Во время блокады Владимир Ушаков участвовал в сборных концертах и ждал повестку на фронт.
В январе 1942-го года, возвращаясь с концерта, он простудился, и умер – в день, когда повестка пришла.
Владимир Александрович Ушаков похоронен на Пискаревском кладбище в братской могиле № 10.
В памяти Виктора Конецкого почему-то сохранилось, что зимой 1942-го Ушаков, в безумии выбежав на улицу, кричал, что Ленинград надо сдать немцам, объявить его вольным городом…
Эти слова никто из близких В.А. Ушакова (прежде всего его жена Тамара Сергеевна) не подтвердил. Но видимо, не случайно сохранилось такое «воспоминание» – о подобных умопомрачениях были наслышаны многие жители блокадного Ленинграда.

Третья дочь Конецких, Зинаида Дмитриевна, родилась 15 (2 ст. ст.) октября 1880-го года в Саратове, где Мария Павловна и Дмитрий Иванович гостили у друзей; новорожденную дочь они крестили в городском Александро-Невском соборе.
Зика (так звали дома) окончила гимназию, затем – Петербургскую консерваторию.
Двадцать восемь лет служила Зинаида Дмитриевна в хоре Мариинского театра, пела и в хоре Николо-Богоявленского морского собора.

инаида Конецкая-Грибель

Зинаида Дмитриевна Конецкая-Грибель

Муж Зинаиды, Виктор Федорович Грибель (8 мая 1887 – 8 мая 1942) был моложе жены на семь лет. Брак с Зинаидой Дмитриевной не обрадовал его близких, они посчитали это супружество мезальянсом.
Семейная жизнь молодых удалась. Зика была ревнива, но ее нервность уравновешивалась невозмутимостью всегда выдержанного Виктора Федоровича. В семье рос сын Игорь. В доме Грибелей было много музыки – и глава семьи был музыкально одарен, по воспоминаниям невестки Сузи, Виктор Федорович «читал ноты, как книги».
Виктор Федорович Грибель происходил из дворянской семьи обрусевших немцев Оренбургской губернии. Он окончил Оренбургский кадетский корпус, затем – Николаевское инженерное училище, Александровскую юридическую академию.

 В.Ф. Грибель

Виктор Федорович Грибель

С Первой мировой войны штабс-капитан В.Ф. Грибель вернулся с орденом св. Владимира с мечами.
В январе 1918-го года он демобилизовался из армии, и поступил на службу секретарем правления акционерного общества «Русский Рено», где и трудился до его консервации в 1919-м году. Завод был национализирован на основании постановления ВСНХ РСФСР от 19 февраля 1919-го года.
В сентябре 1919-го В.Ф. Грибель был мобилизован в ряды Красной армии и назначен для поручений в Управление запасных войск Петрограда. При расформировании запасных войск в 1920-м году он был назначен преподавателем Военно-железнодорожной школы комсостава и преподавателем Военно-хозяйственной академии РККА (ныне – Военная орденов Ленина и Кутузова академия материально-технического обеспечения им. генерала армии А.В. Хрулёва).
В 1921-м году Виктор Федорович был арестован по так называемому делу «Петроградской боевой организации» («дело профессора В.Н. Таганцева»). Грибеля обвинили в участии в контрреволюционной организации, а затем и в том, что знал о ее существовании, но не донес.
По «делу Таганцева» проходило 833 человека, расстреляно – 62 представителя русской интеллигенции, в их числе Н.С. Гумилев. «Дело» «было придумано чекистами, чтобы оправдать расправу над Кронштадтом. Буйная фантазия чекистов родила фантастическую идею “кадетско-бело­гвардейского заговора”, как спрут опутавшего Петроград, зловредным образом связанного со множеством иностранных разведок» (12).
В.Ф. Грибель десять месяцев провел в тюрьме, был «приговорен к 2-м годам принудительных работ с содержанием под стражей и высылкой в Архангельский лагерь», но 4 июля 1922-го года по распоряжению председателя Петроградской ЧК С.А. Мессинга был освобожден «ввиду болезненного состояния».
6 февраля 1938-го года В.Ф. Грибель – начальник строительного отдела Гдовского сланцеперегонного и битумного завода – был вновь арестован органами НКВД.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ФСБ

В. Срочно. С. Секретно.
Нар. Ком. Внутренних дел ГУГБ 8-й отд.
16 апреля 1938 г.
№ 34 – 214224/0
(пл. Дзержинского, 2)
Начальнику 11 отдела УГБ УНКВД Ленинградской области капитану государственной безопасности тов. Альтман
Сообщаем, что Грибель В.Ф., 1887 года рождения, по показаниям Таганцева, должен был составить проект военно-учебных заведений, после переворота, кроме того, имя Грибель помещено в схеме “Петроградской Боевой организации” как лицо, от которого организация получала информацию.
При допросах виновным себя Грибель не признал. Следствием установлено, что Грибель знал о существовании организации.
Зам. нач. 8 отд. УУГБ НКВД СССР капитан гос. без. Зубкин.
Зам. нач. 6 отд. Ст. лейт-т гос. без. Билик.

ИЗ ДОПРОСА В.Ф. ГРИБЕЛЯ
(22 августа 1939 года)

Причиной моего первого ареста послужило знакомство с профессором Таганцевым и встречи с ним. Познакомился я с ним на именинах Г.К. Попова либо в конце 1917, либо в начале 1918 года. Встреч было три. В начале 1920 года я зашел к нему на квартиру, желая получить вышедшую из печати книгу моего отца. При этой встрече Владимир Николаевич Таганцев говорил об ухудшении продовольственного положения в городах и неизбежности переворота. Я сказал Таганцеву, что революция – это стихийный распад социальных связей, что затруднения неизбежны, а попытка восстановить власть – это борьба со стихией, что бессмысленно.
Вторая встреча была во время Кронштадтского мятежа. Часа в два дня Таганцев пришел ко мне на квартиру с каким-то неизвестным гражданином, вошел в комнату в пальто и, не садясь, сказал мне: «Вот вы говорили, Виктор Федорович, что переворота быть не может. А вот вам в Кронштадте третья революция». Я ему на это ответил, что в Кронштадте не революция, а бунт матросов, вызванный введением дисциплины и уменьшением хлебного пайка. Таганцев мне ответил на это: «Вы неисправимый скептик», простился и сказал, что он спешит.
Третья встреча была в том же 1921 году в мае – на улице. Я подходил к трамвайной остановке, а он был на подпорке трамвая. Он поздоровался и сказал: «А вы, Виктор Федорович, правы»…
Григорий Константинович Попов, у которого мы познакомились с профессором Таганцевым, служил у меня в железнодорожном батальоне во время войны вольноопределяющимся. Он был расстрелян вместе с профессором Таганцевым…

ИЗ ДОКУМЕНТОВ ФСБ

Из Дела № 54808-38 по обвинению Булгакова А.В., Грибеля В.Ф. и Бессмертного Я.С. по ст. 58-6, 58-7, 58-11 УК РСФСР.
Следствием установлено, что указанные лица являются участниками шпионско-диверсионной группы белогвардейской фашистской организации «Российских Объединенных Националистов-Демократов (РОНД)» и поддерживали связь с центром РОНДа в Берлине и Германском консульстве в Ленинграде.
Шпионско-диверсионная группа РОНД ориентировалась в своей работе с сов. властью на фашистскую Германию и ставила своей целью:
– расширение кадров РОНДа за счет бывших офицеров царской и белой армии,
– организацию диверсионных актов на оборонных объектах,
– срыв военного оборонного строительства и освоения Севморпути,
– развертывание широкой шпионской работы в пользу Германии.
Обвиняемые показали, что ими в течение 1934 – 1937 гг. созданы в Гидрографическом управлении, Всесоюзном Арктическом институте Главсевморпути и на строительстве сланцеперегонного и битумного завода ячейки фашистской организации РОНД.
Через участников этих ячеек собрали ряд важнейших шпионских материалов о воинских частях, расположенных на эстонской границе, топографические карты пограничных с Финляндией районов, военно-морские карты, лоции Финского залива, сведения о военном судостроении, об освоении Севморпути и все эти материалы переправляли через ПОПОВА германской разведке.
По Гидрографическому управлению Главморсевпути сорвали все спецоборонные работы, предусмотренные планом наркомата обороны по освоению Севморпути.
Систематически путем вредительства срывали строительство завода, имеющего оборонное значение.
УЧИТЫВАЯ ЭТО, ТРЕБУЕТСЯ:
– Провести аресты остальных участников фашистской организации (10 человек).
– Большинство лиц, подлежащих аресту, находятся в арктической экспедиции, из которой возвратятся только в конце мая 1938 года.
– Произвести обследование Гидрографического управления и строительства Гдовского завода и экспертизу материалов, подтверждающих факты вредительства.
Возбудить ходатайство перед ЦИК СССР через 8 отдел ГУГБ НКВД СССР о продлении срока ведения следствия и содержании под стражей всех арестованных по данному делу на два месяца (до 6.08.38).
Начальник 6-го Отделения госбезопасности
лейтенант Лащик
СОГЛАСЕН
Начальник 11 Отделения УГБ УНКВД ПО
Ст. лейтенант госбезопасности Лернер

В.Ф. Грибелю было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционной вредительской организации и шпионской деятельности по заданию германской разведки.
Через два месяца после ареста В.Ф. Грибель подписал следующий документ:

15.04.38.
Следователю от арестованного
Грибеля В.Ф. общая камера № 35
ЗАЯВЛЕНИЕ
Признаю свою вину в том, что являлся участником шпионско-вредительской группы, возглавляемой Булгаковым. Мною даны сведения Булгакову о расположении в Гдовском районе 32 пехотного полка и политико-моральном состоянии этого полка. Кроме того, по указанию Булгакова задержано производство работ по основным объектам, что являлось вредительским актом.
В. Грибель

На В.Ф. Грибеля дали показания все члены «вредительской» группы. Полагаю, они были выбиты под пытками.
Через восемнадцать месяцев после ареста – 22 августа 1939-го года – на допросе Грибель заявил:
«Участником контрреволюционной вредительской организации никогда не был и все мои показания не соответствуют действительности.
На допросах ко мне были применены меры физического воздействия, и я был вынужден написать и подписать то, что мне было предложено следствием… Об участии в контрреволюционной организации указанных лиц я не знал. Попов, Бессмертный и Немчинов были вписаны в протокол следователем и мне было предложено протокол подписать… Вредительской деятельностью не занимался… Никаких шпионских сведений не передавал…»
При ознакомлении с материалами следственного дела В.Ф. Грибель потребовал иметь возможность написать свои мысли собственноручно.

ИЗ ПИСЬМА В.Ф. ГРИБЕЛЯ НАРКОМУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
(11 декабря 1939 года)

Ввиду того, что я отрицал предъявленное мне обвинение, я был поставлен «на стойку». После непрерывной стойки продолжительностью 42 часа без пищи и сна я написал под диктовку помощника начальника отдела Стамура заявление об участии моем в шпионской организации инженера строительства Булгакова и выдержки из его протокола, в которых он оговаривает меня наравне с показаниями других лиц. На следствии здесь после стойки я отказался от заявления, объяснив написанное мною заявление невозможностью продолжать стойку из-за опухоли ног. Я был отпущен в камеру и вызван вновь в ночь с 8 на 9 мая 1938 года, когда сразу подвергся избиению со стороны помощника начальника отдела Стамура и следователя Селихова. После избиения я простоял на стойке до вечера 9 мая, когда мне было предложено либо переписать карандашный черновик заявления, написанного рукой следователя Селихова, с подтверждением моего участия в шпионской организации Булгакова, либо подвергнуться избиению вновь до состояния, когда я буду «ползать». Я переписал и подписал и это второе заявление.
После «лечения» в тюремной больнице Виктор Федорович опять написал отказ от показаний, которые из него выбил Селихов. В итоге – одиннадцать часов «стойки».
И опять Грибель подписал отпечатанные на машинке и не подписанные лично Булгаковым, Поповым, Немчиновым показания.
…Восемь месяцев Виктор Федорович провел в одиночной камере без единого вызова. А в августе 1939-го года подписал протокол, составленный следователем Захаровым, с полным отказом от своих прежних показаний.
В письме наркому внутренних дел он писал: «Обвинение меня в шпионаже просто чудовищно: мой отец и брат Сергей защищали родину в Германской войне, брат Леонид был весь изранен, брат Владимир потерял ногу в Японскую войну, я сам в Германскую войну имел только отличия за боевые действия. Это обвинение для меня совершенно неприемлемо.
Если хоть часть из того, что сфальсифицировано Селиховым, верно, то меня надо расстрелять, а если все это ложь, то я не могу нести позорное клеймо и наказание».

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ОСОБОГО СОВЕЩЕНИЯ
ПРИ НАРКОМАТЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР
(29 октября 1939 года)

Слушали:
Дело № 54808 (УНКВД Ленинградской области) по обвинению Грибеля В.Ф., 1887 года рождения, уроженца г. Оренбурга, русский, гражданин СССР, беспартийный, из дворян.
Постановили:
Грибеля В.Ф. за участие в антисоветской шпионско-диверсионной организации заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 5 лет, считая срок с 6 февраля 1938 года.
Дело сдать в архив.
Начальник секретариата Особого Совещания Иванов.

Виктор Федорович Грибель погиб в день своего 55-летия на Северном Урале – в Ивдельлаге, расположенном в непроходимой тайге.
На 5 декабря 1942-го года численность заключенных Ивдельлага составляла 18 988 человек.

Зинаида Дмитриевна Грибель-Конецкая умерла в блокаду 18 (19) января 1942-го года. Похоронена в братской могиле № 10 на Пискаревском кладбище.
Перед смертью она оставила записку, нацарапанную обгорелой спичкой, и тоненькую свечку: «Прошу зажечь эту венчальную свечку, когда умру. З.Д. Конецкая-Грибель».
Племянник Виктор, обнаруживший записку, был потрясен не ее содержанием, а тем, что свечка не была съедена...

Сын Зинаиды Дмитриевны и Виктора Федоровича – Игорь Викторович Грибель (1 сентября 1914 – 20 января 1942) – родился в Петрограде. Окончил 34-ю советскую трудовую школу (бывшее Реформатское немецкое училище) и поступил в Институт коммунального строительства, затем – работал в ГИПРОГОРе (ныне – Российский государственный научно-исследовательский и проектный институт урбанистики).
Игорь, уверенный в невиновности отца, писал главному военному прокурору СССР Берии заявления в защиту Виктора Федоровича. Ответа не получил.
…В январе 1942-го года во время Любаньской наступательной операции 54-й армии зам. командира саперной роты 265-й стрелковой дивизии Игорь Викторович Грибель погиб (подорвался на противотанковой мине) в районе деревни Лодва Мгинского района. Тогда за несколько дней боев дивизия потеряла до 1 500 человек.

Игорь Грибель

Игорь Грибель

ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ПИСЬМА ИГОРЯ ГРИБЕЛЯ ЖЕНЕ

Ленинград 8.10.41. Сузик, родная, ненаглядная!
Сегодня очень противная промозглая погода. Настоящий октябрь… Поздравляю тебя, родная, с нашим юбилеем. Пять лет… Вспомнились все прошлые счастливые годы. Было грустно, хотелось чем-нибудь отметить этот день.
Дорогая, живу мечтами, строю фантастические планы и всей силой существа своего жду их реализации. Как бы ни ужасна была война, но не все же лягут под пулями. Кто-нибудь будет и жить. Мне хочется быть в числе этих счастливцев и главным образом из-за вас, мои родные. Это желание, впрочем, у каждого. Жизнь сейчас лотерея, причем цена лотерейному билету не высока…
Целую тебя, родная, крепко целую, как обнимаю. Сынка люблю и стараюсь представить себе его. Наверно, он очень сильно изменился. Поцелуй его и попроси писать папе письма.
Твой Гуля.
Мой адрес: Ленинград 167, почтовый ящик № 6 литер 6-Н Мис.

Жена Игоря Грибеля – Сусанна Александровна Соркина (18 июня 1914 – 20 декабря 2013). Она училась с будущим мужем в одной школе. Сузя окончила техникум строительных материалов – за год и девять месяцев по почину «Даешь стране досрочно техников-технологов!», вышла замуж и родила сына Володю, затем – работала в Институте синтетического каучука.
Во время Великой Отечественной войны с 1942-го года Сусанна с матерью и сыном находилась в эвакуации в Омске, год служила в санитарном поезде.
Сусанна Александровны вспоминала, как в Александро-Невскую лавру, где размещался главный эвакогоспиталь, их поезд привез раненых бойцов, и «сестры плакали, что раненые никак не реагируют на прорыв блокады…» Полное освобождение Ленинграда Сузя встретила в родном городе.
…И Виктор Конецкий вспоминал, как в мае 1945-го мать разбудила его и сказала, что объявлено об окончании войны, а он перевернулся на другой бок и продолжал спать: «Я всегда знал, что мы победим. Но лишь теперь понимаю, как никогда, какой ценой мы победили».
После войны Сусанна Александровна Соркина была принята в Институт прикладной химии (АО ФНПЦ НИИ прикладной химии), где проработала много лет. Ее работа носила секретный характер, но теперь можно сказать, что Ленинскую премию по специальной технике в 1961-м году С.А. Соркина и ее коллеги получили за работу над ракетным топливом, «за органический синтез продуктов особого назначения».
Сусанна Александровна Соркина прожила почти сто лет, сохранив интерес к людям, науке и творчеству.
Сын Сусанны Александровны и Игоря Викторовича – Владимир Игоревич Грибель (1937 – 2007) – химик, изобретатель, занимался научной работой.
Родители Сузи – Дора Ильинична (1889 – 1973) и Александр Яковлевич (1884 – 1951) Соркинывыпускники Тартуского университета, врачи-дерматологи. Во время блокады Ленинграда именно А.Я. Соркин попытался спасти умирающую Матильду Конецкую, устроив ее отправку в больницу им. 25-го Октября…
Александр Яковлевич всю блокаду служил главным врачом госпиталя, который находился на проспекте Огородникова (ныне – Рижский), по долгу врача и по велению своего доброго сердца он спас сотни людей.
После войны великолепной библиотекой А.Я. Соркина пользовался Виктор Конецкий.

II

Младшая дочь М.П. и Д.И. Конецких, Любовь Дмитриевна Конецкая, родилась в Петербурге 26 сентября 1893-го года.
В отличие от старших сестер, она окончила частный французский пансион Люси Ревиль, который находился на Ново-Исаакиевской улице, д. № 14 (ныне – улица Якубовича). Это позволило ей впоследствии уверенно чувствовать себя за рубежами России, свободно читать книги в оригинале, переводить по просьбе родных нужные им статьи и заметки.
Годы учебы в пансионе подарили Л.Д. Конецкой и настоящих друзей.

Оляша Клемм

Оляша Клемм

Одна из ближайших подруг Любы – Оляша Клемм – Ольга Васильевна Веселкова-Кильштедт.
Ее дед – генерал от инфантерии Оскар Карлович фон Клемм (1822 – 1891) – был первым комендантом ковенской крепости в Литве, предназначенной для защиты западных рубежей Российской империи (1887 – 1889). Оскар Карлович был известен и как композитор, автор известных романсов на стихи М.Ю. Лермонтова, графа В.А. Соллогуба и других. Ноты его сочинений, хранившиеся в нашей семье, переданы в музей «А музы не молчали…» – в 2019-м году там открыта экспозиция, посвященная семье Конецких–Базуновых.
Отец Оляши – Василий (Вильгельм) Оскарович фон Клемм (1861 – 1938) – российский дипломат; драгоман (1886), секретарь и драгоман (1888) политического агентства в Бухаре; первый российский консул на территории Индии (1900 – 1905), затем – генеральный консул в Мешхеде (Персия, 1905 – 1908).
…После Октябрьской революции В.О. Клемм оказался в Сибири и был дипломатическим представителем адмирала Колчака во Владивостоке. Скончался Василий Оскарович Клемм в эмиграции в Берлине.
Ольга Васильевна рассказывала друзьям о времени, проведенном с отцом в Бомбее, о посещении ими Англии, братьях и сестрах, коих было трое – братья Ося и Коля, старшая сестра Маня; в семье росла и приемная сестричка Нелличка – ее подбросили младенцем на крыльцо дома Клемм.
Ко времени Октябрьской революции, изменения всего уклада русской жизни, Ольга Васильевна была уже вполне самостоятельным человеком – она вышла замуж за Р.А. Веселкова-Кильштедта, родила сына (к сожалению, он умер в младенчестве от менингита).
Во время блокады Ленинграда Ольга Васильевна работала медсестрой в детской поликлинике на проспекте Римского-Корсакова, что у Николо-Богоявленского морского собора (была и в эвакуации).
Дружбу с О.В. Веселковой-Кильштедт Л.Д. Конецкая пронесла через всю жизнь. Она никогда не забывала, и как во время блокады муж подруги Робушка – Роберт Александрович Веселков-Кильштедт – спас ее сыновей.

С О.В. Веселковой

Слева направо: О.В. Веселкова, М.Д. Конецкая, Л.Д. Конецкая
и ее сыновья – Олег и Виктор. Май 1934 года.

Виктор Конецкий рассказывал: «Пришел муж детской материнской подруги Робушка, полный доходяга, опухший, потерявший человеческий облик, сказал, что знает человека, который должен дать за драгоценность сливочное масло. У матери было или кольцо, или брошь – какая-то семейная реликвия. Она отдала это Робушке, хотя он был очень плох, то есть в том находился состоянии, когда на его мораль или там нравственность уже вроде и нельзя было надеяться. И на следующий день он притащился с бруском сливочного масла – наверное, граммов на восемьсот. Мы смотрели на это настоящее масло в таком фантастическом количестве и плакали.
И вот мать начала нам с братом давать его лизать два раза в день.
Мать была очень волевая, сильная до беспощадности женщина.
И мы выжили, и Робушка, который, конечно, умер через несколько дней и могилы которого мы, конечно, не знаем, есть наш Спаситель» (эссе «У каждого был свой спаситель»).
Ольга Васильевна Веселкова-Кильштедт умерла в 1970-е годы, похоронена на Северном кладбище.

…В 1912-м году, окончившая пансион Любовь Конецкая, оказалась в Монте-Карло. С 1-го апреля того года Матильда Дмитриевна получила ангажемент в Русской труппе С.П. Дягилева и взяла с собой во Францию и младшую сестру.
Балетного образования у Любы не было, но с ноября 1913-го по июль 1914-го года она выступала в мимансе и кордебалете – «работала на сцене в труппе Дягилева»; побывала с Русской труппой в Берлине, Праге, Париже, Лондоне и, по ее воспоминаниям, «многих меньших городах».
Сергей Дягилев и Тамара Карсавина, Лев Бакст и Гильом Аполлинер, Игорь Стравинский и Жан Кокто – о знакомстве с этими выдающимися личностями Л.Д. Конецкая часто вспоминала.
У С.П. Дягилева Любовь Конецкая встретилась и с близкой подругой – Ольгой Хохловой.

О. С. Хохлова

Ольга Хохлова

Ольга Степановна Хохлова родилась 17 июня 1891-го года на Черниговщине, в украинском городе Нежине, что стоит на берегу реки Остёр.
«Нежатина нива», место битвы между русскими князьями, упоминается в «Повести временных лет», а битва «в селе» на Нежатиной ниве – в «Слове о полку Игореве». Нежин – родина мореплавателя и исследователя Юрия Федоровича Лисянского (1773 – 1837). Город известен и тем, что его жители в 1881-м году первыми в мире установили памятник Н.В. Гоголю.
Глава семьи Хохловых – Степан Васильевич – был начальником лазарета Батуринского резервного пехотного полка царской армии, хотя первое его образование было духовное.
Семья Хохловых была глубоко верующей, и воспитанию пятерых детей уделялось большое внимание, – об этом заботилась мать семейства Лидия Николаевна Хохлова (урожденная Винченко).
Старшие дети Хохловых родились и были крещены в Батурине. А Ольга – в Нежине, где был расквартирован полк отца, крещена в Крестовоздвиженской церкви.
В 1900-м году семья перебралась к новому месту службы поручика С.В. Хохлова в Петербург, он служил в Главном военно-судном управлении на административных должностях (1900 – 1911).
Дети Хохловых учились, кто в гимназии, кто в лицее, а Ольга – в пансионе мадам Люси Ревиль (ранее – пансион Капронье). Родители заботились о достойном воспитании для своих детей, посещали с ними театры, особенно Императорский, ведь всеобщая любимица Ольга мечтала о сцене.
В Петербурге Хохловы жили в казенной квартире на Мойке, дом № 96. В этом здании (по соседству с дворцом князя Юсупова) располагались Главное военно-судное управление и Николаевский кадетский корпус – Александровская военно-юридическая академия (сейчас здесь – Санкт-Петербургская Академия Следственного комитета РФ).
Воспитанницей пансиона, где учили танцу, Ольга Хохлова впервые вышла на любительскую сцену петербургского Дома офицеров. А в пансионе во время хореографического концерта способную Ольгу заметили приглашенные педагогами опытные хореографы. Ей было четырнадцать лет.
Когда началась Русско-японская война, штабс-капитан С.В. Хохлов отправился служить по медицинской части; с войны вернулся подполковником – молчаливым, с орденом.
В 1911-м году Степан Васильевич Хохлов был переведен по службе на юго-запад Закавказья в Карскую область (с 1912-го года – на строительстве железной дороги в районе г. Карса).
Ольга же закончила в Санкт-Петербурге обучение в пансионе и решила поступать в школу танцев Евгении Соколовой.
У талантливого педагога Е.П. Соколовой (1850 – 1925) учились Анна Павлова и Тамара Карсавина, Кшесинская и Егорова, Трефилова и Ваганова, Ольга Спесивцева, сама же она – ученица Петипа и Иогансона, танцевала во всех балетах Мариуса Петипа и знала все главные партии, которые разучивала со своими ученицами. Школа Евгении Соколовой, безусловно, многое дала Ольге.
На одном из сайтов, посвященных Пабло Пикассо, приведены следующие сведения об Ольге: «…А уже в следующем [1911] году через сестер Конецких [Хохлова] попала на просмотр к Сергею Дягилеву и получила место в “Русских балетах”» (www.pablo-ruiz-picasso.ru).
Вероятно, так и было. Ольга Хохлова была частой гостьей в доме Конецких: дружила с сестрами – Любочкой и Матильдой, была сердечно привязана и к их матушке Марии Павловне.
Любовь Конецкая, зная об увлечении Ольги балетом, вероятно, и представила подругу своей старшей сестре Матильде Дмитриевне, и та стала наставницей Ольги (в своих письмах она называет Матильду Дмитриевну «мамулькой» в танце).
В квартире Хохловых на Мойке М.Д. Конецкая проводила балетные занятия, что и позволило Ольге в 1911-м году отправиться во Францию к С.П. Дягилеву и очень скоро попасть в его профессиональную труппу Русского балета.
В своих «Ранних воспоминаниях» танцовщица и педагог Бронислава Нижинская (1891 – 1972) упоминает рыжеволосую Ольгу Хохлову, ученицу Е.П. Соколовой. Счастливой весной 1911-го года, пишет Б. Нижинская, вместе с Ольгой Хохловой и Миде Гулюк, которые «в профессиональной труппе еще никогда не выступали и за границу ехали в первый раз», и выпускницами балетного училища они отправились в Монте-Карло.
У Дягилева творческая жизнь Ольги Хохловой складывалась успешно: благодаря способностям и трудолюбию, она перешла из кордебалета к небольшим партиям. Так, о совместной работе с Ольгой над партиями нимф в балете Вацлава Нижинского «Послеобеденный отдых фавна» (1912) пишет в «Ранних воспоминаниях» Б.Ф. Нижинская.
Вразгар Первой мировой войны, в июле 1915-го года, Хохлова возвращалась на родину, намереваясь, по совету Нижинской, принять ангажемент в Киеве.
Судьба распорядилась иначе: в 1917-м танцовщицу Дягилева Ольгу Хохлову ждала встреча с Пабло Пикассо.
В феврале 1917-го года Пикассо прибыл в Рим для работы над балетом «Парад». Во время репетиций и спектаклей художник делал бесконечные наброски и рисунки танцовщиц. Но лишь одна из них покорила сердце экспрессивного и страстного Пикассо – Ольга Хохлова.
Из книги танцовщика и хореографа Леонида Мясина «Моя жизнь в балете»: «Зимой 1916/17 года наша студия на площади Венеции в Риме была местом встречи уже расширяющегося круга художников; теперь в него входил Пабло Пикассо, которого Дягилев пригласил в Рим работать над новым балетом. <…> Я много слышал о молодом испанце, который приходил на наши репетиции, рисовал танцовщиков и помогал Баксту расписывать некоторые используемые в балете аксессуары. Именно во время репетиций “Женщин в хорошем настроении” (балет Л.Ф. Мясина. – Т. А.) он встретил свою будущую жену Ольгу Хохлову, исполняющую роль Феличиты…».
В мае Ольга танцевала в Париже в балетах «Сильфида», «Солнце ночи», «Петрушка». Потом труппа Дягилева отправилась в турне по Испании, во время которого Ольга исполняла и сольную партию – придворной дамы в балете Л. Мясина «Менины». В Барселоне Пикассо представил ее своей матери. Предстояли гастроли и в Южную Америку, но туда Хохлова, увлеченная Пикассо, уже не отправилась.
Она не сразу ответила ему взаимностью: истинная вера не позволяла Ольге вступить с Пабло в близкие отношения до замужества. И горячий Пикассо поспешил оформить их брак. В 1918-м году Ольга Хохлова стала женой художника.
Молодые венчались в русской церкви св. Александра Невского на рю Дарю в Париже. Венчал их протопресвитер Иаков Смирнов (1854 – 1936).
Пикассо, ко времени своей женитьбы на Ольге уже познавший горечь потерь, хотел видеть жену только рядом с собой и надеялся, что с ее появлением обрел тихую гавань.
Ольга стала и его любимой моделью. «У нее были чистые правильные черты лица, гладкая кожа, вся натура ее пронизана той женственностью, которая всегда так волновала Пикассо», – писала о Хохловой французский историк культуры Антонина Валлантен в книге «Пабло Пикассо». И картинам художника «Ольгиного» периода присущ «классический язык гибких, поющих линий – язык умиротворения, счастья и любви». Портрет Пикассо «Ольга в кресле» (1918) Виктор Конецкий считал одним из лучших портретов XX века.

П. Пикассо.  Ольга в кресле. 1918 г.

Пабло Пикассо. «Ольга в кресле». 1918 год.

Но на портретах Пикассо, даже начального счастливого периода семейной жизни, Ольга не улыбается, она чаще всего грустна или задумчива. Пикассо не редко пишет жену, склонившуюся над книгой (чтение для нее было и привычкой, и отдушиной) или за письменным столом.
Ольга Степановна была оторвана от родины и семьи. Ее отец полковник Павел Степанович Хохлов умер от сыпняка в 1922-м году. Но так ли это было? Семья с 1919-го года считала его пропавшим без вести во время боя в ходе Пермской операции. Тогда Пермь и Кунгур были заняты Белой армией, а попытка Красной армии восстановить контроль над занятыми территориями закончились провалом. Обе стороны понесли большие потери…
Старший брат Ольги – Владимир – учился медицине; во время Гражданской войны сражался на стороне белых. Его жена Олеся умерла в 1920-м или 1921-м году. Их сына Аркадика взяла на воспитание бабушка Л.Н. Хохлова, но позднее он воссоединился с отцом.
Можно предположить, что это сказано о брате Ольги: «Хохлов Владимир Степанович – штабс-капитан; участник белого движения; взят в плен; до ноября 1921 на особом учете в МВО; в 1927 лишен избирательных прав в Костроме» (С.В. Волков. База данных «Участники белого движения в России» на ноябрь 2014 г.).
Владимир Степанович Хохлов не сгинул в огне Гражданской войны. Он умер в Подмосковье в 1960-м году.
В 1973-м году у Л.Н. Митиной (Сергиев Посад) сотрудниками ГМИИ им. А.С. Пушкина были приобретены фотографии семьи Пикассо: Владимир Степанович Хохлов был отчимом Людмилы Митиной (об этом В.В. Конецкому сообщала директор Музея И.А. Антонова в 2000-м году – в ответном письме).
Средний брат Ольги – Николай – тоже участвовал в Белом движении, в частности, в кровопролитных боях на Кубани и в Крыму в 1919-м – 1920-м годах; затем через Константинополь попал в Белград.
В 1922-м году Николай Степанович Хохлов пытался вступить в резерв сербской армии (армия Королевства С.Х.С.) и Пабло Пикассо пытался в этом помочь, отправив ему несколько своих рисунков с просьбой преподнести их генералу Стевану Хаджичу (1868 – 1931) – военному министру Королевства С.Х.С. (и поклоннику художника).
В издании «Незабытые могилы: Российское зарубежье: некрологи 1917–2001» (составитель В.Н. Чуваков) указан Хохлов Н.С. (? – 22 ноября 1937, Булонь, р-н Парижа), который умер в госпитале Амбруаз-Перрэ (Булонь) и похоронен на кладбище Бийанкур. Но идет ли речь о Николае Степановиче, брате О.С. Хохловой, сказать с уверенностью невозможно.
Младший брат Ольги – Евгений – умер совсем молодым от скарлатины еще в 1917-м году; был военным моряком (РГАВМФ сведениями о нем не располагает).
Сестра Ольги – Нина – певица, преподаватель пения; жила в Тифлисе.
В 1926-м году Нина Степановна с матерью переехала из Тифлиса в Москву. Она тяжело пережила смерть Лидии Николаевны в 1927-м, а затем и расставание с мужем – кадровым военным В.С. Тамручи.
Генерал-лейтенант танковых войск Владимир Степанович Тамручи (1892 – 1950) во время Великой Отечественной войны участвовал в Елецкой, Барвенково-Лозовской операциях, Сталинградской битве, Острогожско-Россошанской операции. В 1943-м году В.С. Тамручи был арестован по доносу, семь лет провел в тюрьме, где подвергался пыткам, и умер в тюрьме; реабилитирован в 1988-м году.

Ольга часто писала родным в Москву, отправляла посылки, но они до них доходили редко…
Хохлова была оторвана и от балета, который горячо любила. Еще в 1919-м году Дягилев писал Пикассо, заманивая того в Лондон, где труппа в очередной раз имела большой успех: «…А Ольга? Неужели она навечно распрощалась с искусством танца? Это весьма печально! Мясин сожалеет об этом как хореограф, а я – как бывший поклонник…».
Радостью и спасением для Ольги стало рождение в 1921-м году сына Паблито. Пикассо постоянно писал и маленького Поля (так сына звали дома), и жену – материнство еще больше ее украсило.
И все же, прожив с мужем более семнадцати лет, Ольга его покинула. «Любит страстно, но его любовь убивает», – такой вердикт вынес Пикассо поэт Поль Элюар. Хохлова не выдержала измен (новой возлюбленной Пикассо не было и восемнадцати лет, она родила ему дочь), и ненависти, которую, как признавался сам Пабло, он стал испытывать к жене. «Она слишком многого от меня хотела!» – заявлял Пикассо после расставания с Ольгой.
В январе 1987-го года Виктор Конецкий побывал во Франции (цель поездки – сбор материала для книги «Семейная хроника»). В Париже он встретился с другом Сартра и Пикассо – писателем Мишелем Лерис (1901 – 1990), который знал Ольгу Хохлову в 1920-е – 1930-е годы: «Была грациозна, аристократична, имела буржуазные привычки, <…> благодаря ей Пикассо стал светским человеком, что ему не нравилось» (из записной книжки Виктора Конецкого).
Кто-то из многочисленных биографов Пикассо точно заметил, что Ольга совершила чисто женскую ошибку: она впала в полную зависимость от мужа, мечтая о диалоге душ, драматизировала их отношения.
А Пикассо нуждался в абсолютной свободе без внешних светских условностей. По мнению внука художника Оливье Видмайера-Пикассо, любовные похождения были для Пабло «sine qua non» – непременным условием творчества.
И художник творил, а семейная его история с Хохловой переродилась в историю судебных склок и взаимных унижений, растянувшуюся на двадцать лет. Официально их развод оформлен не был никогда.
Разлад отношений с Ольгой отразился и на манере работы Пикассо: на смену неоклассике пришел гротеск и сарказм кубизма...

О.С. Хохлова

Ольга Хохлова. Надпись на фотографии: «Дорогой и славной моей Любочке от любящей Ольги. Лондон. 1914 г. 24 июля».
Через четыре дня началась Первая мировая война.
РГАЛИ, фонд В.В. Конецкого.

…Последнее письмо от Ольги Хохловой Л.Д. Конецкая получила в 1916-м году. С наступлением «оттепели», Любовь Дмитриевна пыталась разыскать подругу, писала Пабло Пикассо, но ответа не получила. О смерти Ольги Степановны она узнала из ответного письма (от 3 марта 1958-го года) писателя Ильи Эренбурга.
Ольга Руис Пикассо скончалась 11 февраля 1955-го года в городской больнице «Бо Солей» Канн от рака – болезни, отягощенной ее горьким одиночеством и непрощенной обидой на мужа.
Пикассо на похороны отвергнутой жены не приехал: он работал над очередной эпохальной картиной.
Ольга Хохлова похоронена в Каннах на самом красивом кладбище Франции – дю Гран-Жас (его называют «Пер-Лашез Лазурного берега»).

В семье Конецких Любочку считали дурнушкой. Но что красота…
С юности в Любовь Дмитриевну был влюблен офицер Николай Николаевич Радченко (29 марта 1890 – 10 января 1948), один из первых в России военных радистов.
Во время Первой мировой войны он писал Любочке замечательные, полные надежды на взаимность, письма. А узнав, что «грёза и зоренька» его выходит замуж, повел себя как воистину любящий человек: «Очень рад за вас, Любаша, что Вы скоро будете вместе; глубоко чувствуется, что Виктор Вас здорово любит, очень хорошей, глубокой, такой проникновенной любовью… Храни Вас Господь. Ваш Николаич»

Любовь Конецкая

Любовь Конецкая

Любовь Конецкая вышла замуж за Виктора Штейнберга. Они познакомились в 1915-м в Петроградском частном коммерческом банке, где оба подрабатывали. 19 апреля 1917-го года молодые венчались в Благовещенской православной церкви (Церковь во имя Благовещения Пресвятой Богородицы), которая располагалась на Благовещенской площади (ныне – пл. Труда) близ Адмиралтейского канала. Одним из поручителей невесты был вольноопределяющийся Р.А. Веселков-Кильштедт (13).

Благовещенская церковь. Помета В. Конецкого

На венчании Любовь Дмитриевна уронила обручальное кольцо, что считалось плохой приметой, всех гостей церемонии это расстроило…
«Медовый месяц» молодые провели в Крыму.
Их брак поначалу был счастливым. Веселый, быстро располагающий к себе Виктор Андреевич был и собою хорош – одни усы чего стоили. За усы и поклонение женской красоте в семействе его прозвали «Мопассаном»…
Николай Николаевич Радченко стал другом семьи, сохраняя прежние чувства к «маленькой вакханочке», как он называл Любовь Дмитриевну. И через шесть лет после ее замужества он писал:
«Дорогая, родная, несравненная, единственная, с добрым утром и, Бог даст, с веселым пробуждением. Сейчас полчаса 12-го и уже два часа как я мирно плыву на переполненном и весьма комфортабельном пароходе. Ужасно грустно и как-то больно защемило сердце после третьего свистка: я жадными глазами смотрел и искал Вас; конечно, это глупо и было бы жестоко с моей стороны ожидать Вас, но глупое сердце не подчиняется логике и рассудку и хочет чуда, так мне страшно хотелось увидеть Вас… Вы знаете, что в моем чувстве к Вам нет греха, поэтому я беру на себя смелость написать «люблю». Да, люблю, люблю, дорогая моя радость и смысл жизни, и счастлив, что могу и имею право любить Вас и никого более. Много Вы во мне не понимаете, вернее критически и, может быть, недоверчиво относитесь к проявлению моего чувства, но я уверен, Вы знаете и чувствуете всю его необъятность, искренность, самоотверженность и глубину. Ах, родная моя, почему Вы так далеко сейчас и все-таки Вы вся здесь со мной… Вы, конечно, в церкви сегодня не были и мне не пожелали доброго путешествия? Это не упрек, Боже меня сохрани; я хорошо помню мудрое восточное изречение: “Не думай, что любимый тобой человек всегда занят тобой, как ты им”». Поэтому прошу Вас не обращать на такие слова Вашего внимания, хорошо? Если не будет сильно качать, то продолжу эту записочку в озере, а пока с добрым утром и, пожалуй, с летом. Ваш Николаич».

Любовь Дмитриевна любила мужа. Из огорчений одно – долго не было детей.
Л.Д. Конецкая работала в Компроде Московского района на Измайловском проспекте «в должности заведующей Подотделом трудового Пайка Отдела Статистики Района»; в Мариинском театре (ГАТОБ) – артисткой миманса (до 1922-го в штате, затем – до 1926-го вне штата); в Управление по постройке хлебозавода ЛСПО в конторе производителя работ – делопроизводителем, «являясь практически машинисткой, ведущей делопроизводство».
В 1927-м году Л.Д. Конецкая родила долгожданного сына Олега, а через два года – сына Виктора. Рождению детей предшествовала операция, которую Любови Дмитриевне провел профессор И.И. Джанелидзе.
Через два года после рождения Вики (так Виктора звали дома) брак Любови Дмитриевны рухнул.

Николай Радченко, братья Штейнберги и Олежек

Николай Радченко, Александр Штейнберг с племянником Олегом, Виктор Штейнберг

ИЗ ДОКУМЕНТОВ АРХИВА ПРОКУРАТУРЫ

От нарследователя М. Р-на
В.А. Штейнберга
11 мая 1922 г. я принял камеру нарследователя 1 отд. В. О. р-на, и вот спустя почти 10 лет я вынужден, настоящим рапортом, ходатайствовать перед Вами об освобождении меня от занимаемой должности по целому ряду обстоятельств катастрофического для меня характера: в 1925 г. я заболел туберкулезом (горловое кровотечение), но до сегодняшнего дня, при наличии этой тяжелой болезни, которая перешла в tbc. 2 ст., я продолжал по мере сил работать.
С февраля 1931 г. меня постигло еще большее несчастье. Моя жена заболела смертельной болезнью – фибра саркома. После длительного пребывания в больнице (с 26.04 по 26.05 с. г.) и тяжелой операции – удаление злокачественной опухоли, появилась надежда на ее спасение, однако в настоящее время появилась новая опухоль, идущая к сердцу, – операция невозможна и единственный способ лечения – лучи Рентгена – разрушают ее организм. Ее болезнь от нее скрывается, при содействии пользующих ее врачей. Двое маленьких детей (2 года и 4 года), инвалид жена – угасающая на глазах – мое психическое состояние таково, что я не только нести работу следователя не могу, а с моей стороны было бы нечестно задерживать за собой столь ответственное место, я нахожусь в бредовом состоянии, а потому прошу меня освободить от занимаемой должности. Если в моей жизни в ближайшее время появится хоть маленький просвет, я сам приду в Прокуратуру и буду просить вновь вернуть мне должность Нарспеца, ту должность, которой я отдал лучшие 10 лет моей жизни.
В. Штейнберг.
31.07.1931 г.

Ни разу на протяжении своей долгой жизни Любовь Дмитриевна не рассказывала сыновьям о том, что пережила в те годы…
Виктор Андреевич не переставал любить жену и заботиться о детях, но вместе они уже не жили.

…В квартире Любови Дмитриевны Конецкой на канале Круштейна (Адмиралтейском) часто устраивались вечеринки, на которые приглашались подруги, сестры, другие родственники. Под скромную закуску веселились так, «как я потом не видел», вспоминал Виктор Конецкий.
Любовь Дмитриевна занималась домом и сыновьями. Она всегда была рядом со своими «любимыми мальчонками» – в блокадном Ленинграде, в эвакуации – во Фрунзе, где работала хинизатором и сдавала кровь, пригодную лишь на противомалярийную сыворотку, затем – в Омске.
И главным тогда было – накормить детей.
В архиве Виктора Конецкого сохранилось «Меню» новогодней ночи 1943-го года. Его «составила» во Фрунзе Любовь Дмитриевна, а Вика разукрасил листочек елочкой и зайцем. На новогоднем столе: «Салат a la оливье. A la плов. Чай, пирог».
Виктор Викторович рассказывал, что мать умела приготовить пирожные даже из картофельных очисток.

Во Фрунзе Любовь Дмитриевна встретилась с Н.Н. Радченко, который жил там с семьей – женой Екатериной Михайловной и двумя сыновьями. Они то и приютили блокадников в своей времянке.

Судьба Н.Н. Радченко была тяжела, но везло ему фантастически.
Первый раз его арестовали в 1932-м году в Ленинграде – он просидел в тюрьме около года и был выслан с семьей в Киргизию, в поселок Карабалты (Кара-Балта); работал там на строительстве сахарного завода. В 1936-м году Н.Н. Радченко направили на стройку в Воронежскую область, но вскоре он вернулся в Киргизию и поселился во Фрунзе.
В начале 1938-го года его снова арестовали и приговорили к расстрелу. Николаю Николаевичу удалось добиться отмены приговора (помогли друзья) и отделаться ссылкой в Медвежьегорск (Карелия). Более того, его ссылка была недолгой, и перед войной он опять вернулся во Фрунзе и работал… в Госплане Киргизии начальником отдела сводного планирования. Членом ВКП(б) – КПСС никогда не был.

Н.Н. Радченко. 1945 г.

Николай Николаевич Радченко. 1945 год.

В 1944-м году Радченко перебрались в Кишинев; Николай Николаевич работал в министерстве пищевой, а затем – вкусовой (была и такая) промышленности, одно время – в должности зам. министра, затем – главным инженером Молдаввино.
В 1947-м году, тяжело болея, Любовь Дмитриевна писала старому другу:
«Вот теперь я смогу уйти из этого мира, Николаич, с улыбкой Вас благословляя. Много, много грехов да простится Вам за ласковое письмецо мне…, друг милый, старый друг… Спасибо Вам за него большое. Как Вы здоровы сейчас и что Екатерина Михайловна…»
Скоро Николая Николаевича Радченко не стало. Хоронили его «с музыкой и церковным хором»…
Любовь Дмитриевна ездила в Кишинев, была на кладбище, где упокоен ее верный друг, долго «молилась и вспоминала».
«…Будучи во Фрунзе в 1984-м году, обнаружил, что наш дом и ваша времянка сохранились, там теперь детский садик…», – писал нам старший сын Радченко Никита Николаевич (его не стало в 2001-м году).

После войны, с 1945-го года, когда Виктор и Олег поступили в Ленинградское подготовительное военно-морское училище, Любовь Дмитриевна работала в Ленинградском государственном академическом театре оперы и балета им. С.М. Кирова – агентом, контролером, лаборантом, и даже старшим пожарным в пожарно-сторожевой охране. Но все ее мысли были по-прежнему о сыновьях.
«Помню, – рассказывал Виктор Викторович, – как мать ждала нас у КПП с булкой в руках, знала, что голодные. Приносила нам последнее…»
Он не любил, когда мать приходила проводить его в море. Предрейсовая суета, погрузка… А он видит, как она прячется на причале, боясь, что ее заметят – старая, больная, уже без особой надежды дождаться сына из рейса. И сердце разрывалось от жалости к матери, которой всегда хотелось получить еще и еще один знак внимания, дающий уверенность, что она ему по-прежнему нужна, – как в детстве.

ИЗ ПИСЬМА Л.Д. КОНЕЦКОЙ – В.С. ПИКУЛЮ

Милый Валентин Саввич. Спасибо за такой исчерпывающий ответ. Очень, очень всему рада, Вашей Веронике низкий поясной поклон. Я завидую ее возможностям. Увы, я не умею владеть и требовать. До боли тяжело, но полная растерянность, когда нужна сила. Быть может, виной тому, что выросла я в семье без мужчины (мама и трое старших сестер), поэтому, может быть, и характер мягче, чем требуется. Да дети мои не считаются со мной. Говорят, что любят, но я и этому не верю, доказательств хочется.
Вы спрашиваете про Олега. Он семьянин, у него чудесная, умная жена, но так уже вся в его власти. Двое детей – девочки. Олег не пьет, не курит. Любит только семью и книги. Любит также старину, особенно русскую. Пишет какую-то очень большую философскую писанину, но нам с Виктором читать не дает. Давал двум большим писателям. Те говорили Виктору, что вещь совершенно замечательная, но непроходимая. Много лет тому назад он написал для альманаха маленькие рассказы, очень хорошо, но сейчас больше не хочет.
Вику очень раздражает, что трудно сейчас писать, и он решил уйти плавать. Он всю зиму занимался, выдержал прекрасно все испытания и ушел пока 2-м помощником капитана. Сейчас он в Лондоне, затем пойдет на Алжир и т. д. Я одна в квартире, тоскливо? И да и нет, конечно, тоскливо без него, но я так безумно устала за прошлый год, что пока еще не пришла в себя. Ушел он 25 октября на т/х «Челюскинец», а будет обратно, вероятно, весной. Сбылась его мечта – только очень трудно. Да у меня хватит хозяйских дел, потому что я все делаю замедленными темпами, лет-то мне «только» 75!
Очень, чрезвычайно хочу поговорить с вами, увидеть Веронику (она очень элегантная, а я обожаю элегантных женщин) и поучиться у нее. Здесь одна моя подруга (лет 30-ти, у меня много таких!) хочет в декабре повезти меня в Ригу и Таллин. Конечно, если буду здорова, Бог даст, заеду к Вам… Я живу сейчас этой мечтой – обожаю путешествовать.
Вы прислали мне выписку моих мимансов. Две мои родные сестры актрисы. Я с ними жила вместе всю жизнь до замужества. Жили мы на Екатерининском канале…
Сентябрь 1968 г.

Любовь Дмитриевна Конецкая

Любовь Дмитриевна Конецкая скончалась 4 октября 1971-го года. Сыновья похоронили ее на Богословском кладбище – рядом с отцом Виктором Андреевичем.

Л.Д. КОНЕЦКАЯ – СЫНУ ВИКТОРУ

ВСЕГДА ПОМНИ: Цель жизни – служение флоту, укрепление морского могущества Родины.
В трудные минуты требовать от себя как коммуниста больше, чем от других, в минуты успеха отказываться от славы и почета для себя и выдвигать тех, кто помогал и содействовал.
Не подчиняться женщине, но быть рыцарем в отношении любимой и всех женщин.
Неустанно совершенствоваться, прежде всего, в морском деле, затем культурный уровень – философия и искусство в первую очередь.
Ставить службу выше дружбы, но дружбу – выше всех других отношений. Ничего не жалеть для других.
Заставлять себя поступаться своими желаниями в мелочах и никогда не отступать в крупном, принципиальном, даже если это очень трудно.
Быть всегда честным и говорить правду, особенно когда это тебе не выгодно.
Выпивать только для компании и вовремя останавливаться, пить без свинства.
Всегда владеть собою, не проявлять своих чувств и настроений, воспитывать волю и характер.
Научиться подавлять свои плохие желания.

III

Семья Штейнбергов переехала в Петербург в середине XIX века из Вильно (ныне – Вильнюс).
Недавно листала в Российской национальной библиотеке «Указатель города Вильно» 1864-го года, чтобы представить себе город, находящийся в 662-х верстах от Санкт-Петербурга: город – мещанский, жителей – 69 464 человека; два монастыря, одиннадцать православных церквей, двадцать два костела, две евангелическо-лютеранских церкви, мечеть.
При составлении «Указателя» оказалось, что многие улицы Вильно не имеют названий или же названия свои утратили. И главный начальник края утвердил новые наименования: Абрамовиговский переулок был переименован в Губернаторский, Безымянная улица – в Миллионную, а Безымянному переулку не повезло – его окрестили Глухим.
«После Глазкова г. Вильно один из самых здоровых городов и может быть причислен к северной полосе по малой своей смертности…», – говорится в «Указателе».
В этом здоровом городке в 1858-м году родился Андрей Семенович Штейнберг (до принятия православия – Мендель Шлиом).
Вероятно, у семьи Штейнбергов были немалые средства, которые позволили Андрею Семеновичу в 1888-м году окончить медицинский курс в Петербурге. Он имел практику и «свою вывеску» на Садовой улице, считался хорошим дантистом.
Скончался А.С. Штейнберг 12 февраля 1922-го года.

Е.И. Штейнберг с внуком Олегом

Евгения Николаевна Штейнберг с внуком Олегом

Его жена – Евгения Николаевна (Зельда Абрамовна) – родилась в 1871-м году. Она запомнилась родным доброй и набожной женщиной. После смерти мужа она жила со старшим сыном. Е.Н. Штейнберг скончалась 26 ноября 1939-го года.

Старший сын Штейнбергов – Александр Андреевич – родился в Санкт-Петербурге 27 июня 1888-го года.
30 ноября 1903-го года причтом церкви Ремесленного училища цесаревича Николая ученик восьмого класса Десятой гимназии Александр Штейнберг был крещен «и присоединен к православной кафолической церкви с наречением Александром в честь святого Александра Невского».
Окончив гимназию с отличными отметками по всем предметам, Александр Штейнберг в августе 1905-го года был принят студентом на юридический факультет Петербургского университета. 6 апреля 1910-го года – получил выпускное свидетельство о прослушанном в университете курсе наук (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 44269. Ф. 422. Оп. 2. Д. 155).
До Октябрьской революции Александр Андреевич служил присяжным поверенным и присяжным стряпчим, затем – член Петроградской губернской коллегии защитников по уголовным и гражданским делам при Петрогубсуде. Позднее А.А. Штейнберг был заведующим юридической частью 4-го Госстроительного треста (с момента основания), заведующим Треста № 16 Народного комиссариата Судостроительной промышленности (Указано в «Личном деле» В.А. Штейнберга, копия получена из Прокуратуры Санкт-Петербурга).
Александр Андреевич был хорош собою, нравился женщинам и вовсю пользовался этим, но семьей не обзавелся. Считался он книгочеем, некоторые книги из его библиотеки, не погибшие в блокаду и не проданные после войны на рынке Балтийского вокзала, и сегодня хранятся в библиотеке Виктора Конецкого, среди них – десятитомное издание А.С. Суворина «Сочинений» А.С. Пушкина (1887).
Александр Андреевич Штейнберг скончался в Ленинграде во время блокады. Место его захоронения неизвестно.

Дядя Шура с Олегом

Александр Андреевич Штейнберг с племянником Олегом

Сохранилось письмо, написанное Александром Андреевичем племяннику Олегу:
Ленинград, 30 октября 1934 г.
Мой милый, дорогой Олег, поздравляю тебя с Днем Ангела и от всей души желаю тебе здоровья и всякого счастья. Расти большой и счастливый.
Я очень, очень жалею, что не могу сам прийти тебя поздравить, но я болен и не могу выходить на улицу.
Ты помнишь, когда я был у вас последний раз, то уже был простужен.
Посылаю тебе в подарок Глобус. Это такой шар, который изображает Землю, на которой мы все живем.
Ты скоро начнешь учиться, и глобус тебе понадобится.
Мамося тебе объяснит всё.
Крепко тебя целую и обнимаю. Твой дядя Шура.

Виктор Андреевич Штейнберг, младший сын Андрея Семеновича и Евгении Николаевны, родился в Петербурге 12 июля 1892-го года. Крещен – 22 июня 1902-го года в Петербургской Входоиерусалимской Знаменской церкви. Эта церковь, располагавшаяся на месте нынешнего наземного павильона станции метрополитена «Площадь Восстания», была снесена в 1940-м году.
В августе 1912-го года Виктор Штейнберг поступил в Санкт-Петербургскую Десятую гимназию, в которой «обучался при отличном поведении» до 23 мая 1913-го года. Ему был выдан Аттестат зрелости по предметам гимназического курса.
13 августа 1913-го года согласно прошению он был зачислен студентом на юридический факультет Петербургского университета. Во время учебы в университете Виктор Штейнберг подрабатывал конторщиком в Петроградском частном коммерческом банке (ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 62424. Ф. 422. Оп. 3. Д. 209).
Виктор Андреевич был отличным гимнастом, рассказывал сыновьям, как во время одного из праздников в Царском Селе крутил «солнышко» перед очами самого императора.
1 августа 1916-го года студентом третьего курса Виктор Штейнберг был призван на военную службу, «т. к. означенный призыв был проведен перед весенней сессией» и он «не успел сдать 2-х экзаменов, необходимых для перехода на 4-й курс». Солдат 1-го подготовительного учебного батальона Петроградского университета В. Штейнберг служил санитаром в военно-полевом госпитале до июля 1917-го года.
В сентябре 1918-го года он восстановился в университете и окончил полный его курс в 1919-м году, но государственные экзамены не сдавал.
С 1919-го он работал в технической комиссии при комиссаре народного банка, инспектором РК инспекции путей сообщения. С 1922-го года – народный следователь в 14-м отделении милиции на Васильевском острове, старший следователь областной прокуратуры Ленинграда, военный прокурор, старший следователь транспортной прокуратуры Октябрьской железной дороги, а с 1937-го – помощник прокурора Октябрьской железной дороги по надзору за следствием, помощник военного прокурора военно-транспортной прокуратуры Октябрьской железной дороги в звании майора юстиции (Из «Личного дела» В.А. Штейнберга, копия получена из Прокуратуры Санкт-Петербурга).

В.А. Штейнберг

Виктор Андреевич Штейнберг

О характере работы В.А. Штейнберга мы можем лишь догадываться.
«Молчать отец умел замечательно даже сильно подвыпивши», – вспоминал Виктор Конецкий. – «…в конце тридцатых годов отцу пришлось бы вовсе плохо, кабы он не расстался с матерью»…
Виктор Викторович хорошо помнил молчаливые очереди в ленинградские «Кресты» с передачами для тети Оли и дяди Сережи, наградами которого играл в детстве.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ПРОКУРАТУРОЙ

Прокуратура Российской Федерации
Прокуратура Санкт-Петербурга
9-2-98
Уважаемая Татьяна Валентиновна!
На Ваше письмо сообщаю, что имеющиеся в ведомственном архиве прокуратуры Санкт-Петербурга документы на Штейнберга В.А. носят служебный характер и закрыты для доступа исследователей.
Заместитель прокурора города
старший советник юстиции М.Ф. Попов.

Во время Великой Отечественной войны, в сентябре 1943-го года, «по причине дистрофии», Виктор Андреевич Штейнберг был переведен в Омск, где работал в должности помощника военного прокурора железной дороги.
С 1945-го по 1951-й год – служил помощником прокурора Октябрьской железной дороги по судебному надзору, после чего был освобожден с должности «в связи с переходом на инвалидность 2 группы».
В.А. Штейнберг награжден медалями «За оборону Ленинграда», «За Победу», «ХХХ лет Советской армии».
Умер Виктор Андреевич Штейнберг 22 января 1952-го года, похоронен на Богословском кладбище.

…Много лет пыталась я найти могилу Надины Бернгардовны Зальтуп – второй жены В.А. Штейнберга.
Официально брак Виктора Андреевича с Надиной оформлен не был.
После войны, когда дом на Васильевском острове, в котором Н.Б. Зальтуп проживала с В.А. Штейнбергом, пошел на капремонт, они поселились на канале Круштейна. Одну комнату в большой коммунальной квартире занимала Любовь Дмитриевна с сыновьями, во второй – маленькой комнатушке – разместились Виктор Андреевич и Надина.
Для Любови Дмитриевны это соседство было нелегким, но она всегда сохраняла с Надиной добрые отношения.
Сыновья были уже воспитанниками Подготовительного военно-морского училища и дома появлялись редко. А когда приходили, их встречала мать, к столу робко подсаживался отец и смотрел на сыновей «своими грустными, как у оленя, глазами»… Он чувствовал свою вину перед Любовью Дмитриевной и детьми.
Высокая, худая, молчаливая Надина старалась быть незаметной…
Много горя носила в себе эта женщина. Родственников в Ленинграде и детей у нее не было. Во время блокады, она, немка, служила в осажденном городе судебным исполнителем.
…После смерти Виктора Андреевича Н.Б. Зальтуп вышла замуж. Узнала я об этом из дневника жены брата Виктора Конецкого – Ирины. 

IV

Свою автобиографию Виктор Конецкий обычно начинал словами: «Я из разночинцев, русский, баловень судьбы, пьющий, родился в 1929 году год Великого перелома у нас и Великой депрессии в Америке шестого июня, в един день с А.С. Пушкиным, что, конечно же, не случайно, и бывшим президентом Индонезии Сукарно».
Вика появился на свет в больнице (родильном доме) Видемана на Васильевском острове. (Первым директором был статский советник, доктор медицины, надворный советник К.Г. Видеман.)
Крестили его в Никольском соборе 26 декабря 1934-го года; крестная – тетя Зинаида Дмитриевна Конецкая-Грибель.
Зарождение и развитие сознания Виктора целиком определялось влиянием матери. Отец приходил в дом «когда мог или хотел». Обычно его визиты заканчивались истериками и обмороками матери.
В среднюю школу № 12, – она располагалась на Красной улице, – Виктор Штейнберг пошел в 1936-м году, поступил сразу во второй класс, т. к. умел писать и читать. С 1 марта 1941-го года его школа стала называться средней школой № 238 Октябрьского района города Ленинграда в связи с переходом на единую городскую нумерацию.
Виктор Викторович говорил, что занятия в школе не любил – ему там было скучно – писать и читать он научился рано и уже до школы знал книги Жюля Верна, Стивенсона – их читала ему тетя Матюня. «И обошлось вовсе без сказок»…
Радость школьных лет – занятия в изокружке, а затем и в изостудии Дворца пионеров.

Убежден, что если бы не война, то не стал бы ни моряком, ни писателем – обязательно живописцем. И обязательно – великим, не меньше Гойи или Рафаэля.
До войны я занимался во Дворце пионеров у Деборы Иосифовны Рязанской. Еще совсем маленьким мне было неудобно оттого, что я рисую лучше ее, и она это сама мне говорила. Помню, после летних каникул показывала мне свою – холодную, даже ядовитую в зелени живопись – и плакала оттого, что пишет плохо. Потом вытерла слезы и все щурилась, щурилась на свои работы, а потом смотрела на меня с надеждой и, конечно, вздыхала

Со своим педагогом Д.И. Рязанской (1902 – 1990) Виктор Конецкий поддерживал отношения долгие годы, вплоть до ее кончины.
Мать иногда говорила, глядя на нарисованное Викой: «Се лев, а не собака!»…

Войну он с матерью и братом встретил на украинском хуторе близ знаменитой Диканьки, где проводил летние каникулы.
Долгая дорога домой, ранение брата, страх за него…

Еще до войны у меня была флегмона под коленкой. Я всю жизнь врал, что это шрам от осколка снаряда. И ни один хирург ни разу не усомнился в моем вранье. Врал всю жизнь и даже не знаю, в чем была цель моего вранья. А вот то, что в шею контузило под Диканькой, не говорил никому и никогда.

Блокаду Виктор Викторович вспоминать не любил. Но память возвращала и возвращала его в те дни, кажется, помимо его воли. Иногда, когда вспоминался отец, он мог рассказать, как зимой 1942-го года мать отправила на Витебский вокзал, где размещалось место службы Виктора Андреевича, и отец дал ему кусочек плавленого сыра. И как, возвращаясь домой, попал под артобстрел в переулке Ильича. Вспоминал еще дольки сушеной дыни, которые присылал в блокадный город поэт Джамбул, – мать давала сыновьям их сосать перед сном…

ИЗ ПОСЛЕДНЕГО ИНТЕРВЬЮ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО
(Невское время. 2001. 8 сентября)

Меньше всего за время литературной работы я написал о нечеловеческих муках блокады – голоде, холоде, смерти. Но в памяти и душе блокада оставалась и остается всегда.
Сидишь с пишущей машинкой, уходишь в кошмар тех времен. А потом начинается: «Что вы сюда столько трупов напихали? Как это так: они у вас в дворовой мусорной яме? И подростки их изо льда вырубают? Зачем эти страсти? Нет, уважаемый, мы такими страстями читателя запугивать не собираемся». Дело не в запугивании читателя. Уж больно не вписываются блокадные фантазии в устоявшиеся каноны всех видов и типов военной прозы. А как иначе? Если вы хотите знать, тогда примите эти ужасные картинки. И знайте.

Пишут, что я мальчишкой пережил блокаду и все видел. Не было там мальчишеских глаз. Все глаза были одинаково на лбу. Если только они могли туда вылезти.
…Мы жили в коммуналке, часть которой смотрела окнами на канал, который теперь называется Адмиралтейским. Окна вылетели при первой же бомбежке. Комнаты на той стороне квартиры стали нежилыми. У нас там стояло пианино, чужое. Однажды на нем образовался сугроб.
Забудьте об электричестве! Вместо него коптилки. Выкиньте из головы отопление: никакого отопления! Буржуйка – и только-то.
Поколение, к которому принадлежала моя мама, еще и не такое видело. Устроить в доме печурку для них не составляло особого труда. Брали бак, к нему приваривали или приклеивали трубу, которую высовывали в форточку. И все тепло. Так жили.
Жгли все, что горит. Я отлично помню, у нас была большущая картина «Сирень». Это полотно с пышным букетом мы кромсали ножницами и кормили им нашу буржуйку.
Думали только о еде, больше ни о чем. Выстрелов и стрельбы уже не боялись, все это для нас было уже на втором плане.
Маме ничего не доставалось. Она все нам с братом подсовывала. А сама? Бог знает, как она умудрялась жить и откуда у нее брались силы. Это материнство, это необъяснимо. Поймете ли?
Страшно-нелепое обрушивалось на матерей, если в зиму 1941/42 г. их детенышу исполнялось двенадцать лет. Ребенок разом переходил на половинный паек. Детьми тогда считались только те, кто младше двенадцати лет. После этого рубежа существа превращались в иждивенцев, то есть вполне взрослых дармоедов.
Помню, что к середине блокадного периода ребенок привыкал получать 250 граммов хлеба, и матери к этому тоже привыкали. Как только ребенку исполнялось двенадцать лет, он сразу же переходил на половинный паек и получал знаменитые теперь 125 граммов. Блокадная норма не менялась до тех пор, пока не достигнешь призывного возраста или не пойдешь работать и попадешь в категорию ремесленников. Ремесленники получали рабочую карточку – 400 граммов.
Несказанно повезло! К двадцать второму июня мне исполнилось двенадцать лет и шестнадцать дней. Так что в блокаду я попал готовым дармоедом и, возможно, поэтому выжил: перемен не было, я точно въехал в эти 125 граммов…

Ужас неимоверный: людоедство. Около Смоленского кладбища я наткнулся на труп с вырезанными ягодицами. Это была зима 1941-го – 1942-го. Какой месяц – не помню. Нам было не до месяцев.
Так как наш сосед, по мирным временам скрипач Мариинского театра, эвакуировался, на его место вселили семью рабочих с Кировского завода – двенадцать детей. Вскоре для нас, младших, самым страшным стало пройти отрезок от дверей нашей комнаты до выхода. Поскольку надо было передвигаться, приходилось идти, ощупывая застывшие трупы.
На Смоленское кладбище, к бабе Мане, мать водила нас во время блокады не раз и не два… сильная была женщина…

В эвакуацию уезжали с Финляндского вокзала – добирались пешком, вещи везли на детских санках. Отец не провожал. В пассажирских вагонах до Ладоги (потом – только в телячьих вагонах).
На перегоне между Ленинградом и Ладогой эшелон остановился и все, кто мог, стали ломать ветки сосновые, чтобы настаивать их иголки. Я вылез тоже, но почти ничего не принес – нижние ветки все были уже обломаны.
По эвакоудостоверению выдавали кашу с салом. Сразу много было есть нельзя, а остановиться было почти невозможно. У матери дикий понос. Ее хотели выкинуть из поезда прямо на ходу – она ходила под себя…Спас ее спирт, который солдаты силком влили ей в глотку… Она долго лежала в беспамятстве, а потом пришла в себя…
Страх потерять мать был во мне всегда. Я впадал в ужас, когда она просто выходила из дома по какой-то необходимости...

У Бузулука – мы там долго стояли – еды не осталось совсем, мать дала что-то на обмен и я пошел в ближайшую деревню – принес молока и кусочек сливочного масла.

Семья Конецких Любовь Дмитриевна и дети – была вывезена из блокадного города 8 апреля 1942-го года по Дороге жизни.
В эвакуации во Фрунзе учиться Виктор не хотел, школу прогуливал, проводил время за чтением и рисованием. Тогда впервые им был прочитан Джек Лондон.
«Бегал» на фронт, но вернулся, – пожалел мать.
Однажды попал в милицию за кражу на рынке стакана с урюком. В милиции избили, но у него начался тяжелый приступ малярии и на следующий день после «кражи» его отпустили домой, отдав украденный стакан. «Ценная вещь, его же продать можно было!»
Потом с пацанами воровали мостики через арыки, на дрова…
Когда отца перевели на службу в Омск, Любовь Дмитриевна с сыновьями поехала к нему.
«Там отец впервые поймал меня на краже табака…»
В Омске Виктор окончил седьмой класс.
Как только блокада Ленинграда была снята, мать засобиралась домой, и осенью (в начале зимы) 1944-го года Конецким удалось вернуться на родной канал Круштейна.
Виктор поступил учиться в школу № 33 (с конца 1940-х – № 252), которая славилась исключительно высоким уровнем преподавания; ныне это школа № 232 (набережная Крюкова канала, д. № 15).

Надо было снова ходить в школу, а я за блокаду отупел. Школу прогуливал, ходил по улицам и читал объявления о приеме в ФЗУ. А по вечерам ходил в Таврическое, – в вечерние классы художественного училища…

Он мечтал стать художником, но судьба распорядилась по-своему. В августе 1945-го года Виктор Штейнберг стал воспитанником Ленинградского военно-морского подготовительного училища.
Училище находилось в здании бывшего приюта принца Ольденбургского, на Приютской улице, в доме № 3.

Памятник Поэту

Памятник М.Ю. Лермонтову у здания бывшего Николаевского кавалерийского училища (до 1859 – Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров), расположенного напротив здания Училища.
Фотография на книжной полке в кабинете Виктор Конецкого.

Один блат в моей жизни был – отец был знаком с начальником училища Николаем Юльевичем Авраамовым и замолвил за нас с братом слово. За войну мы отупели и экзамены как положено выдержать не могли. В училище Авраамов меня не замечал.
Днем учились, а по ночам ремонтировали училище, вытаскивали бревна из Обводного канала, разгружали вагоны на железнодорожных вокзалах, готовились к парадам, ночью же ходили в баню. Днем отмывали свою блокадную копоть гражданские люди.

Первые годы учебы запомнились встречей с морем на практике – на УК «Урал» и «Комсомолец», паруснике «Учеба» в военном лагере «Серая лошадь» в Графской Лахте, что на южном берегу Финского залива, барке «Седов».
Самым большим приобретением тех лет стали друзья. Некоторые из них – Юлий Филиппов, Марат Крыжажановский, Алексей Кирносов – тянулись к литературе, искусству, искали выход своим гуманитарным способностям.

Год за годом от жизни своей отрываю.
Молодость, счастье – кому отдаю?
Страшно и больно видеть порою
Силу железной руки...

Случайно ли появление этих стихов в дневнике воспитанника Виктора Штейнберга?

Смерш у нас в училище зря время не терял. И потому после экспроприации из наших дружных рядов погорельцев я тоже существовал под дамокловым мечом, ибо в анкетах среди «близких» родственников никогда не указывал своих дядей. Веселое было время.

ИЗ СТАРЫХ ГАЗЕТ
ПРЕДЪЯВЛЕН СЧЕТ БИБЛИОТЕКЕ

В нашем училище есть неплохая фундаментальная библиотека. Мы не знаем количества всех книг – говорят, что их там десятки тысяч, но мы знаем, что в двух ящиках, которые стоят на столе, есть десятка 2–4 книг, которые предоставляются воспитанникам. Заглянешь в один из ящиков и приятное воспоминание о детстве овладевает тобой. «Возмутитель спокойствия», «Последний из могикан», «Мараккотова бездна», «История юнги» и другие хорошие книги лежат в этих ящиках. Они читаются легко, увлекательно, но их мы прочли еще в 7 классе. Сейчас нас, третьекурсников, интересуют более серьезные книги, которые, к сожалению, достать очень трудно.
По истории мы проходим очень серьезный материал. Для того чтобы хорошо изучить его, преподаватели рекомендуют читать произведения В.И. Ленина, опубликованные в ХХI томе. Но достать этот том очень трудно, т. к. библиотека имеет всего лишь несколько экземпляров этих произведений. Очень тяжело достать воспитаннику новинки художественной литературы. Так, например, роман Ильи Эренбурга «Буря» до сих пор никто из нас не мог прочитать. Не достать также «Обломова» и «Фауста», которые мы изучаем. Нам хочется также прочитать книги Синклера, Драйзера, Кронина и Голсуорси. Но библиотекарь тов. Андрианова нам заявляет, что эти книги не для воспитанников. Спрашивается, для кого же они? По-видимому, для «избранных» читателей, которым тов. Андрианова выдает книги из-под прилавка.
Следует отметить, что в библиотеке нет каталога, выбрать нужную книгу нет возможности.
Мы считаем ненормальным явлением и то, что в библиотеке создаются очень большие очереди. Почти все личное время мы вынуждены тратить на то, чтобы обменять книгу. На обмене работает только один человек, который не может в короткое время обслужить всех.
В. Штейнберг, В. Шорохов, Ю. Филиппов, Ю. Коробицын

Заметка эта была опубликована в 1948-м году в газете училища. В архиве Виктора Конецкого сохранился читательский формуляр тех лет, который позволяет проследить круг его чтения: Р. Роллан, В. Каверин, Ги де Мопассан, О. Форш, Т. Драйзер, М. Горький, К. Паустовский, Д. Голсуорси, А. Куприн, К. Станиславский, С. Цвейг, О. Уайльд, А. Блок, стихи К. Симонова, дневники Д. Фурманова, Плутарх.

ИЗ ДНЕВНИКА
(1947 год)

Надо попробовать записать то, о чем думал в эти 30 дней. Основной вопрос, как всегда, это вопрос о жизни, ее целях, возможностях, о смысле. Все время вертится мысль о полной бесцельности существования вообще всего человечества…
Интересно то, что для меня наука, университет, вообще мысли – это самоцель, это то же, что танцы для одного или водка для другого…

Я предпочитаю эгоистов, думающих и заботящихся только о себе, вероятно потому, что о них не надо заботиться, не надо быть им обязанным, т. е. не свободным.
Хочется рисовать, т. е. опять надо убедиться в том, что ничего не можешь. Могу ли я что-либо?

Хотеть и быть уверенным – значит добиться.

Я никогда не теряю головы – это плохо, т. к. иные по ступки можно сделать лишь в таком состоянии, а сделать хочется.

Верить – быть обязанным, а это самое страшное, это потеря свободы. Я хочу перенести горе, чтобы быть значительнее, выше в своих (и чужих) глазах.

Единственное, что приближает к жизни, – это любовь. Боясь жизни, т. е. непрерывных, жестких связей, боюсь и любви.

Для того чтобы примириться с действительностью, я должен уйти от нее. Это значит заняться искусством. Только в нем можно найти то, что нужно. Только в него можно уйти от жизни и одновременно изменить жизнь. Поэтому так и ищешь в себе задатки.

Чувствую, как медленно, медленно, но неуклонно, по капелькам собирается во мне мужество отчаяния. И знаю, верю, что наберется его столько, сколько нужно для того, чтобы вспыхнуть и сгореть быстро. Верю, хочу верить в это. Хочу уважать себя и видеть в этом цель своей жизни.

Я беру из книг только то, что созрело уже во мне. Если я сам не живу, то умею мечтать о жизни, и театр мне не нужен…

30 сентября 1948-го года Виктор Штейнберг принял военную присягу.
После окончания Ленинградского военно-морского подготовительного училища он стал курсантом 1-го Балтийского высшего военно-морского училища. Судьба была определена на годы вперед – казарма, учеба, морская практика, будущий офицер-штурман.
Но была еще иллюзия, что можно совместить изучение военного дела с изучением литературы, – и даже не иллюзия, а вполне реальная возможность. Летом 1948-го года вместе с Юлием Филипповым Виктор поступил на филологический факультет (русское отделение) в Ленинградский государственный университет им. А.А. Жданова. Экзамены друзья сдавали экстерном – всегда на «хорошо» и «отлично». Введение в языкознание, русский фольклор, античная литература, логика, введение в литературоведение – далекие от военного дела предметы…

Когда-нибудь напишу, как мы с другом Юлькой поступили в университет на филфак и являлись в храм-университет с палашами на боках при всем блеске формы и с таким же блеском толкали экзамены, и профессора ставили нас в пример штатным студентам-оболдуям, которым мы безмерно и безнадежно завидовали. Ведь учились мы на экстернате и основной была военно-морская бурса…
А как интересно и страшно являться к профессорам для сдачи экзамена на дом!.. И почему теперь экстернаты отменили?.. А через год министр обороны Булганин отдал приказ о запрещении курсантам военных учебных заведений получать параллельно гражданское образование, – чтобы в будущем не имели бы лазейки для дера на гражданку. И мы с Юлькой вылетели с филфака. И очень даже вовремя вылетели, ибо и сами бы ушли – старорусский язык или латынь никак уж с теорией торпедной стрельбы не соединяются…

Через всю жизнь Виктор Конецкий пронес память о Юлии Филиппове, друге, во многом повлиявшем на становление его как гражданина и писателя.
Судьба этого человека вместила в себя всю сложность военной и послевоенной жизни страны и во многом типична для поколения, к которому принадлежит Виктор Конецкий.
Юлий Петрович Филиппов родился 3 марта 1928-го года в деревне Романово Ленинградской области (ныне – Псковская область).

ИЗ ДНЕВНИКА ЮЛИЯ ФИЛИППОВА

…Мать, неграмотная, нервная, издерганная тяжелой жизнью женщина. Все свои силы она положила на то, чтобы дать возможность жить и учиться нам, троим ее сыновьям.
В 30-е годы она перенесла очень много неприятностей из-за отца, т. к. тот был склонен к пьянству и часто оставался в кругу сомнительных женщин. Будучи домохозяйкой и неплохой портнихой-самоучкой, она прирабатывала и всячески старалась материально поддержать нас, хотела сохранить целостность семьи и ради этого шла на компромиссы с отцом…
Отец работал в Ленинградском торговом порту служащим, позже понял всю низость своего поведения и сделался семьянином-чиновником, оставшись замкнутым и внешне не ласковым.
Жить семье в пять человек на его заработок в 600–700 рублей было трудновато. Старший брат Женя после семилетки пошел в железнодорожный техникум. Но ему жалкой стипендии не хватало. Я учился в школе, был порядочным озорником и очень много приносил хлопот матери. Хотя я и был отличником в школе, но поведение мое не блистало. Учеба мне давалась легко, а все остальное время я проводил с пацанами на улице, за городом. Сейчас я удивляюсь тому, сравнительно мягкому отношению ко мне со стороны матери. Правда, мне частенько от нее доставалось, и после побоев я замыкался в себе. Это развило во мне упрямство, делать все наперекор сказанному или то, что считал я нужным.
В 1940-м году я… убежал из дома. Найдя сотоварища, мы подались… на юг, на Черное море. Наше «путешествие» длилось недолго: мы не успели доехать до Москвы после 10–12 дней бесконечных пересадок, были задержаны и доставлены домой.
Интересно, что дома меня не колотили, не ругали. Всех, наверное, просто удивила моя способность на неожиданные трюки. Отношение ко мне изменилось.
После смерти матери обязанности «хозяйки» упали на меня. Идя в школу, я брал только тетради и продуктовую сумку с деньгами. Учил уроки на уроках, т. к. после занятий шел по магазинам и закупал провизию. Дома находил где-нибудь в грязи младшего братишку, заставлял его «помогать» и мы начинали готовить обед. В 67 часов вечера приходил с работы отец и из техникума старший брат. По субботам происходила стирка: стирали отец и я. Старшему брату приходилось возиться с чертежами: он был отличником. Так продолжалось до войны…
В смысле воспитания я от родителей получил мало. Меня воспитала школа, улица и книги. Я очень много читал, и мать часто отнимала от меня их, прятала и даже колотила. Когда я читал, то становился глух и нем: я жил книгой. Ну, конечно, на просьбы матери сходить куда-нибудь я не обращал внимания.
Карманных денег мы, конечно, не имели. Я это легко переносил, не нуждался в них остро. Но старшему брату было труднее. И мне до сих пор его жалко.
Отец, после смерти матери, много хворал, но с первых дней войны он был взят в отряды МПВО. Оклад за ним сохранился, и мы с братьями на него жили.

В сентябре 1941-го года Юлий поступил в ремесленное училище.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮЛИЯ ФИЛИППОВА
(1947 год)

[Младший брат] Коля питался со мной в ремесленном училище по снисхождению директора.
Отец ухитрялся получать на меня и братьев продкарточки, но от нас это скрывал.
Блокада, холод. Артобстрелы. Отец дичает. Не хочет помочь старшему брату Жене, хотя и имеет на руках три продкарточки. Женя начал курить. «Когда куришь, меньше хочется есть», – говорил он. К субботе, когда он приходил домой из техникума, мы с Колей оставляли ему немного хлеба.
Дома холодно, нет воды, света. Две недели Женя не приходил домой. Умер от голода в общежитии техникума. Я целую ночь плакал. Хотел сделать что-нибудь отцу. Даже думал убить его топором за Женю, но обессиленный не смог бы этого сделать. Ругался с отцом и обещал пойти в милицию… Он чуть не задушил меня. Это был уже не человек, а зверь. Он начал скупать вещи умерших и помогать в питании Коле. По сговоренности шестилетний Коля давал мне часть пайка, который мы получали в училище…
Все продукты отец хранил в чемодане, а ключ носил с собой. Мы подобрали ключ и, когда он уходил дежурить, похищали по горсти сырой крупы и съедали ее.
10 марта 1942 года меня с РУ эвакуировали. Отец не отпустил со мной Колю. Прощаясь с братом, я отдал ему ключ от «чемодана жизни». Оба плакали…
В марте 1942 года с эшелоном ремесленников я был эвакуирован в Тбилиси. Около двух месяцев я жил на улице. Все вещи, что я успел захватить из Ленинграда, прожил. Был уже на грани воровства, но это почему-то претило мне, и я решил… пойти на фронт. Попал я в воинский эшелон, но фронта не увидел – стал воспитанником музкоманды части НКВД, а позже пехотного училища. Два года я жил в 60 км южнее Тбилиси. Там вступил в комсомол в декабре 1942 года, мне было 14 лет. Я был и барабанщиком, и горнистом, и рассыльным.
Часто приходилось делать походы в горы: там было много банд из дезертиров, которые нарушали границу со стороны Турции. Я в свои 14 лет без сожаления смотрел на изменников Родины и ни разу не плакал, когда их расстреливали группами и поодиночке. Я разучился плакать.
Коллектив в музкоманде был чудный, молодые ребята, ростовчане, десятиклассники. Они воспитывали меня неплохо. Я закончил 6 классов, больше не мог: все время уходило на походы, облавы, выезды.
Я увидел природу Грузии и… разочаровался. Меня тянуло в Ленинград, на родину. Только посмотреть, а там хоть трава не расти…
В 1944 году командование меня отпустило, я приехал домой и никого не нашел. Узнал, что отец умер…
Я пошел в комендатуру и попросился на фронт. А меня направили в образцовый оркестр Ленфронта…
Когда стало организовываться наше Подготовительное училище, я пошел туда в музкоманду, стал учиться в 7-м классе в заочной школе. Год пролетел незаметно. И я стал учиться в этом училище.

Но вначале Юлий сделал всё для того, чтобы найти брата Колю.
Николай Петрович Филиппов помнит, как заплакал Юлий, добравшись до селения Сару, что близ Пржевальска в Киргизии, в колонию имени Дзержинского, когда увидел его – повзрослевшего, белобрысого от солнца младшего братишку.
Потом была дорога домой, полная приключений, попытки устроить Колю в Нахимовское училище.

Приходит каждый выходной братишка, а ему нечего дать, даже на эскимо. Неудобно мне старшему перед младшим. Продаю с рук туалетное мыло и отдаю ему деньги. Сам отвык от наличия карманных денег и стараюсь приучить себя ненавидеть лишнюю роскошь в моем положении – ходить в театры, кино… Свои расходы на все (бумагу, зубной порошок) свожу до минимума…

Для Юлия Филиппова послевоенные годы учебы в Подготии (так воспитанники называли свое училище), а затем в 1-м Балтийском высшем военно-морском училище были освящены дружбой с Виктором, и не только с ним, запойным чтением, ведением дневников, страстным желанием найти свое место в жизни.
Тут и выяснилось, что к гуманитарным наукам его тянет больше, чем к военным. Но если Виктор «проклиная, клялся служить», то Юлий себя ограничивать не собирался.

Ю. Филиппов. 1949 г.

Юлий Филиппов. 1949 год.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮЛИЯ ФИЛИППОВА
(1948 – 1949 гг.)

За войну я привык надеяться только на себя. Да больше и не на кого было! На всю жизнь я останусь благодарен тем юношам, которые воспитывали меня в Грузии.
Но в Грузии я стал замкнутым, диким, всегда искал одиночества, очень много думал… Я уже тогда научился ненавидеть любое насилие над человеком и невзлюбил военную службу. Меня донимали постоянные мелочные придирки недалеких людей, которые стояли выше по служебной лестнице, по человеческим и умственным достоинствам. И даже три года в училище меня не перевоспитали и в аттестации указано, что я «невежлив по отношению к старшим по службе, имею привычку обсуждать действия старших». Это правда. Я за это часто терпел неприятности и меня считали «анархистом». Не знаю, какой из меня выйдет офицер, но думаю, что не такой, каких я встречал…
Я отдался учебе, стал увлекаться философией, марксизмом, политэкономией и литературой. Отсюда мое поступление на филологическое отделение университета….

Мы с Виктором переживаем кризис с литературой по университетской программе. Используем каждую минуту… Вдвоем легче заниматься. Учимся, как у Маяковского, «держа и вздымая друг друга».

Да, у меня радость: Виктор за эти дни сдал основы марксизма-ленинизма на «5»! Молодчина! Жалко, что нас с ним разъединили. Их взвод «автономно» пойдет на шхуне «Надежда» и, наверное, числа с 12-го…

В старшины на 3-м курсе я попал по понятным причинам: нас с Витей командир роты ненавидел за то, что мы частенько говорили правду на собраниях обо всем. Сначала он нас перевел в разные классы, заявив, что он командует по принципу: «разделяй и властвуй», а мы, мол, разлагаем вдвоем дисциплину. Потом мы поступили в университет, стали вести себя тихо и прилично, заниматься (нам могли запретить ходить в университет).
Хорошая успеваемость и желание командира роты разъединить нас с Викой сделали свое дело: я стал старшиной.
В воскресенье мы с Виктором ездили к студентам филфака: нам хочется устроить встречу студентов с курсантами. Пусть культурные люди пробудят у наших ребят все то святое, которое похоронено за годы пребывания в училище… Мы выпускаем свою стенгазету, готовим грандиозную конференцию по книге Ажаева «Далеко от Москвы». Думали провести ее в этот вторник, но парад и очередное комсомольское собрание не дают возможности…

В этом году мы с Викой будем впитывать в себя, как губки, все, что сможем из искусства, литературы, живописи, архитектуры, музыки и театров. В месяц мы живем 2–3 дня, когда бываем в городе. А когда нехватка времени – живем вдвойне, потому что ценим время. Люди, свободно располагающие временем, часто проходят безразлично мимо вещей, о которых мы из-за отсутствия такого только мечтаем…

В ХХ веке не нова
Свобода мысли, но не слова.
Я думаю, но я молчу.

Не потому, что не хочу

Сказать того, о чем мечтаю.

Нет, не поэтому!.. Я знаю –

Будет день такой, когда

За «неположенное» слово

Не будут ждать тебя оковы,

Не будут страхом муровать

Наш юный разум. И года

Исканий наших, заблуждений,

Душевных искренних суждений

Зажгутся пламенным огнем.

И мы с тобою заживем,

Не сковывая ум замком

Навешанным оттуда, свыше,

И, лицемерной лжи не слыша,

Не скажем «да», коль это «нет»,

Увидим настоящий свет –

Свободы мысли, слова, чувства

В семье, на улице, в искусстве…

Все это будет!.. А сейчас

В беседе дружеской подчас

Наедине отводим душу,

Живую мысль в себе не душим

И нашим ищущим умом

Частенько мы с тобой вдвоем

Приходим к этой мысли снова,

Что нет у нас свободы слова.

Эти стихи 21-летний Юлий посвятил другу Виктору.
В 1950-м году Ю. Филиппов решил демобилизоваться – его мучили дикие головные боли. Он лег в госпиталь подлечиться и обдумать дальнейшие жизненные планы. Друзья по училищу в это время были на практике.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО 
И ЮЛИЯ ФИЛИППОВА

Здорово, дружище, не морской бродяга!
Приветствую твой оптимизм и любовь к жизни во всех ее паршивых проявлениях!
Суббота, большая приборка, сакую в каюте (складе) у боцмана и пишу на его журнале. Рядом давит Волк. Ночью стоял на вахте и любовался в дальномер Питером и Петергофом, а теперь нужно «добирать».
Строевую характеристику я тебе выслал из Либавы в начале месяца. Ее получение тобой очень важно, если не для комиссии, то для представления туда, куда будешь поступать. Комсомольскую характеристику и членские карточки получи в училище.
Волк бормочет во сне и сползает с груды дождевой одежды и спасательных нагрудников все ниже и ниже. Пущай падает!
С филфаком (твоим отношением к нему) вполне согласен. Да, не душа книги, а форма, да – не работа, а мразь. Изучать же глубоко структуру языка вряд ли нужно в нашем возрасте, а позже – да.
О юридической и следовательской работе. Учти: это временная, наиболее низкая судебная должность. Вне твоего желания тебя будут продвигать по службе и от живой работы попадешь в бухгалтерию.
Мамоська пишет о работе в кино. Я целиком поддерживаю ее, в смысле качества получаемых знаний и наблюдений за жизнью, не мешающих участию в ней.
Но время учения, в определенном смысле, можно считать потерянным.
Слушай, важное дело. В твоем классе двое выиграли по облигациям. Проверь свои, может, господь бог пошлет тебе свободу на половину?
Советую уже начать заниматься подготовкой к экзаменам.
Волк упал и разжился на сигарету, поворчал и опять влез на полку. Сижу дымлю, в открытый иллюминатор несется дикая какофония – смесь из добрых десяти пластинок, которые крутят на всех кораблях вокруг. «Пой, моя хорошая, в поле жито скошено» и десятки финских, польских, немецких транспортов идут в Питер за этим житом. Они меня злят.
За стихи спасибо, хорошие – это экспромт?
За меня не беспокойся – я не пропаду, да и эта паршивая (хотел сказать собачья) служба прелесть свою имеет. Приеду – расскажу.
Олегу дай тумака за меня (буквально) и мамку мою тоже как-нибудь не больно стукни. Пишите!
Без баб мореход Витька.
15.07.50.
Кронштадт

Юлий Петрович!
Приветствую Вас и поздравляю с совершением долбления Вашего черепа.
Интересуюсь звуком, который испускает он в сей момент. Ну, ладно, в сторону шутки. Нельзя служить, когда в желудке и т. д.
Как самочувствие? Как с самым основным (демобилизацией)? Куда думаешь подаваться?
О деньгах могу сказать только то, что мы все в полном смысле без копейки. Твои гроши надо получать через училище.
Электротехнику сдал на «4». Мечтаю об отпуске. На земле был раза два. В Риге удалось царапнуть, но это не то. Без Вас пить – совсем не то ощущение. Ну, уж приеду!
Марат прислал письмо… Описывал нравы в части. Просто жуть. Учиться ему заочно запретили. Но он обо всем пишет юмористически-иронически – молодец!
Передавай привет всем, кого увидишь!
Поправляйся скорее, а то, наверное, ошалел от лежания.
Жму лапу. Виктор
Кронштадт

Здорово, Рыжий, идейный!
Горд твоими успехами больше, нежели своими. Разжалован «за дерзость старшему по званию и постоянно-высокомерное (!) отношение к флотскому составу». Сейчас просто доволен этим, а сперва (не кривя душой) было неприятно.
Палец поранил жестяной банкой с сухарями (образец 44 года!), которыми мы создавали (упорно, в течение 20 часов!) заворот кишок, находясь в шлюпочном походе. Все – больше новостей нет. За папиросы, конверты и т. д. – спасибо.
Свое муторное настроение брось к чертовой матери. Скажу тебе по секрету, что кажется мне – твое настроение не от сложностей с метрикой, а от чего-то, тоже связанного с рождаемостью. Только не смей злиться, собака. Здесь я повелительно гляжу тебе в глаза (зенки). Ты не знаешь, когда я дойду до фигурных скобок? Решил модернизировать синтаксис. Работа эта пока идет успешно. Твою работу и экстернат приветствую лишь в случае полнейшей невозможности совмещать очную учебу и работу.
Пиши. Виктор
Без даты

Сегодня выхожу из госпиталя. Куда пойти учиться? На филфак не тянет, слишком узко. Литературу я не брошу никогда, но залезать сейчас в нее до конца не хочется: рановато.
От юридического отговаривают и Любовь Дмитриевна, и Виктор Андреевич, и Олег. А мне хочется выбрать самое искреннее, поближе к людям, вроде работы следователя.
Литература – мой стержень, но хочется залезть куда-нибудь еще. Потом братишка. Эта работа поможет жить и поставить его на ноги.
Бодр, весел и несуразен. Страшно оптимистично. Жму лапу. До скорой встречи.
Юлий
Без даты

Вика, итак, жду документы, рву и мечу. Врач говорит, что дней через 10-ть меня демобилизуют подчистую как негодного к военной службе.
Пока «живу». Койки нет, в кармане хитрая увольнительная на 10 дней от 10 час. до 22 час… Хожу в госпиталь, мне еще две недели будут вставлять через нос в череп железки, чтобы не зарастал проход.
Теперь надо идти учиться. Филфак отставил. Он дает форму литературы, а идти ради нее – глупо. Не хочу «искать разгадку тайны в строгой технологии стиха». Форму узнаем самостоятельно. Меня больше интересует содержание.
Пока упираюсь на юридический (только следователем, но не прокурором, не судьей, не адвокатом тем более). Надо быстрей становиться на ноги самому и работать, помогать братишке.
Можно шимануть на международный и иностранное право. Шибко интересная штука. За подготовку к вступительным экзаменам еще не взялся.
Был у адмирала, он сказал: из шмуток дадим все, что положено, а на квартиру не рассчитывай (только очередь!).
Ну-с, все, «сер», пока все. Передавай привет всем эфиопам.
Крепко жму руку. Юлька
11.07.50

Юлий хотел и мог бы стать писателем, но безбытность и бездомность не позволили ему учиться дальше. После демобилизации меньше года он учился на юридическом факультете Ленинградского университета. Затем пошел работать на Кировский завод – был секретарем комитета комсомола завода, уволился, поступил на работу в Институт цветных металлов, много ездил по стране – искал алмазы в Якутии, на Северном Урале и Дальнем Востоке.
Он ни на что не жаловался, писал Виктору не часто, на тяжелые подробности жизни был скуп: «В мае месяце я ходил пешком за зарплатой на партию, попал как раз в половодье и еле добрался до Усть-Укса, нес с собой большие деньги – 150 тысяч. Искупался в воде и немного прихворнул…»
Судьба не разлучала друзей, они встречались, радовались успехам друг друга.
В январе 1960-го года Юлий Филиппов ушел из жизни – повесился на крюке от люстры. Ему было всего 32 года.
Похоронен Юлий Петрович Филиппов на Красненьком кладбище.

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ – НИКОЛАЮ ФИЛИППОВУ

Хорошее и грустное ты мне письмо написал, Коля!
Очень рад его получить, потому что чувствую в тебе то духовное движение, то отсутствие покоя, без которого, вероятно, не может жить на этом свете человек, если он есть человек.
Я тоже многим обязан Юльке. Он первый приохотил и меня к серьезным книгам. Боль за него остается во мне, как и в тебе, навсегда. Иногда он снится мне. И тогда всегда кажется, что он сердит на меня, и кажется, что я виноват в происшедшем, что не доглядел чего-то, не помог чем-то. Тяжело все это. Он бы стал большим писателем – я глубоко убежден в этом…
07.04.63

ИЗ ДНЕВНИКОВ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО
(1949 – 1952 гг.)

Прошел год с тех пор, как мое сознание можно считать пробудившимся. Не помню, каким толчком это было вызвано. Факт тот, что я начал думать.
Этот год был весьма для меня тяжелым, годом исканий, надежд, полного отчаяния. Короче, год испытания всех моих духовных сил.
Я сравнивал действительность с тем, что должно быть по теории. И никак не мог подогнать теорию к практике. Меня сбивало с толку ужасающее расстояние между минимальной и максимальной зарплатой, ужасала та спокойная сила, которая могучей рукой бросала людей труда не на то, что считаю нужным. Измученный сам, видя кругом таких же, я считал ужасающей несправедливостью так насиловать волю народа…

1949 г. Суть в том, что я не могу найти в жизни точку, которая притягивала бы меня всего целиком…
Лилька… (Лиля Куприянова, друг юности, покончила с собой в 1950 г. – Т. А.). В обеспеченной семье. В школу с домашним образованием. Отсюда плохо учится – привычка не заниматься, хорошие отметки, восторг родителей, мысль о том, что она выше других. Первые трудности, с 8–9 класса сильное отставание, отвращение к учебе, интерес к мальчикам.
Университет, искание факультета (за полгода – три факультета), конфликт с матерью, мысли о бесполезности жизни, о том, что она никогда не будет полезна, осознание недостатков и полная пассивность, попытка самоубийства.
Попытка бросить университет, работа в книжном издательстве (девочка на посылках). Мысль и необходимость замужества.
Широкое лицо, всегда румяные щеки, резкие полумужские движения, широкий шаг. Почти незаметный переход от груди к бедрам, сильная спина – вся создает впечатление сильной и здоровой натуры. И только глаза грустные, дряблые веки и набрякшая голубая кожица под глазами – нервозность. Волосы светлые, колечки на лбу (вчера!).

Лиля Куприянова

Лиля Куприянова

Недавно кончил «Сагу о Форсайтах». Лейтмотив – любовь. Любовь, которая выливается из этого толстого тома, и ты в ней тонешь. Ты ею наслаждаешься. Автор изощряется, показывая любовь совершенно разных людей. Все остальное лишь фон. Готов поспорить с ним.

1950 г. Выражение чувства, передача своего первоначального состояния другим и не лично, а через что-то!
Слово и мысль возникают вместе, первые естественно служат для выражения второго, но чувства? Как их выражают?
Ритм, краска, линия, пространство – все сугубо материально, все имеет свой объем, а выражает то, что материально не существует вокруг нас, то, что внутри нас.
Какая все это муть!

25 марта мы с братом Олегом стояли у могилы Лильки, и земля падала на крышку гроба, а с горы открывалась равнина в голубой дымке. Весенняя грязь текла по дорожкам кладбища тихо-тихо, глухо шелестели черные ветки дерев… Я подумал и сказал Олегу, что кому-то из нас предстоит хоронить другого. Я понял, почувствовал неизбежность смерти, но страха не было, была радость от сознания жизни, от выпитой водки, от сознания причастности к чему-то большому. Олег сказал, что эта смерть нас сблизит, но я не чувствую этого…

Все книги В. Каверина похожи одна на другую, но все одинаково возобновляют глохнущую любовь к жизни и не просто жизни, а жизни осмысленной и целеустремленной, наполняют верой во что-то лучшее в будущем…

Идем на Ригу 1.06. Вчера начали с картошки – до двух ночи. С 14 до 16 стояли штурманскую вахту. Холодно. Прочел первые 16 страниц «Материализм и эмпириокритицизм», идет плохо. Настроение сложное, как музыка большого оркестра.

Прошли Таллин. С 4 до 8 утра вахта. С 16 до 20 опять. Ночью – плавающие мины. «Материализм…» – тренировка для мозгов.

Стояли в Кронштадте. Прочел книгу Льва Никулина «Жизнь есть деяние». Хорошо о Маяковском, показывает его как человека, прожившего всю жизнь в разладе с самим собой, всю жизнь делавшего то, что против его нутра, но что он считал нужным делать.

Наконец я на буксире. Ноги легко пружинятся на плавно качающейся палубе, сильный влажный ветер ласкает лицо. Позади утомительная процедура увольнения, бесконечные построения, смотры, наставления. Впереди – Кронштадт. Я стою на носу и смотрю на черно-красные кирпичи города. Он медленно проходит по левому борту. За ним рисуются в предвечерней дымке силуэты больших кораблей, теплый Петровский парк. Круглится густым, темным пятном луковица купола Морского собора. Тихо. Мы курим.
Буксир поворачивает влево и подходит к пирсу. Я первым прыгаю на грязные доски Арсенальной пристани, торопясь, выхожу в парк. Моя цель – почтамт и письмо матери…

Возвращаемся из похода в Ботнику (Ботнический залив. – Т. А.). Вчера произведен в рядовые. Смех и грех. «За постоянное высокомерное отношение к офицерскому составу». На минзаге «Урал» был дежурным по камбузу – ночью чистили картошку человек на 300. В 3 часа ночи проверка, а ребята полусонные и кто спит, кто полуочищенную картошку в чан бросает. У меня срезали лычки и козырек – разжаловали. Разжалование напоминало декабристов, когда срезали мои лычки. Когда же я начну ценить свою Жизнь? Моря я не брошу. Помирать буду на нем. Решено! В тяжелые моменты жизни у меня появляются минуты, наполненные осмысленной радостью жизни, верой в нее, восторгом. Объясняется легко – помогает мечта (особенно у слабых натур) на фоне черной действительности.
Встретили двух американцев. Прекрасные корабли-красавцы. Но не приветствуют, сволочи! Нахально фотографируют…

Морская практика курсантов тех лет – УК «Комсомолец» и «Урал», МЗ «Неман», КЛ «Красное Знамя».
Не обходилось и без неприятностей. О серьезной – потере винтовки, Виктор Конецкий рассказал в книге «Вчерашние заботы».

Гарнизонная гауптвахта на 15 суток (там же, где сидел когда-то Суворов и Лермонтов). Матери я сообщил, что в числе лучших курсантов меня отправляют в загранкомандировку… А сам сидел на гауптвахте и вспоминал, что Лермонтову из ближайшей кухмистерской еду носили, его навестил Белинский – их первое знакомство. И все это меня очень подбадривало. То, что я нашел винтовку, – это чудо. Десять лет были бы мне обеспечены. А вообще было оскорбительно – отобрали ремень, сигареты… Мы строили трамвайную линию на Стрельну, вставали в 5 утра. Обед привозили. Брат обо мне тоже ничего не знал.

V

Старший сын Любови Дмитриевны Конецкой и Виктора Андреевича Штейнберга – Олег – родился в Ленинграде 5 июня 1927-го года. Первенец, которого родители ждали почти десять лет.
Войну он встретил на Украине, вместе с матерью и братом. По дороге в Ленинград поезд, в котором они находились, бомбили немцы, и Олега ранило осколком бомбы в левую руку между плечом и локтем. Ему было четырнадцать лет.
Самым страшным для матери и Вики во время блокадной зимы 1942-го года стал день, когда Олег заболел воспалением легких.
О том времени Виктор вспоминал в неумелых стихах, сидя на лекции в военно-морском училище в 1949-м году:

В доме большом и холодном
Там, у меня за спиной,
В комнате дальней и темной,
Брат мой лежал больной.
Рамы забиты фанерой,
Клей блестит на стене,
Пламя, дышащее струйкой,
Бьется в конфорках буржуйки.
Тихо и мертво кругом.

Уже не узнать, какими словами Любовь Дмитриевна отмолила у Бога сына. А может быть, больному Олегу помогло масло, принесенное Робушкой…
Во Фрунзе, в эвакуации, Олег работал помощником чабана. В Омске – на 208-м военном заводе электриком (получал рабочую карточку). Там его ударило током, и рабочие закопали его в землю, чтоб спасти. В выходные дни Олег ездил на уборку картофеля – можно было наесться вволю. В эвакуации он окончил восьмилетку, и в октябре 1944-го года завербовался на реэвакуационный 206-й военный завод электромонтером.
В феврале 1945-го года Олега призвали в армию. Он попал в 20-й фронтовой запасной автополк, где окончил трехмесячные шоферские курсы, а затем на немецких грузовиках перегонял из Калининграда военную технику в Ленинград.
В сентябре 1945-го года Олег по рапорту поступил сразу на второй курс Ленинградского военно-морского подготовительного училища, а окончив его в 1947-м году, стал курсантом гидрографического факультета Высшего военно-морского училища им. М.В. Фрунзе.

Олег. 1946 г.

Олег. 1946 год.

С третьего курса Олег демобилизовался. Он искал применение своим гуманитарным способностям, и в 1950-м году стал студентом факультета теории и истории искусства Института им. И.Е. Репина.
Во время учебы в институте Олег принимал участие в археологических экспедициях.

ИЗ ПИСЕМ ОЛЕГА БРАТУ ВИКТОРУ

Вика, что мне тебе написать о моей жизни. Личной жизни у меня уже давно нет. Я живу собраниями разными, обсуждениями выставок и т. п. занятиями. Пишу всё семинар по Сурикову. Ничего не получается (не совсем, но трудно). Эта же тема наверняка будет и на диплом, но, конечно, шире и проблемнее. Внутренне расту, это чувствую иногда очень ясно.
Моя задача в области ученья и вообще работы – это организоваться. Вторая задача более творческая и потому менее скучная. Суметь свое часто яркое и живое внутреннее, индивидуальное восприятие жизни свести к возможности использования в творческой работе (не важно какой, но направленной не для себя, а для какой-то общей цели). Это трудная штука.
Нужно делать так, чтобы не дать задушить свое «я» требованиями момента, т. е. абстрактной программой нашей жизни, сохранить свою «национальную форму» (т. е. индивидуальную форму), суметь ввести в себя содержание новой жизни. Видишь, опять я теоретизирую.
Читаю сейчас «Войну и мир». Огромное наслаждение испытываю. Просто трудно передать. То кажется, что написано так просто, что можно сесть и сразу так же писать, то ощущаешь, какой это огромный труд и какая гениальность в этой простоте заложены. Наташа и все герои как живые перед глазами. Эта жизненность искупает полностью его мутное философствование.
Если ты давно читал Толстого, перечитай сейчас, чтобы можно было в отпуске поговорить об этом.
Я здесь пришел еще к одному важному выводу. Я много прочел о Сурикове, много смотрел и вдумывался в его картины. И очень органично его теперь воспринимаю и совершенно другими глазами смотрю теперь на весь Русский музей.
Суриков – результат развития всего русского искусства, без которого он не мог бы появиться. Потому, узнавая его творчество, я как бы познаю и всю историю искусства русского, потому мне и легче понимать все остальное.
Я уверен, если бы ты так вплотную занялся Суриковым, то ты очень бы его полюбил. В нем сочетается большая красота с большой мыслью.
Еще о Толстом. Я забыл сказать вот о чем. Я попробовал понять, КАК он пишет. По-моему, он пользовался самыми простыми словами, понятиями. Он ими как бы лепит плотные литературные предметы и живые чувства. Например: «желтой меди таз с густым вишневым вареньем» или «зеленая жесткая трава с капельками росы».
Трудно объяснить это без конкретных примеров из текста. Дело в том, что он, видно, когда писал о вишне, то ощущал ее вкус во рту, а если писал о траве, то ощущал ее шершавость и влажность капелек росы.
То есть он мыслил не воздушными образами, а материальными, плотными, ощутительными. Я это почувствовал, понял только сейчас. А знал и раньше, что Флобер, когда описывал смерть, то сам чувствовал вкус мышьяка во рту.
Что Чайковский, когда писал «Пиковую даму» в каком-то итальянском городе, то не мог оставаться в этом городе после того, как по ходу действия «умер» Герман (так Чайковский ощущал горе от его смерти).
Об этом я знал, но теперь и чувствую. Понимаю, как это могло быть.
Сейчас перечел, плохо, но все же пошлю, т. к. хоть и плохо написал тебе, но сказал то, что хотел сказать.
Ты приедешь в половине мая?
Олег
Без даты

Вика, ну, слушай, кончай злиться. Дело в том, что у меня последнее время были серьезные зачеты, один за другим. Готовился добросовестно. Эстетика, истор. материализм, история философии, политэкономия, скоро экзамен по западному искусству. Законспектировал много литературы. Могу похвастаться – на двух экзаменах зачеты поставили не спрашивая.
Кажется, в новогоднем номере «Огонька» напечатан рассказ твоего любимца Паустовского про Грига и девочку – дочь лесника. Действительно, очень хорошо. Поэтично, душевно, человечно. В том же номере рассказ Нагибина, но гораздо слабее. Слабее, как этот рассказ Паустовского, как и многих его же, Нагибина, рассказов. К Паустовскому иллюстрации Верейского. Пейзаж, настроение, этот фиорд с пароходами – хорошо, но образа в последнем рисунке он или не понял, или не сумел «донести» (образа девушки).
Вчера у меня с Юлием вышел незначительный конфликт на почве «копания в душе». Мне этот вид спорта нравится – ему нет. Я пытался доказать, что все великие писатели (истинно великие) были самокопателями, что хотя это до некоторой степени и отравляет жизнь человеку, но нельзя не будучи самокопателем быть хорошим психологом.
И еще. Ты в моих глазах обидел Левитана, сравнив его с Чеховым. У одного грусть красивая и зовущая к чему-то, у другого же (у Чехова) беспросветная грусть, доходящая до кривого зеркала, и кроме этой грусти ничего, ничего, на чем можно было бы отдохнуть, ни одного героя, жизнью которого, пускай и пессимистической и грустной, хотелось бы жить.
А вообще, мне бы хотелось посмотреть на северную природу, сравнить с действительностью свои представления о ней (частью родившиеся из твоих писем)…
Твой Олег
Без даты

После окончания института в 1955-м году Олег уехал работать… электромонтажником на Волжскую ГЭС в Жигулевск. Через год он вернулся в Ленинград, поступил на службу научным сотрудником и оформителем в Русский музей. Принимал участие в организации экспозиции советской живописи и выставок советских художников (А.А. Дейнеки, И.И. Машкова, В.А. Фаворского, И.Г. Фрих-Хара и других); был хранителем постоянной экспозиции советского искусства; работал над составлением научного каталога собрания советской живописи Русского музея, над статьями о ленинградских живописцах для тома «Ленинград» «Большой советской энциклопедии».
9 февраля 1956-го года Олег Штейнберг «сменил фамилию отца на фамилию бабушки по матери, чтобы не пользоваться литературным псевдонимом». Он уволился из Русского музея и занялся литературным трудом.
Началом своей литературной деятельности Олег Базунов называл 1959-й год, но это год, когда он сделал решительный выбор в пользу литературы. В 1956-м – 1958-м годах он занимался в литературном объединении при Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» Союза писателей СССР и состоял на учете в Комиссии по работе с молодыми авторами. Первый его рассказ – «Озимые» – был опубликован в 1958-м году в альманахе «Молодой Ленинград».
Первая книга Олега Базунова «Холмы, освещенные солнцем» вышла лишь в 1977-м году. Тогда же он был принят в члены Союза писателей СССР по рекомендациям литературоведа Г.М. Цуриковой, писателя Бориса Сергуненкова и академика АН СССР Д.С. Лихачева.
Дмитрий Сергеевич Лихачев писал: «У Олега Базунова свое и вполне точное место в литературе. Он мастер камерного жанра, мастер тонких наблюдений, своеобразных “размышлений художника“ и обладает замечательным чутьем русского языка.
Он очень своеобразен как писатель и очень скромен как писатель. У него немного произведений, но каждое отточено, закончено, написано без торопливости, и его проза напоминает поэзию – не ритмичностью, а характером тем и особенностями художественного видения мира».
На обсуждении книги «Холмы, освещенные солнцем» Вадим Шефнер оценил «индивидуальность и хорошую культуру» писателя, а поэт Михаил Дудин, назвав Олега Базунова «хорошим писателем», заметил, что он «будет не всем по вкусу».
За годы творческой деятельности Олег Базунов опубликовал книги: «Тополь: Записки любителя городской природы» (1984), «Окно» (1987), «Мореплаватель» (1990); позднее изданы сборники: «Зеркала» (2001), «Записки любителя городской природы» (2016).
Из предисловия Д.С. Лихачева к повести Олега Базунова «Мореплаватель»: «Я верю, что Базунова не только будут читать в спокойной обстановке люди спокойного 21 века (я оптимист), но что у него появится довольно много сторонников, которые поймут необходимость такой прозы.
„Мореплаватель“ Базунова – это произведение музыкальное, это музыкальная проза, и, как во всяком музыкальном произведении, в нем нельзя выкинуть одну ноту и заменить ее другой: либо произведение принимается в целом, либо не принимается. Это произведение культуры…»

Олега Викторовича Базунова не стало 12 октября 1992-го года.
В журнале «Русский разъезд» был опубликован некролог на смерть Олега Базунова. Вышел лишь один номер этого журнала и не многие смогли прочитать слова его ученика Владимира Алексеева:
«Ушел из жизни Олег Базунов. Ушел так же мужественно, как и жил. Ушел, как уходят уставшие от болезней и старости восточные люди…
В век расцвета советской культуры, когда “Восемь тысяч комиссаров“ в поте лица трудились, чтобы окончательно похерить русскую литературу, порвать традиции, уничтожить русскую религиозную мысль, он был незаметен и, превозмогая болезнь и голод, достойно служил Искусству.
Большой стилист и первооткрыватель новых литературных форм, он в своем “Мореплавателе“ пел трагическую песню истинного художника-мореплавателя, уносимого в море жизни и уплывающего навстречу солнцу сквозь штормы и бури.
Та же тема, но еще более широко решена в его поэме-симфонии “Тополь“, где он, как никто из живущих современников-писателей, рассказывал о времени и о себе.
Эстетика его лучших произведений зиждится на духовности, и подтекст его письма незрим для людей непосвященных и воспитанных на рациональном сознании однолинейной советской литературы. И было бы неверно кого-то убеждать в том, что Олег Базунов может явиться родоначальником целого, дотоле невиданного, в русской литературе направления. И было бы неверно кого-то убеждать в том, что на Олеге Базунове как бы закончился и Толстой, когда утверждали мысль о вредности советского искусства, видя в ней демоническое, бесовское начало. Он нашел те формы, которые можно назвать эзотерическими, а значит, не приносящими вреда “малым сим“…
И еще: есть нечто загадочное, а может быть, и пророческое в том, что Андрей Платонов (после долгого забвения) и Олег Базунов были напечатаны в одно и то же время в журнале “Новый мир“. Кажется, что это встреча двух мощных эпох…»
Олег Викторович Базунов похоронен на Волковском православном кладбище.
В память О.В. Базунова Морским литературно-художественным фондом имени Виктора Конецкого в 2007-м году издан сборник «Мореплаватель», в который вошли не только произведения писателя, но и воспоминания о нем.

Всю жизнь Олег был храним любовью одной женщины – Ирины Васильевны Пестряковой (1926 – 1992). Они познакомились еще в Институте им. И.Е. Репина.
Ирина Васильевна преподавала в Академии Художеств более сорока лет, оставаясь одним из лучших специалистов по первобытному искусству. И сегодня ее бывшие студенты с благодарностью вспоминают своего педагога – незаурядный ум, потрясающее чувство юмора, ироничность и доброту Ирины Васильевны. Эти же ее личные качества высоко ценил и Виктор Конецкий.
Олег по своей сути был семейным человеком, воспитанием дочерей – Марианны и Марии – занимался всерьез, и передал им главное – умение видеть мир и ценить прекрасное, заниматься творчеством без суеты, предъявляя к себе повышенные требования.
Для дочерей, а затем и для внучек Олег сочинял сказки, и некоторые из них сохранились на бумаге. Я люблю эти сказки, потому что в них живет чистая детская душа Олега.

ЖИЛА В ОКЕАНЕ РЫБА

В Океане жила Рыба. Она часто поднималась на поверхность и смотрела на Солнце. Когда Солнце закатывалось до края неба и садилось в воду, Рыба каждый раз пугалась, что оно тонет в Океане и вновь никогда уже не поднимется на небе. И каждый раз Рыба ныряла на дно Океана, в самую глубину, искать утонувшее Солнце, чтобы как можно скорее спасти его.
Однажды Океан был особенно бурен и зол. Ему показалось, что Солнце обходит его стороной. И вот он расколыхался, стараясь достать Солнце. В один из таких буйных дней Океан крикнул Рыбе: «Эй, Рыба, хватит тебе нырять в мою глубину. Мне это надоело. То ты плескаешься на самой поверхности, то ныряешь в самую глубину. Все мои обитатели твари как твари, а что тебе надо?» Рыба очень испугалась океанского гнева, но набралась мужества и объяснила, что она любит Солнце и каждый раз ныряет за Солнцем. «Ты любишь Солнце? совсем рассвирепел Океан. Живешь во мне, а любишь эту несчастную медузу? Так знай, если ты еще раз так глубоко нырнешь, я сдавлю и расплющу тебя, и ты будешь плоской, как сушеная медуза».
Но так часто бывает, когда любовь велика: наступило время заката и, забыв об угрозе, Рыба в страхе нырнула на дно спасти утонувшее Солнце. И тогда злой Океан сплющил Рыбу. На следующий день, еле живая, Рыба поднялась на поверхность и, неуклюже плескаясь, смутно увидела Солнце одним-единственным глазом. И горько заплакала Рыба. «Что с тобой, Рыба? спросило Солнце. О чем ты плачешь?» Тогда Рыба рассказала Солнцу о своем горе. «Бедная Рыба! сказало Солнце. Ты в Океане, и я ничем не могу помочь тебе. Океан тебя сплющил и из рода в род так будет». Тогда Рыба стала просить, чтобы доброе Солнце хотя бы сделало так, чтобы Рыба могла смотреть на него тем и другим глазом сразу. «Мне тогда легче будет сносить мое безобразное уродство», сказала Рыба. «Хорошо же, ответило Солнце, если ты так любишь меня, то пожелай очень сильно, и твой правый глаз перерастет на левую сторону». И действительно, так как Рыба желала этого очень сильно, ее правый глаз перерос на левую сторону. С тех пор потомки той Рыбы вполне смирились со своей участью и, по сей день, живя в Океане, плавают на бледном боку, но смотрят на солнце двумя глазами.

ИЗ КУРСАНТСКИХ ПИСЕМ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО
МАТЕРИ И БРАТУ
(1949 – 1950 гг.)

Родной и любимый мамулькин, целую и обнимаю тебя крепко-крепко. Пишу из Таллина с «Комсомольца». Говорят, что на днях пойдем в Питер. Чем черт не шутит – авось увидимся.
Корабль хороший. Пока он первый, с которого, грубо, по-нашему, говоря, «блевать не тянет». Чисто, пока просторно и уютно.
Завтра принимаем уголь.
Передай Олегу: пусть обязательно берет свитер в море очень холодно. Пока шли в Таллин, я страшно замерз. В двух робах и бушлате, а все концы промерзли. Теперь все нормально.
Твой Вика
02.06.49

05.06.49. Кронштадт.
Пришли в Кронштадт. Поздравляю тебя, мамулькин, и Олега. Если он идет на «Комсомолец», то: 1. Пусть захватит надувную подушку. 2. Пусть купит 1–1,5 кг конфет и самых дешевых сухарей (побольше). И не боится большого багажа, т. к. на «Комсомольце» большие рундуки и мест достаточно.
Интересно, как я спущу письмо, стоя на рейде?
Целую еще раз. Вика

06.06.50
Здорово, братишка! Черт, какими бы судьбами узнать о тебе последние новости?
Сейчас уже 23 минуты шестого июня, а я только что вспомнил про то, что вчера ты родился. Забыл о 5-м начисто. Забыл и о себе, и о тебе, как всегда. По-свински не написал.
Сейчас стою собачью вахту (с 0 ч до 4 ч) и припухаю, т. к. напарник мой по прокладке, тип, которого я специально выбрал за любовь к пеленгованию, дрыхнет в кубрике, а маяков кругом до хрена и кавторанг терзает мою душу, как орел долбит печенку.
Да-с, так-то вот и живем.
Надеюсь, что в Кронштадте ждут меня конверты с хорошими новостями.
Читаю упорно «Материализм и эмпириокритицизм» Ильича, твердо решив рехнуться, но прочесть. Изредка шары заходят за шары и начинает болеть голова, т. к. решил переворачивать страницу, лишь поняв все прочитанное. Изредка, впадая в манию величия, спорю и исправляю автора, в надежде, что он уже не рассердится. Прочитываю в день 30 страниц.
Увлекся шахматами, благо есть очень сильный противник – Ральф Червинский. Сражаемся с ним по 5–6 раз в день. От меня пух и перья летят, но приятно замечать, что лучше начинаешь играть.
Вообще, если бы не артиллерия и астрономия, то было бы терпимо.
Черт, холодища в морских просторах! И жрать хочется.
Ну, кончаю. Мать целуй и будь с ней по-хорошему. Виктор

14.07.50
Олег, кажется, сегодня смогу написать тебе более осмысленно, нежели прошлый раз.
Очень доволен тем, что с Юлием все в порядке и он с тобой. А ты? Не раздражает своим оптимизмом? Этот оптимизм имеет почву, а не воду под собой. Он, конечно, рано или поздно будет писать. Напиши, как он устроился в городе.
Мать, мать и еще раз мать. Поцелуй ее за меня. Подумай, сколько она пережила из-за нас.
Со мной сейчас все в порядке. Настроение хорошее (заметь: не плохое), и это серьезно. Прилив оптимизма и уверенности в том, что жизнь в конце концов даром не будет прожита.
Мечтаю о музыке. В отпуск всей шарагой будем ходить куда-нибудь, слушать ее. Изголодавшись по жизни, ее ценишь больше. Ты уже, наверное, не ценишь возможность проехать по городу на трамвае, да? Или пройти по вечернему Невскому, послушать ночной концерт.
Напиши, тянет или нет жить. Вопрос интересный. Могу из него сделать выводы о твоем психологическом состоянии.
Жму тебе изо всей силы лапу. В.

11.07.50
Родная моя, здравствуй! Соскучился зверски по вам. Так хочется обнять тебя, Собакевич!
Как жизнь? Как лето проходит? Была ли хоть раз за городом? Как здоровье? Надеюсь, что ты мне ответила на все эти вопросы и я, когда придем в Кронштадт, получу письмо от тебя.
Сейчас идем из Таллина в Балтийск. Это 30 миль от Кенигсберга.
В Свиноустье стояли несколько суток, водили в город, облазили все окрестности на катере. Интересного видел много – ведь чужая жизнь всегда интересна. Интересно все – начиная с людей и кончая городом.
Город весь разрушен и зарос. Всё в зарослях цветущего жасмина, в аромате цветущей липы, некоторые дома окружены различными вьющимися растениями, оранжевая с красным черепица, хмель, дикий виноград. Шашечные, каменные мостовые. Между шашками – седоватый короткий мох, травка. Масса всевозможных цветущих кустов, большие яркие цветы, каштаны, седая ель, сплошь до самого верха спутанные плющом стройные высокие сосны, напоминающие кипарисы. И все это залито солнцем, все свежо утренней росой. Прямо дух захватывает. Не ожидал, что немцы в такой красоте жить могут.
Немного разрушенный католический собор, с огромными выбитыми окнами, сквозь которые видна живопись и опять вся в зелени, в тишине утра, в птичьем щебете.
Кругом последствия войны, но они придают большую романтику пейзажу. Полуистлевшие дощечки: «Осмотрено. Мин нет. Ефимов».
Одна из главных площадей названа Сталинской, на ней братская могила наших и надпись по-русски «покой». Вся площадь в липах, кругом битые дома, а с другой стороны река Свино.
Полячки одеваются очень пестро, рисунок и краски платьев хороши. Большинство мужчин днем ходят в коротких, до колен штанишках. С непривычки смешно. Поражает очень, очень большое количество детей…

22 января 1952-го года умер отец Виктор Андреевич Штейнберг.

К водке меня приучил отец. В 1951 он уволился из прокуратуры, пил, единственной его радостью были наши с братом приходы домой… Всю жизнь почему-то говорил, что о смерти отца узнал в Полкалауте (Порккала-Удд. – Т. А.) – это наша военная база в Финляндии близ Ханко. А как было на самом деле, я просто не помню. Помню, что приехал домой – отец лежал в маленькой комнате в прокурорском мундире… Отец очень гордился моим ранним вступлением в партию. С 1953 года я был коммунистом. Убежденным, но с большими критическими несогласиями по ряду коренных вопросов реальной политики партии. Отец же не был членом партии никогда. Удивительная для меня загадка…

VI

Начиналась самостоятельная взрослая жизнь. В 1952-м году, после окончания 1-го БВВМУ Виктор Штейнберг получил направление на Северный флот. Служить мечтал на Камчатке.

Когда было оглашено мое направление, вся рота смеялась. На спасатели! Я-то хотел на боевые корабли! Пропал за длинный язык, а может быть, фамилия подкачала…

ИЗ АТТЕСТАЦИИ
КУРСАНТА-ВЫПУСКНИКА ШТЕЙНБЕРГА В.В.

Предан делу партии Ленина-Сталина и социалистической Родине. Бдителен, морально устойчив. Хранить военную и государственную тайну умеет. Много внимания уделял изучению основ марксизма-ленинизма. Глубоко изучил первоисточники и вел по ним содержательные конспекты.
В общественной работе принимал активное участие, работал в редколлегии стенной газеты роты и приобрел практические навыки.
Общее развитие и способности хорошие. Начитан, над учебными материалами работал глубоко. Свое время планировал умело. Склонен к анализу. Знания имеет прочные и хорошо их излагает.
На 4-м курсе специализировался по штурманской специальности. Свою специальность любит. Много и упорно работал над повышением своих специальных знаний. В штурманской работе аккуратен.
Дисциплинирован, имел 10 поощрений. По своему характеру живой, немного вспыльчив. В работе энергичен, настойчив и инициативен. Волевые качества развиты, требователен к себе, с подчиненных требовать может. Чувства долга и ответственности к порученному делу развиты. В среде товарищей общителен и пользуется авторитетом.
Физически развит, но страдает язвенной болезнью желудка. В походной жизни трудности переносит стойко, морской болезни не подвержен. Море и военно-морскую службу очень любит. Обучен управлению катером и шлюпкой под парусом и веслом.
Желает служить на тральщиках.
ВЫВОДЫ: 1. Достоин присвоения офицерского звания «ЛЕЙТЕНАНТ».
Целесообразно использовать командиром БЧ-1 ТЩ.
Командир роты капитан-лейтенант Якунченко
Начальник курса капитан 1 ранга Беккаревич
Начальник училища контр-адмирал Никитин

Стажировка будущих офицеров ВМФ тех лет после окончания училища предполагала знание кораблей всех классов.
Подводные лодки, «большие охотники», эскадренный миноносец «Осмотрительный», торпедные катера, тральщики – далеко не полный перечень разновидностей кораблей, на которых пришлось учиться штурманской профессии Виктору Штейнбергу.
Служить ему довелось на спасательных кораблях в 441-м Отдельном дивизионе Аварийно-спасательной службы Северного флота.

ВЫПИСКА ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА В.В. ШТЕЙНБЕРГА

1. Аварийно-спасательное судно «Вайгач» СФ. Более 200 регистровых тонн. Штурман и помощник командира. 18.11.52 – 27.06.53. Баренцево и Норвежское моря.
2. Средний рыболовный траулер № 4139 (логгер). Весовое 400 тонн. Командир корабля. 1.07.53 – 3.10.53. Переход порт Беломорск – порт Владивосток СМП.
3. Аварийно-спасательное судно «Водолаз» СФ. Более 200 регистровых тонн. Штурман и помощник командира. 13.05.54. Баренцево и Норвежское моря.
4. Углерудовоз «Вытегра». Весовое 3 200 тонн. 2-й помощник командира. 26.05.54 – 13.09.54. Балтийское и Северное моря.
5. Аварийно-спасательное судно «Водолаз» СФ. Более 200 регистровых тонн. Штурман и помощник командира. 19.09.54 – 20.10.54. Баренцево море.

ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ И БРАТУ С СЕВЕРНОГО ФЛОТА

Олег, чем дальше на север, тем беднее пейзаж, но воздействие его сильнее. Левитан не приходил на ум. Когда глядишь на все цвета яичного желтка, на бесконечные болота, на малиновую заросль кустарника, еще без единого зеленого листика… Пахнет от всего этого тем былинным спокойствием, которое ближе всего передано у Нестерова.
Раньше мне казалось, что эта былинность у Нестерова – дешевка, воздействие Рериха, оригинальничанье. Теперь вижу, что Левитан видел красоту в русской природе. Обычной, неказистой природе. Его природа живет, страдает, красиво (по-чеховски). А Нестеров написал то, что можно назвать старославянским духом…
Мурманск удивил нищетой и бледностью своего вида. В самом городе не был, но виден он был весь, т. к. стоит на горах.
Поехал в Ваенгу и вышел у Штаба в 17 часов. Мое назначение сохранилось, и я выехал в Дровяное. Здесь я узнал, что мой пароход через неделю уходит в большой поход на запад и я не пойду, т. к. оформление в этот поход через столицу и мне не успеть пройти все формальности. Обидно – но это не последний его поход. За меня идет штурманом старший лейтенант Басаргин – Олегин знакомый по подготии и Севастополю, я же завтра выеду на его пароход, который обеспечивает судоподъем в Кольском заливе. Через месяц он вернется и мы поменяемся. Я на своем пароходе был, познакомился с командиром, помощником и др. – хорошие люди, настоящие морские бродяги (особенно командир). Ни о каких литературах пока и думать нечего, т. к. я к серьезной работе, которая предстоит, совершенно не подготовлен и буду много учиться и работать…
18.11.52

Мамоськин, здорово, ребенок. Как у вас все? Так болит душа за дом и домашние дела, за то, что до сих пор не выслал деньги. На что ты живешь? Ведь кроме долгов ничего. За все время, как я попал на корабль, я был в базе 40 минут – пришли, взяли топливо и опять ушли, а чтобы получить гроши, надо самому идти в Штаб. И хоть до этого Штаба всего каких-нибудь 20 миль – мы обеспечивали подъем затонувшего в Кольском заливе аргентинского (австралийского. – Т. А.) транспорта «Алкао-Кадет», – но попасть в него совершенно не возможно. Эти деньги самое главное для меня сейчас…
Сейчас я живу вообще очень хорошо… занимаюсь вовсю учебой…
Каюта выглядит так. Вот сейчас я сижу за столом – он большой, вделан в борт и переборку, лицом в корму. Справа от него – умывальник, над ним зеркало, над зеркалом – лампа. Левее этой лампы репродуктор, еще левее полка со спец. книгами. Под ней прямо передо мной портрет Маркса (хороший), внизу – твои балерины, которые пользуются колоссальным успехом и на меня очень хорошо, красиво действуют. На столе настольная лампа с черным колпаком – уютная и удобная; в алюминиевом стаканчике остроотточенные карандаши. Слева над столом иллюминатор. Всякие книжки навалены (уложены!) на столе по краям. На стенках еще таблицы позывных и другие красочные штуки, план акватории Мурманского порта, который я сам делал, таблицы лунных сизигий и квадратур и т. д.…
Люди (офицеры) совсем простые, но очень хорошие. Особенно командир – ему 57 лет – симпатяга-ворчун. О нем и вообще о людях напишу потом. Подчиненных у меня 9 человек – тоже народ хороший, и пока я с ними в полном мире…
23.11.52

Ноябрь 1952 г.
Матерь моя, симпатяга Собакевич, здравствуй!
Твой сын самым стопроцентным образом здоров и всем обеспечен, включая белье, которое он купил.
Теперь по поводам волнений.
1. В море почти совсем не бываю.
2. В море зимой ничего страшного нет – так же, как и летом.
3. Навигационная штурманская рубка и ходовая рубка у нас закрытого типа, обогревается грелками, хорошая одежка. Выскакиваешь на крыло мостика лишь на 1–2 минуты – взять пеленга.
4. Когда нужна будет посылка, то я напишу и перечислю все, что надо будет выслать, – тогда и пошлешь.
5. Высылать деньги буду тебе в размере 2/5 получки.
6. В основном все необходимое купить можно и в Мурманске, кроме книг, о которых и важно тебе позаботиться. Надо: «Учебное пособие для судового механика 3 класса по паровым и поршневым машинам»…
7. Мамоська, ты знаешь, что папа Пий 12 отлучил тебя от церкви 13 июля 1949 года? Да, как читающую коммунистическую литературу.
8. Сфотографируюсь обязательно, но срок сейчас не скажу.
9. Настроение у меня бодрое
Новый год, вероятно, буду ожидать на корабле, а если и буду в базе, то идти-то некуда, т. к. Дровяное – дыра.
Занимаюсь по-прежнему много и понемножку начинаю понимать происходящее вокруг.
Морозы были недавно очень сильные. Замерз у меня спирт в котелке магнитного компаса. Понимаешь ли, говорят, что при замерзании жидкость увеличивается, и правда, он у меня расширился и раздавил стекло, попортил магниты (сдвинул их). Что теперь мне с ним делать – еще не придумал. Пока же у меня стоит в каюте.
Получил доб. паек – 2 кило масла, печенье, 9 банок тресковых консервов. Что делать с маслом, так и не знаю. Треску здесь никто не ест, и мне она уже тоже опротивела.
Получил еще валенки с галошами.
Привет всем нашим. Привет и твоим театральным кумирам и богиням (Петровой и Войшнис). Им можешь передать, что если они приедут сюда – посмотреть на северное сияние, – то моряки их будут носить на руках.
Целую…
Большой твой Вика

20.01.1953
Олег, мне не хочется писать об этом. Думаю потому, что словами не передашь того, что было без усиления и сгущения красок, а этого делать не хочется совсем – поверь.
Тральщик выбросило на камни с романтическим названием «Сундуки». Мы вышли по аварийной тревоге, и пришли на место через 13 часов после аварии. Корабль лежал посреди гряды камней, между которыми кипел штормовой прибой.
Берег – отвесный, 180-метровая скала, черная. Корабль лежал на левом борту с креном = 30 гр., носом к берегу. На спасательных кораблях начальник аварийной партии – помощник капитана. Я исполнял эту должность, совмещая ее со штурманской работой.
Первая аварийная партия ушла на аварийный корабль без меня – командир корабля боялся остаться без штурмана, т. к. штормовая погода может заставить уйти от берега в море. (Это не из-за того, что он без меня не может плавать – это запросто, но стоять одному вахту невозможно.)
Ты, конечно, понимаешь, что, когда шлюпка во главе с водолазным специалистом пошла к кораблю, я чуть не плакал от обиды, но командир покрыл меня матом, и я утих.
Слабый прожектор не смог долго следить за шлюпкой, и она пропала среди черных, блестящих под его светом валов.
В 9 утра шлюпка вернулась, с тех пор – еще 7 раз – на аварийный корабль ходил я и каждый раз, когда я уходил туда, я не знал, вернусь ли назад, но, видя тот же вопрос в глазах матросов, держался соответственно.
Мне удалось перебросить на пароход 800-килограммовую помпу на шестерке (вынимали заднюю банку) и тонны 1,5 другого имущества, не считая людей.
Да. Корабль имел три пробоины: в 1-м, 2-м трюмах и машинном отделении, в последнем – пробоины были под фундаментом главных машин и заделать их не было возможности. Необходимо было беспрерывно производить откачку маш. отделения, даже в момент буксировки.
Не буду описывать этих семи рейсов. Мне, конечно, везло, т. к. обширного опыта управления перегруженной шлюпкой на штормовой прибойной волне, среди камней и у борта, лежащего на боку корабля, у меня не было. Да еще мороз и темнота.
На 3-и сутки работ, в 6-й раз вернувшись со всеми людьми, я пришел по вызову к командиру спасательных работ. Сидели в каюте 2 капитана второго ранга. Главный инженер и старик – командир спасательного корабля другого (не моего).
Инженер спросил, могу ли я перебросить на аварийный корабль еще одну 800-килограммовую помпу.
Я и люди не спали уже 3 суток, причем команда гребцов менялась, я же ходил бессменно. Также бессменно ходили со мной двое – оба поморы, северяне, много плававшие до службы и любящие все эти штуки.
Я, конечно, им благодарен за это.
Так дальше разговор. Я сидел у них в каюте мокрый, уставший, утомленный беспрерывным риском, в надутом спасательном жилете.
Погода ухудшалась еще больше и идти в этот грохочущий ад (прости за пышность, но это так) с перегруженной шлюпкой показалось мне явной гибелью.
Главный инженер протянул мне бланк радиограммы – командующий флотом приказывал во что бы то ни стало спасти корабль.
Надо было сказать, что в случае, если бы шлюпку разбило, то, даже несмотря на спасательные жилеты, 90 % людей погибло бы в бурунах на скалах, а остальные замерзли на берегу, т. к. жилье в 7 км от места аварии и ночь.
Я сказал, что пойду, и здесь впервые за весь разговор командир корабля – старик – взял слово.
«Вы знаете, – спросил он меня, – что на севере, зимой, ни разу из перевернувшейся шлюпки не спаслись все? Даже на тихой воде у кого-нибудь не выдерживает сердце ледяной воды. Вы когда-нибудь купались здесь? А я трижды, потому считаю, что идти туда сейчас с помпой – безумие».
После его слов я впервые понял, что решаю сейчас за жизнь десятка людей, с одной стороны, и за спасение 30 миллионов государственных денег – с другой.
Понимаешь, я впервые понял, что все это, что творится вокруг, не азартная игра, где я проверяю мужество, а что-то серьезное. И я испугался.
Инженер постучал портсигаром по радиограмме командующего и дал мне сигарету. Я сидел и думал. Решил так: я пойду с помпой, но за мной следом пойдет спасательный вельбот.
Мне сказали: «Идите спите 4 часа, до половины полной воды, и пусть отдыхают люди».
Помпу я не повез. Через 4 часа шторм стал еще больше. Аварийный корабль моментально скрывался с глаз за белой завесой брызг.
Мне было приказано идти на него, взяв с собой 3 мотористов (для работы у помпы) и обеспечивать откачку в момент снятия его с камней и оттягивания в море. Это был мой 7-й рейс и последний рейс.
Ждать было нельзя (со снятием), т. к. море все больше и больше калечило пароход. В момент большой опасности страха нет – слишком напряжены все силы и слишком занят, чтобы бояться. Есть лишь холодок в груди и дрожь в голосе, после победы над которой голос становится звонче и резче.
Это был кровавый рейс. Я не буду описывать его всего. Скажу только, что завезенный буксир помешал мне идти уже знакомым путем между знакомыми камнями. Пришлось идти незнакомым путем. Помогали прожектора, которыми следили за нами. Три парохода. Уже у самого аварийного корабля шлюпку трижды положило на борт (мы стали лицом к волне) и, приняв полтонны воды, я очутился среди камней аварийного корабля и берега.
Как нам удалось развернуться на волну и подойти к кораблю, я не знаю и не помню. Знаю одно, что командовал правильно, а люди работали как львы.
Итак, к моменту снятия аварийного корабля с камней на нем находилось две аварийных партии с нашего и другого корабля по 9 человек каждая и 8 человек осталось с аварийного корабля. Последние не имели спасательных жилетов. Мы распределили их по своим шлюпкам.
Итак, я должен был в случае, если аварийный корабль, будучи отпихнут в море, затонет, взять к себе в шлюпку еще 4 человека.
13 человек на шестерке в шторм!
Описывать все, что было на корабле, не буду. Самое неприятное – глухие, мощные удары корпуса по камням. И темнота.
У нас было 6 фальшвееров, они горят 4–5 минут, а после тьма делается кромешная. Палуба стоит под углом в 30 гр. Завалена сбитым такелажем, засыпана солью и рыбой – аварийный корабль шел с грузом рыбы. Для света зажгли ведра с мазутом. Волна перекатывается через борт, и бензин горит на ней. Люди измучены беспощадной борьбой с водой и нервным напряжением, шторм усиливается.
Совершенно ясно, что как только аварийный корабль будет снят с камней, он затонет. Шлюпки прыгают у бортов, как скаковые лошади. Один за другим рвутся фалиня. Я завожу их 5 штук на форштевень своей шлюпки, борта ее приказываю обвязать матрасами (из кают). В такой обстановке мы даем белую ракету-сигнал: «Усилить натяжение буксира, откачка идет успешно».
Старший на корабле – старлей с другого корабля.
Короче. Шлюпки были разбиты в щепки волной, у моей – эти 5 фалиней вырвали форштевень, а ее унесло. За три минуты до этого я приказал уйти из нее 2 матросам, которые находились в ней с топорами у фалиней – для немедленного ухода в случае затопления корабля.
Убрал я их оттуда, как видишь, вовремя.
Корабль стащили с камней, и он лег на другой борт. Залитые водой, заглохли помпы. Единственным спасением для нас было: аварийный корабль оттянут в море, и к его борту сможет подойти кто-нибудь из спасателей, чтобы взять людей. Единственная надежда была, что он не затонет раньше.
Мы собрали всех людей на кормовой надстройке. Люди с «краба» – без жилетов – нервничали. От нас до воды было метров шесть. Я сидел спиной к морю и закуривал, когда корма стала очень быстро тонуть. Волна захлестнула кормовую надстройку и рухнула мне на колени. Когда я вскочил, вокруг бушевала вода, в ней отчаянно барахтались люди, перебираясь к рубке, которая торчала из воды. Корабль быстро кренился.
Я схватился за сумку с ракетницей. Как всегда в такие моменты, кнопки заело. Меня накрыло с головой волной. Все это секунды. Наконец, удалось вырвать ракетницу и я выстрелил. Помню, что, вцепившись в шлюпбалку, увидел, как рассыпались над головой красные искры (это был сигнал о прекращении буксировки и спасении л/с).
Когда бросился к рубке, меня ударило волной, руки не выдержали и меня потащило к борту, но, очевидно, помирать было рано – вода хлынула в машинное отделение, вытолкнула из него воздух через раструбы вентиляторов, которые были рядом, и эта струя воздуха отбросила меня к рубке.
Выступавшая над водой ее боковая стенка была сплошь покрыта людьми и нам со стариком-боцманом, который тоже замешкался в корме, места на ней не было. Волна отрывала руки, корабль продолжал погружаться кормой и кренился на левый борт.
Я крикнул, чтобы люди переходили по поднимавшемуся правому борту (по его внешней части) в нос.
Чтобы сделать это, надо было прыгнуть метров с трех в кипящую воду на спардек. Все только крепче вцепились в рубку, я приказал еще раз. И вот первый, Белов – водолаз с нашего корабля – прыгнул первым. За ним посыпались другие. Секунд за 40 они перешли на задравшийся нос. На рубке осталось нас четверо. Путь на нос для нас был уже закрыт – через весь спардек, перемахивая через оба борта, шли волны.
Мы лежали на верхнем краю рубки, ноги были в воде, брызги заливали лицо. Крен прекратился, но корабль продолжало бить о камни, а нос «водило».
Единственная оставшаяся в живых шлюпка на кораблях в первый раз подошла к нам минут через 30 после аварии. Как она подходила и как снимала людей, ты себе не представишь.
Она сделала три рейса. Я ушел с корабля предпоследним (последний – старлей).
Пробыл в воде 1,5 часа. Это было 16-го января с 19 до 20.30. Сейчас уже 20-е, а у меня нет даже насморка, несмотря на то, что температура воды была + 1,7 гр.
Было ли страшно? Конечно, и очень страшно – в то время, которое пролежал на рубке без всякого занятия, когда лезли в голову всякие дрянные мысли.
Мы пели. В частности пел: «Когда из твоей Гаваны отплыл ты вдаль…», потом курили – у боцмана (он был уже в 6-й раз в такой передряге) в герметическом портсигаре были спички и папиросы. Затянуться пришлось всего два раза – потом размокло.
Первым стал доходить сигнальщик с другого корабля – у него была ранена рука и не было рукавиц. Я отдал ему свои. Его тряс озноб, и головой он бился в леерную стойку – на корабле все быстро прошло.
Между прочим, учти, что в холодной воде всегда теплее, если что-нибудь надето.
О чем думал? О том, что, если выживу, смогу немного уважать себя. Прошло 4 дня, а уже все буднично и незаметно. Сейчас, когда писал, правда, разволновался немного. Интересно, что в таких положениях люди исполняют приказания – как ягнята…

После выхода в море на спасение

Виктор. Поле очередного выхода в море на спасение. 1953 год.

Здорово, братишка… Я, кажется, на 1/2 осуществляю свою мечту о том, чтобы обогнуть шарик ниткой своего курса.
В конце этого месяца, если все будет нормально, уйду к Косте Денисову, а может быть, и дальше к югу. Пойду по своим водам, по следам Нордшельда. Все это интересно и почетно, но знал бы ты о том бардаке, несуразице, неподготовленности к тому, что предстоит на кораблях. Я буду капитаном корабля водоизмещенностью 318 тонн, мой корабль самый мощный из отряда однотипных и поэтому, а также потому, что я из аварийно-спасательной службы, – мы названы аварийно-спасательным кораблем, и очень тяжелая ответственность аварийного обеспечения такого большого и трудного похода ляжет на мои хилые плечи. Впереди бесконечно много трудного. Тяжелая ответственность за людей, за миллионные ценности, за свою совесть.
Опыта, конечно, мало. Простая швартовка и то перенапрягает нервы. Трюма полны ценным, разнокалиберным, готовым для рынка грузом, а у матросов далеко не все в порядке с деньгами.
Не хочется думать о сдаче корабля – так это неприятно выглядит.
Из Мурманска я выехал с расчетом вернуться через 3 дня, а вернусь через 1/2 года, если не будет зимовки и крупных аварий и, главное, если отпустят от Кости Денисова назад в Мурманск. Вещи, переписка, записки, секретная документация – все брошено на старом пароходе.
Ладно. Если благополучно вернусь, то вернусь настоящим моряком. Опыт двух больших аварий, на которых я был, должен помочь в будущей работе. И неистребимая способность мечтать – поможет в трудный момент. Плохо то, что мать ждет меня со дня на день домой в отпуск, а это будет еще не скоро.
Не подумай, что теперешнее мое назначение обусловлено какими бы то ни было моими заслугами. Стечение обстоятельств, безвыходное положение командования – вот причина.
Теперь еще очень серьезный момент. После практики, во что бы то ни стало, съезди куда-нибудь отдохнуть и дай отдохнуть от себя народу. Езжай в деревню. Живи обязательно совсем один, мечтай, пиши, отдыхай. Зелень. Осень. Тишина… Вернешься влюбленный в город, в людей, в работу.
Возьми с собой все, что сможешь достать Паустовского. Обворожительный писатель – красивый и сильный. Он научит тому, как смотреть на деревья, реку, на всю нашу русскую землю. Его книги совершенно исключительный стимул для творчества.
Кончаю. Очень много работы по подготовке корабля…
Счастливо… Вика
СРТ 1953 г.

Конечно, Олег, за первый год после военного училища мне пришлось не раз выходить в море на спасение в море тонущих судов, а единожды пришлось участвовать в очень специфической операции спасения загоревшейся и затем затонувшей баржи с боезапасом. Это происходило в лютые морозы в Кольском заливе. Над заливом стоял черный туман, как обычно при низких температурах на севере, на барже в момент, когда начался пожар, вспыхнули пакеты с порохом для орудий крупного калибра крейсеров. Сразу после того, как вспыхнул порох, погибло пять человек солдат, сопровождающих баржу. Первой нашей задачей, как всегда в подобающих случаях, было выловить трупы погибших, пока их не унесет сильным отливным течением в океан. Должен сказать, что это, конечно, очень тяжелая работа и не только физически, потому что водолазы, опускаясь под воду, рискуют, что им будут перерублены воздушные шланги теми льдинами, которые на сильном отливном течении несет от устья реки Кола в море Баренца.
Первый же спуск старшины отделения водолазов оказался трагическим. Дело в том, что водолаз, идя против течения по грунту, очень сильно наклоняется вперед и поэтому не видит того, куда ставит ноги. Мой старшина водолазов увидел впереди плавающего вертикально обожженного взрывом пороха покойника. Он доложил мне по телефону в водолазный пост о том, что видит одного из погибших, я приказал ему обвязать его тросом, чтобы потом мы могли втащить его на борт спасателя. Но произошел случай, который называется «граблей», то есть когда человек наступает на зубья граблей.
Получилось так: старшина водолазов наступил на конец доски, а на другом конце этой доски, касаясь ее ногами, вертикально плавал погибший. Доска сработала, как рычаг, и погибший упал лицом на лицевой иллюминатор водолаза. Учитывая то, что иллюминатор незначительно, но все-таки увеличивает изображение, действуя на манер линзы, и учитывая еще то, что лицо покойного было страшно обезображено горевшим порохом (добавим сюда еще неожиданность всего происходящего), и водолаз не выдержал неожиданного шока, аварийно продулся, мгновенно всплыл. Он находился в таком психическом состоянии, что категорически отказался продолжать погружения. Так же точно его примеру последовали рядовые водолазы. В результате идти в воду пришлось мне, по приказанию командира корабля, который меня терпеть не мог. Нам удалось закрепить и затем поднять три тела погибших, остальных унесло течением. Затем мы приступили к откачке воды из баржи, заделке пробоин пластырями. Все эти работы в условиях очень низких температур, обледеневших пакетов с порохом и снарядов оказались, конечно, трудной задачей.

Огромную радость доставили твои последние письма, матерь. Господи, до чего все делается радостнее, когда не болеешь за дом. Плохо, что я не могу тебе до конца верить… Родная моя, маленькая Собакевич, как там у вас? Как тополь, который Олег привез, распустился? Есть ли одуванчики на скате канала?
Когда я вчера был в городе, на танцах в Доме офицеров, то занял 1-е место в литературной викторине и получил приз книгу Эренбурга…
В завод пришли новые корабли. Теперь здесь рядом Ральф, Птохов и другие ребята огромная, шумная, довольно дружная банда, которая оккупировала Дом офицеров и распевает легкие песенки под аккомпанемент разбитого рояля в комнате отдыха. Приятно встретить знакомые морды…
04.05.53

Здорово, маленькая мать, целую и обнимаю тебя с большущей нежностью и лаской. Не сердись бога ради за неписание. Было мне здесь одно время трудно – много тяжелой работы, плохая дисциплина на корабле – поэтому и не писал, т. к. хныкать не хотелось, а если б стал писать, то захныкался бы непременно.
Отвечаю на основные вопросы:
С женитьбой – не собираюсь пока – если б было на ком, то женился бы обязательно, т. к. это вещь, вне всяких сомнений, должна помочь в жизни и украшать ее. Так что погоди переходить на самоснабжение и уезжать на юг потихоньку. Ладно?
Кстати о юге. Мать, будь серьезной в этом и слушай меня. Съездить тебе этим летом к солнцу совершенно необходимо… Ты должна думать о себе – это главное, что ты можешь сделать для нас…
Подарки получил все. Всему очень рад. Правда, Алпатьевские этюды читал в прошлом месяце – брал в библиотеке…
Пришлось тут 10 суток проболтаться между небом и водой, но выход в море был учебный и зверски скучный.
Ремонт окончится не раньше июня. Мои дела с ним подвигаются – скоро все окончу.
Ребят осталось мало, но появились другие. Шляются ко мне на пароход мыться в бане и трепать языком, чем иногда мешают мне. Чувствую, что много поплавать в эту летнюю навигацию не придется, но бьюсь за это упорно. Самое отвратительное – стоять у пирса и видеть луч грядущей формации на пьяных мордах своих матросов…
Мане очень доволен – люблю за краски, жаль, что иллюстрации не в цвете. В Эрмитаже есть его (или Клода Моне) «Уголок сада» (Клод Моне «Уголок сада в Монжероне». – Т. А.) – самая восхитительная вакханалия смиренных меж собой красок.
Золя не люблю, т. к. утомляюсь выискиванием сути из сиропа прочувствованных слов. Понимаешь?..
У нас сопки все еще кое-где залатаны грязными лоскутьями синего, а недели две назад, олицетворяя облетающую черемуху, два часа шел снег…
09.06.53

Дорогая моя мать, слушай, почему я не писал. В конце прошлого месяца я выехал в Беломорск в командировку (сказали, что на 3–4 дня). В Беломорске я принял дела старшего помощника на одном корабле, который недавно стоял в Ленинграде у моста Шмидта со стороны нашей площади. Помнишь, там стояли зеленые с белым кораблики? Вот на такой я и попал с целью перегона его в Мурманск. 1 июня я получил приказание принять корабль в качестве его командира и срочно выходить в Мурманск. За 2 часа до отхода мне объявили, что надо идти в Архангельск, а не в Мурманск. Сейчас я в Соломбале. Совершенно не знаю, что будет дальше.
Итак, я впервые командовал кораблем в море и привел его туда, куда нужно, без всяких происшествий. Это приятно. Пишите мне не на Росту, а на Мурманск. Ребята будут пересылать…
06.07.53

Матерь, сижу на офицерском суде чести в роли общественного обвинителя.
Завтра опять в море. Кручусь, как белка в колесе. На днях была у нас большая удача – спасали корабль и 18 человеков. Мурманское радио кричало о нашем корабле. Теперь на моей памяти около полусотни человекообразных существ, извлеченных из жидкой среды.
Если потеряешь мою комнату – не переживай – семья ведь мы!
Помнишь, когда я уезжал в Мурманск, то в одном вагоне со мной ехал офицер? Вот его сейчас и судят за пьянство и развал на корабле.
Я уже обвинил и теперь пользуюсь своим отдельным столом и прокурорской отдаленностью от всех, чтобы писать тебе.
Прямо скажем – я не в батьку, и его функции даются мне с трудом, металл в голосе тоже не звучит.
Дописываю на следующий день утром. Настроение почему-то хорошее. Теперь со мной в каюте живет новый офицер – переведенный с Дуная, капитан 3 ранга – замполит. Кажется, хороший дядька, из донских казаков (из станицы, где живет Шолохов), по фамилии Немудрякин – интересная, да?
В первую ночь, когда он прибыл, получили SOS и полетели в море. Хватил он после голубизны Дуная заполярной романтики – тьма, заряды, туман, шторм, но держался вполне.
Если б опоздали минут на 30, то пароход погиб. Однако успели и сохранили государству 7 миллионов рублей – стоимость корабля и парней в фиолетовых валенках, нагрудниках и сапогах до пупа.
Все время забываю написать Олегу и забыл сказать перед отъездом, что тужурка, которая висит в шкафу, в коридоре – целиком его. Пускай немедленно начнет носить, его костюм, наверное, уже пошел везувийским прахом.
Из новостей: смотрел «Вернись в Сорренто!» Ну и поет, подлец! Но общее впечатление – очень неудачный дубляж. Удивительный постановщик: неужели в Риме нет ничего красивее белых и плоских крыш в лунную ночь?
Мать, посылаю письмо с рейда. Кончать нет времени – уходит шлюпка. Целую и обнимаю всех. Пишите, щенки.
Вика
16.02.54

Матерь, не писал раньше, т. к. сперва был в море и долго – ходили к Шпицбергену, и я любовался на его мрачные скалы под сногсшибательным северным сиянием, которое превращает снег и лед на черных скалах во что-то цвета моих чернил. А потом, когда пришли, я подал рапорт с просьбой поехать в Ленинград на 7–8 суток. Сегодня получил дробь, а до этого не хотелось писать, т. к. рассчитывал приехать.
Обозлился страшно, т. к. несколько раз уже приезжал в мечтах в Питер и приходил домой.
О себе: здоров, фитилей нет, настроение терпимое, работы много; работа, когда не в море, отвратительная; книги в местной библиотеке прочел все, и сейчас читать абсолютно нечего; кинокартин смотрел много.
От Паустовского ничего нет – утешаюсь мыслью, что письмо пропало, т. к. другое толкование хуже. Из «Советского воина» получил рецензию: «Рассказ написан стилистически очень гладко. Есть и словесные находки, но тема не отражает боевой жизни флота, т. е. его боевой и политической подготовки».
Все это правильно и вспоминать об этом рассказе мне почему-то стыдно – просто он дрянной до невозможности. Статей же о спасении я никаких не писал, ибо никто их печатать не будет.
Тамаре напишу письмо, в котором скажу о подарке в категорической форме. Она меня в письме спрашивает о Кэтрин из «Дипломатов». Кэтрин совершенно обаятельная женщина. Она совесть мужчины и огромная ему помощь именно потому, что в ней нет ни капли женской пассивности. Однако это тип совсем не русский и я в жизни таких не встречал. Напиши, ты таких на Руси встречаешь? Сейчас знаешь?
Что-то ты упоминала об институте военной журналистики. Я такого не знаю, но, если ты не ошибаешься, узнай о нем подробнее…
Целую и обнимаю тебя. Вика
03.03.54

О рассказе, отправленном в «Советский воин», Виктор Конецкий никогда не вспоминал.
Ответа на письмо от К.Г. Паустовского не получил. Сохранился лишь набросок черновика этого письма:
«Я обращаюсь к Вам, как к человеку с огромным жизненным опытом, человеку, сумевшему прожить благородно и красиво много трудных десятилетий. Какая бесславная злоба появляется, когда читаешь заведомо ложные, поддельные, без собственной мысли и чувства стихи и романы из громких, лишь по внешнему виду идейных слов. Когда видишь, что пишут люди, чуждые истинному, глубокому благоговению перед марксизмом и ленинизмом. Ответьте мне на это, но так, чтобы я понял, что сами Вы понимаете в происходящем в стране и партии до самых глубин».
Отправив письмо К.Г. Паустовскому, в своем дневнике Виктор записал:
«Если писатель дает бодрость и веру в жизнь, и смелость в борьбе, даже если он подтолкнет к поступкам необдуманным, то он хорош тем, что заставляет поступать…»

Маленькая, родная, бедная, глупая моя мамоська.
Родная, есть одна неприятная вещь, которую я должен написать тебе. Вещь нужная и бесконечно хорошая для меня.
Дней через 7–10 я ухожу в очень большое плавание – на Южный Сахалин. Вернусь месяца через 3–4 – не раньше. Отпуск сразу по возвращении. Пойду в должности штурмана. Корабль прекрасный. Все прекрасно, кроме вашего домашнего ужаса… Но деньги я надеюсь выслать за 2–3 месяца дней через пять.
Мать, я знаю, что ты ждешь меня в отпуск, но знай, что тот поход, в который я иду сейчас, для меня очень важный и нужный. Потом, ты сама мне желала большого плавания.
Сейчас идет сумасшедшая подготовка кораблей к походу. Ты должна понимать то, какой объем работ надо сделать, чтобы подготовить корабль к переходу в 12 000 миль. Одних карт у меня около 400 штук. И днем и ночью в скрипе лебедок и ругани матросов носишься по кораблю и ругаешься сам.
Иду я под гражданским флагом Советского Союза. Перед уходом напишу еще. Возможно, что потом ты долго не получишь от меня ничего. Может быть, даже 3–4 месяца. Не волнуйся за меня…
Обнимаю тебя, худенькая моя. Мать, я вернусь, потерпи, родная. Привет всем, всем. Вика
22.04.1954

12.05.54
Маленькая моя мать, все хорошо. Корабль прекрасный – моя мечта, транспорт на 4000 тонн, замечательной архитектуры, комфортабельные каюты, хороший ход и т. п., все, что я когда-то видел в мечтах.
Обаятельный запах новорожденного корабля, запах свежей краски, новой материи, смолы и прочего будят во мне бурю воображений.
Маршруты до сих пор неизвестны. Есть несколько вариантов – все интересные.
Сегодня я был у флагманского штурмана Балтийского флота и назначен флагманским штурманом трех таких кораблей на переход. Я буквально влюблен в эти громадины и, приходя к причалу, испытываю желание похлопать их круглые кормы, похлопать от избытка ласковости и дружелюбности к ним – с таким чувством, вероятно, хлопают детей по мягкому месту.
Кэп – наш, северный, но людей я привык не хвалить по первому впечатлению, а выждать.
Работы много, до чрезвычайности много, но, кажется, буду работать со страстью. Для подготовки сроки очень жесткие.
Здесь уже отцветают фруктовые сады, много черемухи, очень нарядные женщины. Кенигсберг очень сильно разбит и почти не восстанавливается…
Целую тебя, дорогая моя, береги себя. Твой бродячий сын Виктор

Олег, совершенно нет времени царапать сейчас. Все факты – в письме материнскому созданию. Уезжаю на запад, за новыми кораблями. Обидно за отпуск. Трезвая оценка трудностей, которые впереди. То, что осознаю это в себе, – немного играет своей обывательщиной.
Главное – береги мать! Гони ее в отпуск, вышвыривай на юг. Попробуй купить путевку.
Встречай моего зама, т. к. он везет мои тяжелые книги. Записки мои заверните и до моего прихода или дальнейших указаний не трогайте, кроме одного: найди среди них отпечатанную на машинке статью «О художественном вкусе и пошлости» (в которой, кстати, много ее), прочти статью и письмо от редактора «Советской культуры». Попробуй влить в статейку факты и детали, известные тебе, убрать пошлую «головку архитектуры» и попробуй послать опять в редакцию «Советской культуры». Навал на писателей выкинуть совсем, т. к. он не к месту (14).
Жму лапу; будешь писать – обязательно фактического материала за меня добавь. Виктор

13.06.54
Дорогая матерь, удачи, не начав осуществляться…
В Ленинград мы не идем, а прямо отсюда Большим Бельтом и Каттегатом идем в Мурманск, вероятно, без заходов куда-либо.
Несколько дней назад вернулись с моря. Ходили на уничтожение девиации. Мы получили приказ 12-го в 15 часов выходить в Ленинград. Все было готово. Курсы предварительной прокладки, миновав Кронштадт по Большому Корабельному фарватеру, втыкались в Ленинград и оканчивались у гранита набережной против Горного института (мы должны были там встать).
Ты, вероятно, можешь себе представить настроение, которое было на корабле.
За несколько часов до выхода все оказалось переигранным… Единственно, что хорошо, – это виза, паспорт моряка, диплом штурмана дальнего плавания и свидетельство на право заграничного плавания – мечтаю зажать диплом.
Да, бесплодно отцвели мечты о белых ночах и теплом вечернем граните. Сейчас сидим и ждем выхода в море. Есть свободное время. Много перечитываю Чехова и все думаю о том, почему он тебе не нравится. Он заставляет думать о собственной пошлости, бесчисленное количество кусочков которой есть в душе. Он беспощадно бьет за душевную слабость и трусость, изредка доставляет радость абсолютно чистой красоты образов. Я никогда не улыбаюсь, когда его читаю.
Прочел «Записки советского актера» Черкасова. Много повторений – обычный недостаток мемуарной и полумемуарной литературы – серый фон с редкими блестками фактов.
Да, книги купил, – чтобы ты не покупала: «Русские мореплаватели», двухтомник «Современный военный рассказ», сборник «О писательском труде», «Болгарское изобразительное искусство», «Нидерланды» из серии «У карты мира» и другие менее важные…
Неужели ничего не выиграли по всем этим займам, которые прошли? – просто зверски нам не везет с этим делом.
Деньги за июнь получать буду в Мурманске и вышлю, когда получу сразу.
Обнимаю тебя, родная моя. Пиши… Вика

Виктор Штейнберг был демобилизован с военной службы приказом ГК ВМС № 0386 от 16.02.1955 по ст. 59 п. «г» («за невозможностью использования по ограниченному состоянию здоровья»).
За два месяца до этого он был отправлен на Высшие спецкурсы офицерского состава на Охту в Ленинград. Но после пребывания в 1-м военно-морском госпитале, комиссован: язва желудка диктовала необходимость береговой службы, а на это согласиться он не мог – хотел плавать.
Письмо с просьбой о демобилизации было послано Виктором Штейнбергом обычной почтой на имя Г.М. Маленкова. Ответ не заставил себя ждать.

VII

Любимая, все мостовые,
Все улицы тебе принадлежат,

Все милиционеры постовые

У ног твоих, любимая, лежат.

Они лежат цветами голубыми

На городском, на тающем снегу.

Любимая, я никакой любимой

Сказать об этом больше не смогу.
Геннадий Шпаликов

Она звала Виктора Мостиком.

– Я не хочу быть горбатым.
– Почему горбатым?
– Мостики всегда горбатые.
– Почему?
– Мостики над арыками… И вообще всё это пошлятина – мостики, поцелуи при дневном свете, наше с тобой шатание здесь… Я мог получить сейчас нормальный отпуск на три месяца, но не взял его. Я ухожу на буксировку дока. Из Одессы. На Владивосток…

В семейном архиве сохранился карандашный набросок Ее портрета, сделанный Виктором в декабре 1952-го года, с надписью: «Вот такой я бы хотел ее видеть…» Серьезные, чуть улыбающиеся глаза, вьющиеся волосы, густые, почти сросшиеся у переносицы брови…

Вика влюбился в нее с первого взгляда – пошел в школу и увидел девочку с длинными косами, Ее.
…Во время блокады Она была в эвакуации. Вика об этом не знал и однажды пошел девочку навестить. Когда подошел к двери квартиры и открыл ее, то увидел «простор синего неба, красных закатных облаков и красного солнца… Не было земли, домов и труб. Не было квартиры… Все это рухнуло, подсеченное бомбой». Он подумал, что девочка погибла.

НЕНАПИСАННЫЙ РАССКАЗ

Ему казалось, что если он найдет ее, увидит лицо в ореоле легких светлых волос, если опять почувствует ощущение счастья, смущения, смелости во всем, что нужно сделать перед ней, то жизнь сама собой опять наполнит его с каждым днем хиреющее тело.
Все эти мысли ни разу не приходили к нему в четкой словесной форме. Он только чувствовал, где-то глубоко внутри понимал это – и только.
Решение идти искать ее фактически не появлялось у него. Предчувствие обязательной случайной встречи с ней и то, что он не знал ее точного адреса – номера квартиры, не давали возможности возникнуть этой мысли: самому идти к ней домой.
Но в тот день, когда он решился идти, была его очередь идти за водой. В доме 19 по каналу Круштейна во дворе текла из колонки вода. И за водой ходили или туда, или на Неву. На Неву было значительно дальше, а к ее дому 19 было ближе, но вода там чуть текла и потому в сугробах и сквозняке проходного двора стояла смертельно-понурая длинная очередь.
Он решил идти не на Неву, а в дом 19. Вероятно, потому еще решил, что дом этот был ближе к ее дому, который был концевым на канале.
Было утро, будничное блокадное зимнее утро.
Из сырого и морозного воздуха выпадал на стены и чугунные решетки набережной густой иней…
Ветер шелестел обрывками отставших от стен обоев, где-то хлопал оторванный лист кровельного железа или толя.
В огромном проломе, как в раме, застыл умирающий город.

После войны случайно (жили рядом на канале) Виктор встретил сестру девочки, и узнал, что она жива, учится в Москве в Историко-архивном институте.
Он написал ей сразу же. А через некоторое время удрал из училища и на верхней полке общего жесткого вагона добрался до Москвы, чтобы только Ее увидеть.
Его письма к ней не сохранились Она их уничтожила. Ее письма Виктор хранил всю жизнь.

ИЗ ЕЕ ПИСЕМ
(1947 – 1950 гг.)

Твое письмо связало теперешнюю жизнь и жизнь до войны, сделало воспоминания более реальными…Хорошо, что ты написал мне. Интересно, где ты жил в войну и почему вдруг пошел в морское училище. Я помню, ты хорошо рисовал, и говорили, что будешь художником. Как все-таки все неожиданно и изменчиво в жизни…

Какой ты молодец, что занимаешься… Вас, наверное, начали муштровать к празднику? Думаю так, потому что каждый день проезжаю мимо шагающих строевым шагом военных, которых готовят к параду. Они с каменными беспристрастными лицами выделывают непостижимые для меня вещи. Вообще-то, красиво. Представляю тебя в таком же виде. А теперь могу тебя не только представить, но и увидеть на фотокарточке. Ты не обижайся, но я показала ее тете, должна была показать. И она определила, что у тебя энергичное лицо…

Мостик в будущее, знал бы ты, какое у меня сегодня замечательное настроение. Да еще целый день! Но как часто малейший, может быть, не заслуживающий внимания пустяк разрушает все…
Вот ты пишешь о жизни. Я тоже думаю о том, что будет дальше и что мне надо, чтобы жить, а не существовать. Только давай условимся верить друг другу и не думать, что это из книг…

Виктор. 1948 г.

Виктор. 1948 год.

Теперь насчет оптимизма. Право же, ты должен согласиться, что эта черта врожденная, и скорей не страсть утверждать, что все идет хорошо, когда все плохо, а вера в хорошее, несмотря на плохое настоящее. Оптимизм не должен и не смеет питаться ложью, а только правдой, ясным видением победы, которая неминуема. Такого оптимизма у тебя не может быть, т. к. его нет, а оптимизм, о котором ты пишешь, просто внешнее удовлетворение или веселье, которое, возможно, проявляется и у тебя (только не при мне). Ты пойми мою мысль: человек хочет быть оптимистом, но сам не оптимист, и потому по-настоящему он не сделается им, в крайнем случае внешне. Точно так же он может сказать, что у него и для него все плохо, но и это будет не настоящее и не совсем правильно…

Ты знаешь, между людьми всегда стена. Я ее умею создавать, если человек мне чужд или стал таковым. Вот тогда нельзя узнать, тогда все скрыто и остается только внешнее, поверхностное, пустое. Но по отношению к тебе у меня никаких стен нет. Что я должна делать, чтобы ты меня узнал?…
…Когда я читаю твои письма и чувствую, как ты меня любишь, мне так хорошо. А если бы не ты, было бы неприятно. Ничего этого я не могла бы тебе сказать, но все правда. И сейчас я так хотела бы, чтобы ты был здесь…

Я не могу писать словами, что я к тебе чувствую. Не могу и не хочу. Мне кажется, что, если я скажу об этом даже тебе, будет уже не так хорошо. Это, конечно, ненормально, потому что, если ты пишешь и я читаю о любви к себе, ничего не делается хуже. И это самое близкое, самое дорогое мне в твоих письмах. А сама…

Я тебя сегодня видела во сне, причем не таким, какой ты сейчас, а каким ты был раньше, в школе. Правда, я не помню, какой ты был тогда, но во сне знала, что такой, и удивлялась, почему вдруг превратился в маленького. Ты был в черном бархатном костюмчике с белым воротничком и почему-то с женской сумочкой и цветами. Сумка твоя, будто велела отвезти домой твоя мама, а цветы ты принес мне. У меня было чувство какого-то страха увидеться с тобой. Поэтому я старалась как можно дольше переодеваться в другой комнате, а ты ждал, когда я приду, и ставил цветы в вазы…

Кажется, нет ни одной минуты без тебя. Все время ты. Начинаю писать тебе и бросаю. Эпически спокойно, уравновешенно, холодно – и больше ничего. Все, что хотелось бы написать тебе, все остается во мне. Ну разве ты мне не веришь?.. Бывают минуты, когда я начинаю убеждать себя, будто мне ничего и никого не надо, ничто не важно, что я свободна, что не захочу и ничего не буду чувствовать. Это глупо и мучительно, потому что, если и сумею уверить себя, то только внешне и на время…
Мостик, хороший мой! Прошло четыре дня, как ты уехал. Был ли ты и уехал ли? Здесь все так, как было: пепел на столе, сбитый чехол на стуле, металлическая пластинка от бескозырки. Каждый день я иду в институт и думаю, что увижу тебя. Ей-богу, это не сентиментальность… Это я поняла, когда ты уезжал в первый раз, когда вдруг стало ясно, что не за что ухватиться в жизни… Ты мне дорог, дорог, дорог, но сказать, что ты все – не могу. Ты такой, какого я могу любить. Только будь самим собой и не старайся слиться с окружающими. Все эти разговоры о твоей пустоте, злости и прочее – пустое. Не думай, что я не вижу ничего плохого, но ты можешь и должен стать настоящим человеком. Я тебе верю и так благодарна тебе. Это страшно, когда верят тебе, но это должно и помогать…

Я тебя люблю. Я это знаю, когда бываю с тобой. А потом ты постепенно теряешь меня. И вот тогда мне достаточно одного сознания, что ты есть и любишь. Но это должно быть – и ты, и любовь. Мостик, видишь какая я. Но до чего же мне было трудно, когда ты уехал…

Я получила твое письмо и едва дождалась его. Ждала и боялась. Боялась, что оно будет таким, какое ты порвал. Ты прав во всем. Но прав потому, что мои письма никогда не говорили до конца, что ты для меня. Я слишком, до глупости, до противоречия всему, даже своему чутью, не верю никому и почти ни во что. Я слишком привыкла быть только сама с собой… И опять причиняю тебе страдание. Не сердись – это от меня не зависит…

Она училась, Виктор учился, к тому же, часто бывал на практике, в море. Письма не могли сказать всего, а встречались они редко. Была и ревность Она стала переписываться с его другом Юлием, ее подозрения доходили разговоры, что Виктор выпивает.
Сохранилась фотография Виктор, Она, ее сестра и Юлий на набережной у Академии Художеств, удивительно молодые и серьезные.

ИЗ ДНЕВНИКА ВИКТОРА
(1950 год)

Я очень замкнутый человек. Я говорю о своих несчастиях и радостях не для того, чтобы найти помощь, соболезнование и разделить радость, а ради красования собою или из чувства долга. Поэтому все считают меня неискренним, человеком, не имеющим внутри ничего дорогого и ценного. Нет, ты не права, если ты хотела сделать меня хорошим для меня, а не для себя. Нужно было просто любить и это помогло бы мне. Но говорить прямо об этом и не делать ничего… потом ты совсем, совсем не знаешь меня. Ты кроме слов не дала мне ничего, а если б действительно хотела, то отдала бы себя, свою жизнь мне, не думая о награде, а просто спасая меня. Найдется ли женщина, которая поймет то, что нужно мне, и даст ли это?

Для того чтобы огонь, который во мне столько лет, не потух, ему нужны были дрова, а ты их не давала. И сгорел я сам. То немногое, что осталось, я хочу сохранить. Уже 3 года, как мы снова знакомы, а ты дала мне не больше 20 ласковых слов за все это время…

Ее послал мне сам черт. Хирург, который изучает болевые точки на человеке, хладнокровно колет, режет скальпелем по телу, как она мне душу. Воистину, будь проклят день, когда я написал ей.

Она вышла замуж, когда Виктор служил на Северном флоте. Он узнал об этом случайно. Ее мужа тоже звали Виктором, и Она была с ним счастлива долгие годы.

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО ЕЙ

Который это лист из тех, которые я пишу тебе? Завтра ухожу в Мурманск. 12 суток моря и трудной моей работы. 12 ночей, когда на вахте думаешь о себе, о счастье, о тебе, о том, что когда-то было.
…Женщина, девушка, мостик к самому чистому и хорошему, что есть в жизни. Ты знаешь меня слабым, ты испугалась вина… Кого бы ты ни встретила – всегда то, что было, будет в тебе. Всегда я был плохим, грубым… когда был с тобой. Почему? Может быть, страховался. Мол, если и таким полюбит, то значит это верно…
Красота ранит нутро, и я знаю, что главное в жизни я сделаю ради тебя.
Я уже проверил степень своего мужества, своей честности – они удовлетворительны… Счастье песком течет между пальцами, а ты сердишься, что снова тебе сумбуром пугаю душу, да? Помоги хоть словом, маленький, до самого последнего конца родной ребенок…

Последний раз они встретились на Дворцовой площади в начале 1960-х годов – тоже случайно. У него «подкосились ноги». Она сказала тогда, что ей не нравятся его книги.
«Ей я обязан писательством» такую надпись Виктор Конецкий оставил на обороте Ее фотографии, подаренной ему в 1947-м году, есть и приписка: «О роли женщины в творчестве мужчины».

Конечно, женщина всегда влияет на творчество мужчины. Или она возбуждает в нем желание творить, или гасит, уничтожает всячески его желание или возможность творить. Значит – всегда соучастник. И в победах, и в поражениях.

Виктор Конецкий хотел написать рассказ, «о том, как в одно и то же время в одиночку ходили по Ленинграду, вечернему, ночному, два человека. Он и Она. Потом через много лет они это выясняли под мостами». 

VIII

Через два месяца после демобилизации с военно-морской службы Виктор Штейнберг был зачислен в Ленинградское морское агентство МРП СССР на должность капитана – предстоял перегон судов Северным морским путем из Петрозаводска до Петропавловска-Камчатского.

НА «МАЛЮТКАХ» ЧЕРЕЗ ОКЕАН

Если посмотреть на эти крохотные суденышки, длиной всего в шестнадцать и шириной в пять метров, а затем взглянуть на географическую карту Советского Союза, то сначала даже и не верится, что такие «малютки» прошли Северным Ледовитым океаном большой и трудный путь – более десяти тысяч километров.
Моряки Министерства рыбной промышленности не раз уже проводили крупные рыбопромысловые суда с запада на восток Северным морским путем. Уже не один десяток логгеров и океанских сейнеров, пройдя Баренцево и Карское моря, море Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское и Берингово, ведут лов рыбы в водах Тихого океана. Но еще недавно считалось, что в Арктику можно отправлять только суда с прочным корпусом либо с дополнительной обшивкой подводной части – так называемой «шубой». Поэтому, когда предложили провести тяжелым путем флотилию малых рыболовных сейнеров, некоторым этот план показался нереальным.
Действительно, что могли сделать суденышки, имеющие машину всего в 80 лошадиных сил и предназначенные для плавания у берега, в тяжелых ледовых условиях океана, где их ждали ледяные поля и свирепые штормы.
– Огромен путь от Калининграда до Петропавловска-Камчатского, сурова арктическая природа, – говорит руководитель перегона этих судов Владимир Михайлович Кобцев, – но все это преодолели советские моряки.
Вот как это было.
В тяжелый и долгий путь флотилия «малюток» двинулась двумя группами. Первая вышла из Калининграда, обогнула Скандинавию, благополучно прибыла в Мурманск и вышла в арктические воды.
Вторая группа вышла из Беломорска.
Уже в районе Карских Ворот их встретили тяжелые льды, и суда повернули на юг, к проливу Югорский Шар. Здесь обе группы соединились и дальше продолжили двигаться вместе.
Сразу после выхода из Югорского Шара флотилия повстречалась с ледяным полем шириной около полутора миль и плотностью в пять-шесть баллов. Поле это тянулось клином от острова Вайгач до Амдермы. Пришлось снова изменить курс, идти к юго-востоку, чтобы форсировать перемычку лишь вблизи Амдермы. Отсюда, уже по чистой воде, к острову Диксон.
Стоянка на Диксоне заняла шесть суток. На рейде флагманские суда стали на якорь, а вокруг них, как цыплята вокруг наседки, собрались «малютки» – сейнеры и тралботы. Экипажи судов пополнили продовольственные запасы и запасы топлива. Танки (междудонные отсеки) для воды на этих судах маленькие, и потому во время рейса ее часто не хватало. Проходилось спускаться на лед и собирать воду в снежницах. Кубрики сейнеров тесны, поэтому команды «малюток» с удовольствием отдохнули в кают-компаниях флагманов.
Кончилась стоянка, и флотилия вышла из Диксона. В проливе Фрама их встретили ледоколы…
Пробираясь на восток вдоль побережья полуострова Таймыр, «малютки» попали в сложную обстановку. Северо-западные ветры нагнали лед, и пришлось преодолевать большие ледяные поля самим, без ледоколов. Этот путь был длинным и извилистым. Чтобы выбраться из льдов и попасть в разводья, приходилось крутиться на одном месте, обходить громадные плавающие льдины, возвращаться и снова искать хотя бы маленькую трещину, полынью.
Шестимиллиметровая стальная обшивка «малюток» трещала, льдины в любую минуту могли насквозь проткнуть рыболовные суда. Но команды день и ночь были начеку. Моряки шестами и баграми оттаскивали льдины, осторожно отводили их в сторону. Суда, хоть и медленно, но шли вперед…
– Когда после вахты я уходил в кубрик и слышал скрежет, – вспоминает капитан комсомольско-молодежного сейнера № 819 Вячеслав Бойцов, – мне казалось, что льдина вот-вот заползет ко мне под одеяло!..
Наконец флотилия прибыла в Тикси. Сделав профилактический осмотр и приняв запас горючего, суда вышли из Тикси и благополучно добрались до Чаунской губы.
Далее обстановка была чрезвычайно сложной. Устойчивые северные ветры пригнали сюда паковые и двухлетние льды Айонского и Врангельского массивов. Прогноз не предвещал улучшения; наоборот, предполагались штормовые ветры от норд-веста.
На помощь «малюткам» снова пришли ледоколы. Особенно тяжелым был участок пути между мысом Шмидта и косой Двух Пилотов. Здесь многолетние льды Врангельского массива спустились почти к побережью. Ледоколам пришлось много поработать, чтобы пробить путь рыболовным судам. Пока один ледокол своей тяжестью разламывал льдины, раздвигал их и освобождал путь, другой, курсируя вдоль флотилии, выводил застрявшие суденышки. А ледовым полям не было конца. Тогда на помощь ледоколам пришла полярная авиация. Летчики и штурмана разыскивали более разреженные участки и сообщали судам благоприятный курс.
Моряки до предела напрягали свои силы. Но ни одного тревожного сообщения не пришло от экипажей «малюток»…
За косой Двух Пилотов ледовая обстановка вновь улучшилась, ледоколы вывели суда на чистую воду…
Преодолев ветры, туманы, флотилия благополучно добралась до бухты Провидения, откуда взяла курс на Петропавловск-Камчатский…
Так закончился переход «малюток» через Ледовитый океан. Моряки с честью выполнили свою задачу.
Рыбаки Камчатки получили новые суда. Сейчас «малютки» ведут лов сельди и камбалы на западном и восточном побережьях Камчатки.
Ф. Харьков, помощник начальника Политуправления по комсомолу рыбопромыслового флота Министерства рыбной промышленности СССР (15).

Билет до Петрозаводска

Билет до Петрозаводска. Из архива В.В. Конецкого.

ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ

Матерь, все еще сидим в Беломорске, прижатые к пирсам штормовыми ветрами. Седьмой день от 7 до 11 баллов свистит с нароста и черные шары и конуса болтаются на сигнальной мачте у ворот мола, запрещая выход. Тоска. Хочется скорее идти, чтобы скорее вернуться…
Здоров, на пароходе все в порядке. Приказ на отход из Беломорска лежит в папке на моей полке. В приказе сказано, что в зависимости от обстановки можно следовать куда захочешь: в Белушью или на Югорский Шар (Амдерма). Жру твои витамины, каждый день, надевая джемпер, благодарю тебя. Он нежный, уютный, аккуратный, не большой…
С писанием дело туго, но все время отбирается, запоминается, корректируется, правится в черепе. Т. о. время зря не проходит, хотя и скучно. Влияет погода. Мерзкая, мокрая, ветер, полный влажного песка, соленых брызг, и злость…
Насчет ненайденных журналов «Нева». Я уверен, что если будет что-либо мое печататься, то Маргарита Степановна (Довлатова. Т. А.) позвонит вам и скажет. Если не звонила – значит, не надо и искать журналы, т. к. в них моего нет.
Не помню, писал ли, что купил 2-томник Тихонова. Фактически первый раз читал серьезно. Черт его знает, но мне не нравится. Особенно плохо – стихи. Как жилистое мясо вытаскивается между зубов – так и они. Можно только жевать, а проглотить невозможно.
Удивляет и беспокоит то, что редакторша не держит слово с деньгами…
Гнуснее и отвратительнее Беломорска в мире места нет (это с полной ответственностью). Нищета, голод, грязь, пьянство, разруха, серость, скотство – все в объеме всеобъемлющем. На север больше не поеду ни за какие коврижки. Все. Баста. Севернее Ленинграда меня никто не увидит. Надоела нищета в северной природе и голодное, гнусное прозябание человеков, его населяющих.
Из денег, если таковые будут от издательства все-таки получены, вышли мне на Диксон 20 рублей…
25.07.55

Матерь, пишу на партсобрании в Провиденском клубе. Завтра (10.09), очевидно, уходим в Петропавловск, где и будем сдавать суда. Прогнозы среднего качества, но ждать хорошей погоды нельзя – здесь уже очень поздняя осень. Пока все идет вполне благополучно. Со здоровьем все в полном блеске. Еще раз убеждаюсь в пользе отсутствия диеты. Получил твое письмо и бандероль с газетами. Волнует, что до сих пор издательство в лице Довлатовой не передало вам деньги…

Болтаться здесь уже здорово надоело и хочется в Ленинград. Переход из Тикси до Певека был хорошим (в ледовом смысле). Зато от Певека до выхода из пролива Лонга шли в очень тяжелых 8–9-балльных материковых льдах со средней скоростью 2 мили в час. Устали от бессонницы и напряжения. Изо льдов вышли в середине Чукотского моря, а у мыса Дежнева попали в 8-балльный шторм и сутки до Провидения нас здорово трепануло. Когда это письмо будет у вас, я уже отболтаюсь и буду жить где-нибудь в Петропавловске в гостинице, ожидая пароход на Владивосток – через месяц увидимся…
09.09.55

ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО

После демобилизации с СФ я ушел в Арктику на МРС. О рейсе на малых рыболовных траулерах из Петрозаводска на Камчатку я написал весьма романтическую повесть «Завтрашние заботы». На самом деле рейс этот был ужасающим. Самым страшным за всю мою жизнь. Боже, что за сброд набрали в экипажи! А что мы жрали три месяца на этих малютках во льдах и штормах, где на камбузе плита топилась углем и в кубриках тоже. А какую воду мы пили из ржавых малюсеньких танков. Какие кровавые, с ножами, драки вспыхивали на стоянках! А как дурели от денатурата и одеколона. И представьте себе, все 34 суденышка в одну навигацию прошли СМП! Никому из капитанов не было тридцати лет, а мне 26. Американцы, конечно, следили за караваном, ибо тогда через Арктику шли и наши подводные лодки. Им тоже было весело во льдах, хотя они и были обшиты в «шубы» доски и бревна. Американцы писали в своих газетах, что большевики сошли с ума. Правильно писали. Но мы прошли, а не сошли. В Петропавловске я напился и меня раздели, но документы, к счастью, были на судне, а часы я не отдал – из принципа. Есть в Петропавловске-Камчатском сопка с названием Сопка Любви. Вот на склоне этой сопки я и закемарил пьяный, когда меня раздели. А когда я явился на судно, застал там дикую драку: мои ребята столкнулись с ребятишками с соседнего МРСа. Я схватил единственное оружие – ракетный пистолет «Вери» и, спустившись в кубрик к соседям, увидел сгустки крови на переборках и рундуках, заорал: «Прекратить!» Но выстрелить, слава богу, не успел! – пистолет выбил и сунул себе за пазуху боцман с соседнего судна.
На Камчатке получили сумасшедшие деньги. И я, как старший капитан, набитый этими деньгами, летел с Петропавловска в Питер через Магадан. И видел Камчатку с птичьего полета. О, это зрелище! – дьявол придумал эти дымящиеся перекрученные горы и сопки! Да еще пересыпанные снегом. А когда прилетел в Питер, там было наводнение, крупное. Домой на канал Круштейна к подъезду меня подвез шофер грузовика – вода стояла на уровне первых этажей. Английские боевые корабли, явившиеся в Питер с визитом дружбы, посрывало на Неве с якорей…

Наводнение в Ленинграде. 1955 г.

Наводнение в Ленинграде. 1955 год. Архивное фото.

В 1955-м году, еще до начала перегона, Виктор Штейнберг стал посещать занятия в Литературном объединении при Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» Союза писателей СССР, там представил свои первые рассказы, написанные на Северном флоте.
В 1956-м году в альманахе «Молодой Ленинград» появилась его первая публикация – рассказы «В море» и «Сквозняк».

А свой первый рассказ «Капитан, улыбнитесь!» я переписал 22 раза, сейчас в это никто не поверит. Правда, лучше от этого он не стал.

В 1957-м году увидел свет первый сборник рассказов Виктора Конецкого «Сквозняк». Редактор книги – старший редактор-консультант издательства «Советский писатель», редактор альманаха «Молодой Ленинград» Маргарита Степановна Довлатова (1907 – 1975), рецензент – писатель Юрий Павлович Герман (1910 – 1967).

Юрий Павлович Герман оказался первым рецензентом моей первой книги под названием, которое ему очень не понравилось, но я уперся и название сохранил – «Сквозняк». К этой моей непокорности Юрий Павлович отнесся снисходительно. А вот то, что я взял эпиграфом к повести «Завтрашние заботы» строфу из песни Окуджавы, вывело его из себя. Отсюда видно, как трудно старшие литературные поколения принимают новых. На моих глазах Леонид Соболев топал ногами на Юрия Казакова, возмущаясь его рассказом «Звон брегета». Возмущение бравого моремана базировалось на том, что Казаков сочинял рассказ о Лермонтове, а не о кипучих буднях нашей действительности.
Рецензии на наши первые сочинения были много-многостраничные. Имеются в виду «внутренние» рецензии. Их писали Успенский, Герман, Рахманов, Слонимский, Абрамов, Панова. Конечно, их рецензии содержали и толкования текстов в таком роде, чтобы прикрыть от цензуры, увеличить шанс «политической» проходимости рукописи в издательствах. Но многостраничность рецензий объясняется, мне кажется, еще и тем, что эти писатели испытывали необходимость выплеснуть свое эмоциональное ощущение от будущей книги, быть может, даже радостно-прихлебательское предчувствие ее возможного будущего успеха. Боже, как сияли наши наставники от наших удач! Они понимали, что каждое новое имя – есть шанс сохранения самое литературы.

В 1957-м году Виктор Штейнберг сменил фамилию отца на фамилию матери. Этому предшествовала попытка (1956 г.) исключить его из партии «за тунеядство».

Я состоял на учете в парторганизации домоуправления и там заинтересовались – а почему рядом со старыми коммунистами-пенсионерами сидит молодой человек и почему он не работает? Домовая парторганизация отправила меня в райком Октябрьского района. У меня была справка от Маро Довлатовой, что я являюсь автором издательства «Советский писатель» и у меня есть договор на книгу. Заступилась за меня родственница Д. Шостаковича, – ее имя не запомнил, жила она на Красной улице, – объясняла в райкоме, что «писать книги это тоже работа». Тогда я понял, что надо менять фамилию, она раздражала больше факта тунеядства, еще было живо «дело врачей». Советовала так поступить и Довлатова. Тогда же я задумал «Повесть о радисте Камушкине».

Характеристика

Характеристика, выданная Виктору Конецкому 21 ноября 1956 года.

В 1957-м году состоялся Всесоюзный семинар молодых прозаиков Северо-Запада СССР, где Виктор Конецкий познакомился с писателем Юрием Казаковым. Историю их непростых отношений сохранили письма, опубликованные Виктором Конецким под названием «Опять название не придумывается».
В.В. Конецкий говорил в разговоре с критиком В.Я. Курбатовым: «Все-таки это неведомая вам радость – выйти поколением. Мы плечами опирались друг на друга, но спуску друг другу не давали».

ВЫПИСКА ИЗ СТЕНОГРАММЫ ВСЕРОССИЙСКОГО СЕМИНАРА
МОЛОДЫХ ПРОЗАИКОВ РСФСР
30 ноября 1957 года
(Из выступления писателя Павла Далецкого)

Мы рассмотрели рассказ Виктора Конецкого. Были такие соображения, что на него, может быть, оказал влияние Джек Лондон. Эти рассказы о сильных людях, о северных штурманах, но нам думается, что не Джек Лондон повел Конецкого, а наша советская действительность, полная напряженной работы и труда. Она заставила обратиться к его теме, она дала ему таких людей… Пишет он о них очень любопытно, своеобразно, интересно. Меньше удаются Конецкому рассказы на так называемую тему любви. Когда он касается этой темы, он теряет самобытность, свежесть. Может быть, это звучит странно, но было бы хорошо запретить ему на несколько лет писать любовные рассказы, а писать ему надо о смелых, решительных людях, которые не боятся ничего, преодолевают все и человеческие препятствия и препятствия природы…

28 марта 1958-го Виктор Конецкий был принят в Союз писателей СССР.
На заседании Правления Ленинградского отделения Союза писателей СССР выступили тогда многие ленинградские писатели, среди которых Лев Успенский («Тут колебаний быть не может»), Александр Лебеденко («Это будет блестящий новеллист»); были зачитаны рекомендации В.Ф. Пановой, Л.Н. Рахманова и М.А. Светлова.

РЕКОМЕНДАЦИИ

Как известно, Виктор Конецкий рекомендован в члены СП СССР руководителями Всероссийского семинара молодых прозаиков, состоявшегося в ноябре сего года в Ленинграде. Творчество В. Конецкого получило на занятиях семинара отличную оценку, поэтому нет надобности здесь подробно говорить о достоинствах его произведений. Хочу лишь отметить, что Объединение молодых прозаиков при ЛО издательства «Советский писатель», где в продолжение 2 лет занимался В. Конецкий, давно оценило его способности и не без оснований выдвинуло его в число участников семинара. Я с большим удовольствием присоединяю свой голос к авторитетному мнению руководителей Всероссийского семинара, а также рекомендую принять В. В. Конецкого в члены СП СССР.
Л. Рахманов. 14 декабря 1957 г.

От всего сердца рекомендую Виктора Конецкого в Союз советских писателей. Я убежден в том, что это очень талантливый человек.

М. Светлов. 15 декабря 1957 г.

В.В. Конецкий был участником семинара молодых прозаиков, проходившего в ноябре в Ленинграде. На семинаре были отмечены очень хорошие рассказы В. Конецкого. Это – писатель талантливый и растущий. Талант В. Конецкого – свежий, искренний, горячий. Я рекомендую В. Конецкого в члены СП СССР.

В. Панова. 16 декабря 1957 г.

За несколько дней до приема в Союз писателей, рассказывал Виктор Викторович, они с Виктором Курочкиным, пьяненькие, позвонили критику А.Л. Дымшицу (1910 – 1975), написавшему «разгромную статью-донос» на роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», опубликованный в «Новом мире». Единственное слово, которое услышал доносчик от представившихся ему начинающих литераторов, было «сволочь».
Виктор Конецкий был принят в Союз писателей СССР единогласно.

ИЗ ПИСЕМ МАТЕРИ И БРАТУ

Матерь, родная моя, ожидальница. Почему все еще не еду: денег, матерь, нету (Мать гостила на даче у друзей. – Т. А.). Кроме долгов нету ничего.
Книгу сдал («Сквозняк». Т. А.). Сегодня она пошла на рецензию к Юрию Герману и зам. гл. ред. «Звезды» Кучерову (Анатолий Яковлевич Кучеров (1907 – 1968), писатель, зав. отделом прозы журнала. – Т. А.). Если все будет хорошо, то редактором у меня, очевидно, будет сам Герман. Уезжать сейчас не могу и по этой причине. Очень тут большая и сложная заваруха: если книгу возвращать на доработку не будут, то она может пойти быстро, а этого не хочет Маргарита (М.С. Довлатова. Т. А.), т. к. два рассказа из ее сборника рассказов молодых, а этот сборник выйдет позже, что нельзя. Поняла что-нибудь? В общем, заваруха.
Сейчас сижу денно и нощно зарабатываю деньги – пишу для «Костра» всякую морскую чепуху. Я даже в Летний сад собраться не могу. Печатать научился как машина. Кроме всей срочной работы делаю тот рассказ о рыбачке и девушке («Две женщины». – Т. А.). Его надо срочно кончать, т. к. весьма вероятно, что очерк выкинут и из книги – тогда на замену надо иметь готовый рассказ…
Июнь 1956 г.

М.С. Довлатова

Маргарита Степановна Довлатова

У меня до удивления и недоверия здорово. Книга уже у художников. Спорю с ними ежедневно, т. к. делают на обложке луну, звезды, чаек, прибой и еще черт знает что.
Рецензия пока получена одна – от зам. гл. ред. «Звезды» Кучерова, но очень хорошая. Просто хвалебная: «веет свежим ветром», «свой голос, читатель отличит среди других», «есть хороший юмор», «поэтично, хотя автор описывает далеко не легкую и приятную жизнь», «поэзия преодоления трудностей», «немногословно, одной-двумя фразами рисует образ, неожиданно приоткрывает замысел». Особенно хвалит «Сквозняк» и любовные рассказы. «Рассказы волнуют и вспоминаются», «язык почти всегда выразителен, точен», «сборник несомненно хорош, читается с удовольствием» и т. д. и т. п.… Критикует только очерк и чуть-чуть «Под водой» (про водолазов).
Из-за такой хорошей рецензии издательство, не дожидаясь Германа, включило книгу в план этого года (сдавать в набор 1 октября). Редактор Довлатова. Она схватилась намертво… Название «Сквозняк» не очень удачное (есть в нем что-то фельетонно-эстрадное), но ничего другого не выдумать…
Рассказ «В утренних сумерках» (про юнгу) Кучеров сразу взял в «Звезду». Он уже ушел в набор…
Очень мучает то, что вы сидите там без продуктов, а я не еду и не везу их, так же как и долг… Хоть сдохни, никак не вывернуться с деньгами. Развалились ботинки совсем – пришлось чинить. Вчера пришла дворничиха и сказала, что у нас не уплачено за июнь за квартиру…
15 августа 1956 г.

Привет, матерь, из Малеевки!
(Дом творчества писателей. Т. А.). Только что бегал в первый раз ужинать. За столом не один. Со мной сидит тощая прожорливая девица с волосами на пробор, в черном свитере и на кривых каблуках. Ей лет тридцать. Она опрокинула себе в блюдо с люля-кебаб полную перечницу и стала вилкой вытаскивать перемолотый перец обратно в перечницу. Я сказал, что это удобнее делать ножом. Она перешла на нож, но потом махнула рукой, хмыкнула и сожрала всю свою люлю вместе с перцем. Она съела даже кусок лимона, который от перца стал коричневым. Я уже-таки не вру сейчас… Нет, я не вру. Она проглотила потом салат из крабов, порцию яблочной повидлы и два яблока. Одно из них было мое, но я этого еще не знал. Теперь я жду следующей еды, чтобы отомстить. Следующая еда будет в 22.30. Она в распорядке дня называется так: «Принятие кефира живущими писателями происходит с 22.30 до 23.00». Вот так.
Комната моя, конечно, оказалась еще занятой – «поэтом Лифшицем с женой». Пока мне дали другую комнату. Денежные дела мои из рук вон плохи, и это гнетет ужасно. «Знамя» № 11 еще не вышел из печати.
Денег по нему 20-го не будет. Наиболее лучший срок – 25… А все мои долги браты до 20-го. В «Литературе и жизни» получил 925 р. И немедленно отдал Шиму долг 900 р. Они с Леной в полном смысле этого слова ничего не жрут, т. к. денег у него нет, а наше издательство их не переводит. Я не мог поступить иначе. Матерь, любимая моя, немедленно отнеси в комиссионный машинку и фотоаппарат. И – главное – не теряй чувство юмора…
С завтрашнего дня, как только перееду в свою комнату, начинаю зверски работать, не думая ни о чем…
10.11.58

Личному секретарю Классика. Секретно. По ознакомлении – уничтожить.

СООБЩЕНИЯ ЧАСТНОГО ПОРЯДКА.
Классик здоров, как бык. Угрюм. Замкнут в тесную сферу умственных и творческих интересов. Устал от одиночества. Начал разговаривать сам с собой. Никуда, кроме столовой, ванны и грязи, не ходит. Переносит метели, стужу, распутицу, ноябрьскую мерзость в воздухе хорошо. Как и подобает полярному капитану. Грязные ботинки стоптал до корня, расхаживая по одиночке взад и вперед. Написал рассказ про смерть и могилу летчика («Над белым перекрестком», писался под впечатлением от рассказов летчиков – попутчиков по дороге на лечение в Пятигорск. – Т. А.). Веселый, современный рассказ. Который весьма поможет скорее выйти его новой книге. Ночью при воспоминании о рассказе Классику самому становилось страшно. Рассказ не ахти получился. Его объем 11 страниц. Сейчас Классик сочиняет кинокомедию. Сам смеется так, как никогда в жизни не смеялся. Очень смешно и весело Классику сочинять комедию. Он, оказывается, очень любит свободу, которую дает такой жанр. Совпадения, нелепости, чудеса – все здесь можно. Не надо мучиться тем, как свести героев, как их развести. Все очень просто. Классик смеется. Он составил эпизодный план. Получилось 70 эпизодов. Это почти две серии. С лихвой у Классика материала. Он потирает руки: наконец-то придут к нему деньги, слава, красивые женщины и пляж Рио-де-Жанейро. Не говоря о Елисейских Полях, на которых уже снята вилла для него и секретаря. Француженки уже становятся в очередь за билетами в кинотеатр «Орли», что угол Сен-Жюст и Делакруа. Но Классик пока в Пятигорске, пьет тухлую воду и смеется. Он предупреждает Секретаря о том, что в его Комедии есть живой Попик с седой косичкой. Потешный попик. (О комедии никаких подробностей никому не говорить. Украдут, гады, попика у меня!) Пусть секретарь смирится с этой кощунственной позицией Автора. Лева Толстой тоже по служителям культа прогуливался. Значит, и нам можно.
Классик чувствует себя хорошо. Живот у него вроде и не болел никогда. (Здесь секретарь, очевидно, перекрестится и скажет: «Дай бог! Дай бог!»)
Никуда еще не ходил. Пошел к домику Лермонтова, а там кишмя кишат желудочно-кишечные больные. Противно стало. Прошел только мимо. Поплакал. Потом вернулся к себе в одиночку и еще поплакал.
Ну ладно. Хорошенького – понемножку. Всего! Привет и поцелуй всем!
19.03.59. Пятигорск

Матерь, здорово! Вычитай, пожалуйста, прилагаемый рассказик, а затем отдай Олегу… Я вошел в ритм жизни. Чувствую себя хорошо. Мучает твое безденежье. Стоит комом в горле.

Работаю много. Состояние философской уравновешенности и тишины в душе.
Питаются со мной вместе и ходят на процедуры только колхозники и работяги. Интеллигенция в это время года сюда по курсовкам не ездит. Одна бабуся пришла принимать ванну. Санитарка напустила воды, все приготовила и ушла. Пока бабуся раздевалась, вода из ванны случайно утекла. Бабуся легла в сухую ванну и честно пролежала в ней, пока не пересыпался песок в часах – пятнадцать минут. Она из колхоза «Сталинец» с Кубани. Хорошая бабушка. Вот-вот догонит Айову по молоку.
После процедуры она сказала:
– Пользительно, наверное, но холодно больно голой-то лежать… И срамно как-то…
Вот так и живем…
30.03.59. Пятигорск
Брат, я потихоньку вхожу в норму. Все оказывается не так черно, как казалось. Есть и много положительного… В здешней библиотеке полным-полно Хемингуэя в изданиях 32–39 годов. «Смерть после жизни», «Мужчины без женщин», «Победитель не получает ничего» и др. Штуки, от которых кружится голова, но за каждую книгу надо вносить аванс в 30 рублей! Вот суки!
Посылаю «Маньку» («Если позовет товарищ». Т. А.). Отдай его М.С. Довлатовой для перепечатки у ее машинистки. После перепечатки первый экземпляр пошли Нагибину, вложив туда мое письмо к нему… Я проделал большую работу с «Манькой». Сегодня же сажусь за «Чехова» (рассказ «Две осени». Т. А.). Надеюсь расправиться с ним дней за пять. Надоели старые рассказы до тошноты. Хочется скорее начать что-нибудь новенькое.
Срочно сообщи, где Шим, и стоит ли писать ему на московский адрес.
По лермонтовским местам еще не ходил. Здесь полно голых гипсовых баб.
Напиши, как прошло занятие с приемом новеньких ребят в литобъединение.
Я пью воду, которая пахнет дохлым ослом, принимаю ванны и мажу брюхо горячей грязью. В промежутках я пишу рассказы…
30.03.59. Пятигорск

IX

Середина и конец 1950-х годов для Виктора Конецкого – период активного литературного ученичества, поиска своего героя.
С товарищем Эдуардом Шимом он едет к строителям на Братскую ГЭС, где устанавливаются знаменитые ЛЭП-500 (1956), позднее – к шахтерам в Намингу на Удоканское месторождение меди (1961).
По результатам поездок созданы в соавторстве с Э. Шимом литературный сценарий «Своими руками» (16) и киноповесть «Опора» (17); очерк «Хозяева медной горы» (18); рождается замысел книги «Кто смотрит на облака».

«Из устных оценок нашего опуса (сценарий «Опора». – Т. А.) запомнилась одна партийно-номенклатурная: „У вас под каждой опорой по трупу“».

В 1962-м году Виктор Конецкий дает интервью «Леттер Франсез». Интервьюер – Жан Катала (1905 – 1991), писатель, прошедший сталинские лагеря, бывший пресс-атташе посольства Франции.

Я думаю, что власть возмутил сам факт этого интервью. Интервью было противокультовое. Меня вызвали к начальству и приказали покаяться прилюдно, с трибуны Таврического дворца. И я весьма невнятно, но каялся. На арену меня почему-то выпустили между Николаем Черкасовым и Георгием Товстоноговым. Молотил я что-то про то, что рабство в российский народ вбили еще, мать их так, татаро-монголы, которые во всем и виноваты. Самое интересное – перед Богом клянусь – я знать не знал, в чем и за какие грехи мне следовало каяться. Виктор Некрасов мне прислал открытку с двумя словами: «И ты Брут?»

Много лет спустя об этом «покаянии» вспоминал кинорежиссер Алексей Герман: «А как собрали творческие силы Ленинграда по поводу выступления Хрущева? Как драли Товстоногова за то, что он написал на занавесе “Горя от ума” пушкинские слова: “Черт догадал меня родиться в России с умом и талантом”?.. Конецкий буровил тогда что-то несусветное – как тонул на каком-то пароходе, вспомнил, что он коммунист и это дало ему силы всплыть… В зале тут же возник вопрос: а что случилось с остальными?» (19).
Встреча Н.С. Хрущева с творческой интеллигенцией состоялась 7–8 марта 1963-го года в Москве. В Ленинграде его доклад обсуждался на собрании актива работников литературы и искусства Ленинграда 15 марта, с докладом выступил член Бюро ЦК КПСС В.С. Толстиков.

Несколько лет Виктор Конецкий отдал сценарной работе и кинематографу. На киностудии Ленфильмс декабря 1956-го по ноябрь 1957-го он числился сценаристом-референтом. В 1959-м Конецкий приступил к работе над своим первым киносценарием «Полосатый рейс», через год его соавтором стал Алексей Яковлевич Каплер (1903 – 1979).
На экраны кинокомедия «Полосатый рейс» (режиссер В. Фетин) вышла в 1961-м году, а затем зрители увидели фильм «Путь к причалу» (режиссер Г. Данелия, 1962), кинокомедию «Тридцать три» (в соавторстве с В. Ежовым, режиссер Г. Данелия, 1965).

Когда освободили столицу Кампучии от красных кхмеров, то во всех кинотеатрах Пномпеня четыре месяца подряд на всех сеансах шел единственный кинофильм «Полосатый рейс» – именно его предпочли зрители разрушенного города, чтобы научиться заново смеяться.
В моем варианте сценарий был лишен абсолютного смысла, но все-таки у каждого своя глупость, и каждая глупость неповторима и потому интересна.
Каплер объяснял мне, что эксцентрическая комедия без любви – ноль без палочки. Я считал, что любовь это великая и прекрасная тайна. И что максимум пленки надо тратить на уникальную тигровую эпопею, а не на шуры-муры. И что, вообще, шекспировские страсти сыграть способна только Мэрилин Монро. (Сегодня справилась бы Алла Пугачева.)
Каплер сказал, что в любви (как и в кинодраматургии) я ничего не понимаю, а вот он изучил этот вопрос со всеми тонкостями.
Помню, окончательно Алексей Яковлевич сразил меня, когда рассказал обстоятельства своего ареста. Ехал он, фронтовой корреспондент, с передовой в столицу на «эмке» – немцы тогда уже Химки без биноклей разглядывали. Голосует ему парочка красных командиров. Он, конечно, их берет в машину. Минут пять проехали, он их еще «Казбеком» угостил, а потом драматурга-ленинца хлопают по плечу и говорят: «А вот туда налево!» И въехал он на тюремный двор со всеми удобствами.
Итак, люди или звери? Странная дилемма, не правда ли? Отдавая должное искусству и смелости Маргариты Назаровой, создателям фильма ни на минуту нельзя было забывать о том, что настоящее творчество обязательно связано с людьми. Наверное, даже комедиографам следует помнить о горьковском определении литературы и искусства. Он понимал их как человековедение.
Я оказался прав. Почти в каждой рецензии фильм ругали «за любовь». «Роль Назаровой в фильме трудно назвать интересной даже с точки зрения комедийного жанра – слишком уж она трафаретна». «Лирико-романтическая линия фильма провалилась. Она начисто заглушена нарочито огрубленными происшествиями и трюками».

ГЕОРГИЙ ДАНЕЛИЯ – ВИКТОР КОНЕЦКИЙ
ИЗ ПИСЕМ РАЗНЫХ ЛЕТ

Здравствуй, дорогой Виктор!
Вот, приехал в Болшево и решил написать тебе. Вернее, это решение созрело у меня давно, но все как-то откладывал на следующий день. Потом у меня появилась как бы обязанность с утра думать, что я должен тебе написать…
За месяц кончили сценарий. Это пока еще первый вариант, естественно, но кое-чего там найти можно. Он безусловно смешной, с грустью, радостный и, что главное, правдивый. Жалко тебя нет рядом – ты мог бы сейчас здорово помочь, а посылать сценарий в таком состоянии мне не хочется, перепишу – потом пришлю.
Был на совещании в ЦК, видел там много твоих друзей. Они молодцы – выступали умно. Я никогда не думал, что у вас при литературе так много гадов, типа Фирсова, Котова и других. Эти суки выступали с мерзкими черносотенными речами, клялись в любви Кочетову и Грибачеву. Правда, зал по отношению к ним был единодушен, и мы не дали им говорить, но, когда они сходили с трибуны, к ним на шею кидались какие-то гаденыши, целовали, жали руки и поздравляли со смелостью.
Вечером того же дня Юрка Казаков затащил меня в ЦДЛ и там происходило все то же. На мое счастье они сидели в другом зале и я не смог затеять драку.
Лучше всех выступала Ахмадулина. Она стояла на трибуне красивая и трепетная и тоненьким голоском говорила мудрые вещи. Она сказала: «Не понятно, зачем с таким надрывом здесь поют о любви к Кочетовым. Я тоже люблю Пушкина и Блока. И это просто дело вкуса и образования, а не предмет спора…»
Я не выступал. С опухшей харей сидел в первом ряду и подкидывал реплики.
Как у тебя со сценарием? Почему ты ничего мне не говорил, не писал?… И вообще, я очень хочу видеть тебя, собаку.
Как твое здоровье? Напиши обязательно.
Целую, скучаю. Гия.
Это самое длинное письмо в моей биографии.
1968 г.

Георгий Данелия

Георгий Данелия

Здравствуй, друг.

Срок отбыл. Два месяца провалялся в больнице такой желтый, что по сравнению со мной великий кормчий Мао показался бы просто рядовым китайцем. Единственное утешение, что у меня там был свой персональный горшок. Правда, такие были у всех желтушников и пулеметчиков. Пулеметчики – это дизентерийники.
Сейчас на воле. На даче доделываю сценарий. Чувствую себя ничего. Только пока слаб.
Нельзя: ничего есть, ничего пить, находиться на солнце, ходить, трястись, поднимать тяжелое и т. д.
Капитана Афанасьева я знаю. Мы на нем катались с Ниточкиным вокруг Кильдина, снимали всякую дрянь. Один кадр вошел даже в картину. Кораблик неплохой. Мне только не нравится, что он подолгу околачивается около причала. Если так будет и при тебе, ничего в этом хорошего нет.
Вообще в том, что тебе не дали визу, нет ничего хорошего! Ну, ничего, ты немало ждал, подожди еще. Уверен, что это временно.
До десятого буду на даче. Приезжай.
После десятого буду в Тбилиси – приезжай. Я имею в виду июнь.
Я по тебе соскучился. Поцелуй маму и передай ей от меня самый горячий привет.
Гия Данелия.
18.05.68

Дорогой Виктор.

Письмо я тебе написал, это я хорошо помню. Точно так же, как заклеил конверт и надписал адрес. А вот что с ним стало дальше – не знаю. То ли я его отправил, то ли оно лежит у меня на столе в Москве…
Дела мои весьма паршивые. Работать трудновато, актера на главную роль нет, чувствую себя хреновато.
Главное, никак не могу понять, про что я снимаю фильм и как его надо делать. Меня все спрашивают, что я поведаю человечеству, какие мысли будут глаголить с экрана, а я загадочно улыбаюсь: не могу же я признаться, что никаких мыслей у меня и в помине давным-давно нет и что снимаю я не ради идеи, не ради славы, не ради даже денег, а просто так, потому что хочется нырнуть в этот мирок, какой я выдумал, и побарахтаться там, пока меня оттуда не извлекут за волосы!
Тебя я люблю и скучаю без тебя. Думаю, мы с тобой связаны на всю жизнь и еще не раз поработаем вместе. А что? Давай на будущий год махнем куда-нибудь и напишем чего-нибудь непонятное! Если я, конечно, не подохну за это время. Ну, ладно!
Передай самый горячий привет маме.
Целую. Гия.
1971 г.

Здравствуй, Виктор!

Очень скучаю по тебе. Если будет время – приезжай. Правда, я уже не собутыльник – вылечился… но с удовольствием сижу за столом и смотрю, как надираются другие. Если захочешь – черкни.
Дела идут медленно – никак не могу сообразить, как испоганить лучше «Хаджи Мурата» Толстого.
Приезжай.
Наказы:
1. Не поддавайся настроению окружающих еврейских музыкальных уклонистов, не пиши музыку! Ты – молод! Еще рано тебя убивать!
2. Нежно целую твою маму, всех твоих невест и тебя, гад паршивый.
3. Пить бросил недавно.
4. Шпаликов напилил 6 страниц и, удивленный своей выдержкой, пьет третью неделю.
5. Привет. Гия.
1973 г.

Гия, я знаю, что грузины, абхазцы, татары, монголы и евреи есть источник всего зла на земле. Именно поэтому я и решил воскресить на страницах широкой прессы твое бериевское имя. Ты ведь никакой не грузин, а менгрелец или что-то еще более ужасное.

Сколько раз в день тебе ставят клизму с берием (прости, барием)? Два дня назад мне ставили пять раз. Половина берия продолжает сидеть в моих кишках и сегодня.
Гия, хочу поговорить с тобой о похоронах. Конечно в принципе, у тебя, как Почетного Гражданина Тбилиси, на этот счет все будет в порядке. На всякий случай хочу тебе напомнить, что у нас есть бивень мамонта (20). Он уже надпилен. Только что по ТВ передали чрезвычайное сообщение о краже двух мамонтовых бивней из музея в Париже. Каждый оценивается в 1 000 000 долларов. Если учитывать инфляцию, то все равно нам с тобой хватит на такие поминки, которые войдут в историю не только России, но и привыкшей к безумным застольям Грузии.
Убежден, что даже Шеварднадзе так налакается, что поцелует абхазца Искандера, преодолев вашу патологическую ненависть к этому народу. Таким образом, наша с тобой смерть, наконец, принесет мир измученной земле Грузии и Абхазии. Министр иностранных дел будет кусать локти и сам подаст в отставку.
Гия, давай позовем Сашу Володина, Вальку Ежова и напишем еще одну бессмертную комедию. Название я уже придумал: «К Богу в рай!..» Спонсоров я уже нашел: Жириновский, Зюганов, Юра Черниченко, твой близкий друг Станислав Говорухин. Последний мне вчера звонил в четыре часа утра. Был совершенно трезв. И сказал, что хочет сбросить водородную бомбу не только на Шамиля и на чеченцев, но и на всех грузин, лезгин, гамзатовых и даже на Хаджи Мурата. При личной встрече передай этому величайшему засранцу всех времен и народов мой привет.
Я целую тебя, обнимаю и вспоминаю каждый день. Это я уже не шучу. Это, Гия, та правда, которая есть. Держись, вспоминай ледяной прибой у берегов острова лейтенанта Жохова. Пускай всегда будут с тобой собаки и мишки Земли Бунге.
Виктор Конецкий.
1996 г.
X

ИЗ ДНЕВНИКА ВИКТОРА КОНЕЦКОГО

Надо рассказать и о своей болезни. Курить я начал рано, лет в тринадцать. Пишу об этом, т. к. табак и алкоголь в отрочестве действовали на меня схожим образом. Будили веру в мечту. В тринадцать лет я пьянел от махорки, как в шестнадцать-семнадцать от пива и вина. Первые выпивки связаны с первыми получками (очень мало нам платили, когда я был воспитанником военно-морского училища, но все-таки платили). И еще мы продавали пайковый сахар и мыло. Несколько раз в возрасте до 18–20 лет я напивался до отравления и отвращения. Но твердо помню, что с первых глотков алкоголя мне хотелось «добавить». Ощущение «недохватки» сопутствовало уже самым первым выпивкам. Мне было мучительно возвращаться из города в училище, если я не выпил хотя бы пива. Пили «ленинградскую» водку. Кажется, 150 грамм ее стоили 10 рублей. Запивали газировкой. Пили и «плодо-овощное». До двадцати лет ограничивался стаканом водки или бутылкой вина на двоих, но не от отсутствия желания, а от отсутствия средств. На «днях рождения» и других датах я напивался уже тогда. В моей семье алкоголиков не было. Отец любил выпить, но со вкусом, под хорошую закуску, только в субботу. В сознательном возрасте я никогда не видел отца пьяным. Иногда в увольнении отец угощал меня водкой под хорошую по тем временам закуску. И когда я шел домой в увольнение, то уже предвкушал, что выпью. В юности у меня были приступы нечеловеческой беспричинной какой-то тоски. Я способен был от тоски кусать подушку и кататься по дивану. Моим самым типичным времяпрепровождением в возрасте 18–22 лет в увольнении было выпить и ходить по набережным, хотя замкнутым я никогда не был. Просто мне часто было тошно. Такие приступы тоски у меня бывают и сейчас.
Друзья мои той поры все были многочитающими, думающими ребятами. Все они стали алкоголиками. Самый близкий мне парень потом покончил с собой – повесился. С другим я случайно встретился много лет спустя в Бехтеревке.
В 23 года я стал офицером в Аварийно-спасательной службе СФ. Там мы пили почти ежедневно, т. к. получали много спирта – и на промывку водолазных шлангов, и на аппаратуру. Не пили только в море. Но во время проведения спасательных операций тоже пили. И главной мечтой было – попасть в Мурманск и выпить в ресторане. Это в какой-то степени связано было и с женским вопросом, т. к. женат я не был.
Должен сказать, что уже к этому времени девушка – моя первая, еще детская любовь – уже почувствовала, что я пью больше других. У нее было обостренное чувство омерзения к выпившим. Вскоре она вышла замуж.
Флотская дисциплина даже в АСС все-таки держала меня, в пьяном виде я «погорел» только один раз, опоздав на корабль к отходу.
При всем этом я вылечил язву желудка в Арктике в 55-м году. Спиртом и сгущенным молоком. Уже тогда мне редко хотелось закусывать.
Первый рассказ в конце пятидесятых весь написан в ненормальном состоянии. Затем писать в пьяном виде больше никогда не мог, хотя и неоднократно пытался.
Потом, когда плавал на судах БМП, то ответственная и тяжелая работа заставляла держаться.
Борьба с болезнью растянулась на всю жизнь. Но ни доктор Урбанович в Бехтеревке, ни Шичко, ни Рябоконь, ни знаменитая «эспераль», привозимая Мариной Влади для Высоцкого и через него попадавшая к его знакомым, – ничто не помогало избавиться от тяги к водке.
Курс в Бехтеревке – в 1963 году – был два месяца. И я вел очень подробный дневник. Вот уж где узнаешь свой народ «изнутри», так это в наркологическом заведении. Например, в одной палате со мной лежал солдат, который позировал Непринцеву для Василия Теркина. Картина, кажется, называется «На привале». Там же я узнал, что «Бехтерев был отравлен Сталиным», ибо он был великим диагностом и после какого-то консилиума у вождя вякнул нечто о шизофрении.
После лечения не пил год. Это был очень тяжелый год. Я чувствовал какую-то неполноценность. Но работал много, хотя работал, принуждая себя, без внутреннего удовольствия от работы. Я не помню, какая причина или повод помогли мне «сорваться». Я запил очень сильно. Затем, чтобы подкрепить слабеющую волю, ушел плавать. Один мой столичный друг рекомендовал доктора Рябоконя в Москве. И я потом поехал лечиться туда. Это очень мучительное лечение, но мне оно не помогло вовсе. Лечилась у Рябоконя масса столичных художественных знаменитостей. А потом выяснилось, что он шарлатан и его нормально посадили.

XI

Первым руку помощи протянул капитан дальнего плавания Ю.Д. Клименченко (1910 – 1975). По его просьбе Виктор Конецкий в мае 1964-го года был зачислен в Ленинградский Отряд экспедиции спецморпроводок речных судов МРФ старшим помощником капитана на сухогрузный речной теплоход СРТ-760. Шли из Ленинграда в Салехард с заходом в бухту Варнека (Набережная Лейтенанта Шмидта – Балтийский канал – Архангельск – Вайгач – Салехард).

После короткого перерыва сухопутной жизни я вернулся в моря – теперь уже на торговый флот, где и прошел путь от четвертого помощника капитана до капитана дальнего плавания. В 1983 году получил диплом капитана дальнего плавания. Одновременно вел дневники и писал книги. Большинство книг на морском материале. Место действия моих героев (а главный из них я сам) – весь Мировой океан – планету я обогнул раза три, но большую часть морской жизни плавал в Арктике. Был и в Антарктиде. Никогда не был в Канаде и в Австралии.

С 1964-го года Виктор Конецкий совмещал морскую работу с литературной.

Моя литературная судьба счастливая: печататься начал рано, регулярно выходят книги, писал и печатал только то, что печатать считал нужным. В столе ни одной рукописи не лежит. Конечно, бит бывал крепко и урон по текстам нес большой, но, будучи по натуре сутягой и занудой, один раз даже до Городского суда дошел и выиграл процесс против журнала «Нева», когда был обвинен в идейной порочности. И не буду здесь врать: приятно вспомнить!

ИЗ ПИСЬМА СОТРУДНИЦЕ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ»
ГАЛИНЕ ДОЛМАТОВСКОЙ

Галя! Слово и дело! 15 июля в 10 часов состоится суд между мной и журналом «Нева». Из-за «Соленого льда». Они мне его завернули, я напечатал в «Знамени». Они попросили какую-нибудь рукопись вместо этой. Я не дал. Они попросили назад аванс. Я не отдал. Теперь будет интересный суд, которому я хочу дать возможно большую огласку, если, конечно, это удастся.
…Рубка будет идти на самой принципиальной основе – о произволе редакций, об авторском праве и т. д.
Бери командировку и приезжай. Объясни, что дело идет о литературном процессе, а они не так часты.
Я был очень удручен твоим письмом и свиданием с Аксеновым. Совсем вы затухли. Скоро морфий колоть начнете. Но что мне с вами делать-то? Я сам на дне.
Виктор Конецкий
07.07.66

1 января 1965-го года в «Литературной газете» был опубликован рассказ Виктора Конецкого «Невезучий Альфонс» (глава из книги «Соленый лед»). В сентябре – октябре в журнале «Знамя» – главы книги «Соленый лед», которые были отклонены для публикации журналом «Нева».
Публикация «Невезучего Альфонса» вызвала взрыв негодования. В апреле в «Литературной газете» было напечатано письмо курсантов Львовского высшего военно-политического училища под заголовком «Рассказ нам не понравился».
«Нам показалось, – писали курсанты, – ЧТО ИЗОБРАЖЕННОЕ НЕ ИМЕЕТ НИЧЕГО ОБЩЕГО С ЖИЗНЬЮ СОВЕТСКИХ СОЛДАТ. Автор собрал в кучу несколько сомнительных армейских анекдотов и под видом юмора преподнес читателю…
В. Конецкий постарался “осовременить“ анекдотцы некоторыми характерными деталями. К ним принадлежит усатый таракан, который, попав в сигнальное устройство горизонтальной наводки, вызывает залп орудий главного калибра по флагманскому кораблю; ленинградский (может, санкт-петербургский?) ресторан “Восточный“, где встречаются однокашники Альфонса; веселенькая старушка, дымящая “Байкалом“…
…Неужели у писателя… не нашлось других слов, других красок?…»
«Плохим новогодним подарком читателям» назвал рассказ подполковник К. Чебулаев в статье «Странные ассоциации Виктора Конецкого» в октябрьском номере журнала «Коммунист Вооруженных Сил».
«Всякий, – писал он, – кто наберется терпения и до конца прочитает “Невезучего Альфонса“, легко убедится, что это вымысел, порочащий советских офицеров…
Ведь неискушенный, незнакомый с армейским и флотским укладом человек может и впрямь поверить В. Конецкому, чей взгляд приметил в военной среде лишь неудачников, забулдыг, безвольных, тупых, невежественных людей. Автор видит все только в мрачном свете, все чернит – от солдата до маршала…»
Вскоре после этих публикаций редакция журнала «Нева», отклонившая рукопись «Соленого льда», подала на автора в суд, полагая, что автор нарушил договор, заключенный с журналом, и потребовал вернуть аванс, полученный при подписании договора на рукопись. В иске к автору редакция заявила, что предоставленная к публикации рукопись меньшего объема, чем предусматривал договор, и сдана она с опозданием.
Аванс «был пропит и отдавать было нечего», но это было не главное.
Суд состоялся в здании Городского суда на Фонтанке. Журнал представлял зам. главного редактора В.Н. Кривцов.

Я работал в меру своих способностей и на том материале, который мне давала жизнь. 18 мая 1965 года получил заключение Редакционной комиссии. Рукопись отклонялась полностью и целиком. Редакция считала ее «печатание нецелесообразным». Что-либо исправить, вычеркнуть, сократить или дописать не предлагалось. Тогда я понял, что договор мой с издательством можно считать расторгнутым. В ноябре из письма Кривцова я узнал, что издательство хочет перезаключить со мной договор на любое другое мое произведение, чтобы перекрыть аванс. Я отказался. К этому времени моя рукопись была напечатана в «Знамени» (№ 9–10), – я считал, что договор с «Невой» расторгнут еще в мае. Кстати, в «Знамени» моя рукопись была опубликована с некоторыми сокращениями и без переделок. Я считал, что согласно авторскому праву, единственным основанием для истребования с меня аванса, может быть недобросовестность моя в той рукописи, которую я представлял. Меня упрекали в том, что я не описал места, в которых побывал, что не дал портреты моряков-перегонщиков, передовиков. Для того, чтобы написать эту рукопись, мне пришлось сделать очень тяжелый рейс из Ленинграда до Салехарда, на который я затратил около восьми месяцев. Мне не ясно, почему издательству потребовались портреты передовиков-перегонщиков. Я написал портрет своего друга Славы, погибшего на подлодке. И портрет Кобылкина – хорошего, чистого человека. Об этой главе было сказано, что она надумана, вываливается из общего тона и т. д. Оставлю в стороне вопрос, что понимать под понятием «портрет». Но в любой рукописи – основным портретом является портрет того, от имени которого ведется рассказ. А люди, которые тебе встретятся впереди, не всегда соответствуют твоему творческому кредо.
После публикации рукописи в «Знамени» я узнал, что она переведена в Москве на французский язык и вышла огромным тиражом. А наиболее спорная глава «Невезучий Альфонс» опубликована в США в журнале «Советский Союз», издателем которого является советское правительство.
Для меня меркантильный вопрос – должен ли я возвращать журналу аванс или нет – это только начало большого разговора об авторском праве и бессилье любого автора перед редакциями. Считаю, что истинная причина отказа журнала печатать мою рукопись – перестраховка.

Журнал «Советский Союз» из Америки привез Андрей Вознесенский. Суд Виктор Конецкий выиграл. Отдельным изданием книга «Соленый лед» вышла только четыре года спустя. До 1981-го года журнал «Нева» произведения Конецкого не публиковал.

Бригада «Литературной газеты» в Воркуте. Ю.Друнина, А.Каплер, Г.Долматовская, М. Дудин. 4 января 1964 г.

Бригада «Литературной газеты» в Воркуте: Юлия Друнина, Алексей Каплер, Галина Долматовская, Михаил Дудин. 4 января 1964 года.
Из личного архива Г.Е. Долматовской.

ИЗ ПИСЬМА ГАЛИНЕ ДОЛМАТОВСКОЙ

Галя, любовь моя! Когда ты испускала вопль о помощи, я рулил вдоль Адриатического моря по горной дороге или смотрел стриптиз.
3 сентября я в роли спецкора убываю в Архангельск, а потом в Арктику на «Воровском», который первый раз в истории тащит туристов к белым медведям.
Я очень надеюсь, что ничего с тобой серьезного не произошло. Вот если бы я с тобой когда-нибудь согрешил, то от твоей телеграммы уехал бы даже не в Арктику, а в Антарктиду. Мужчины-грешники боятся таких телеграмм больше, чем медведей любых раскрасок.
Суд я с блеском выиграл, но никто, конечно, ко мне и близко не подошел – боятся портить отношения с главным редактором Поповым.
Целую лапу! Привет всем!
Виктор Конецкий. 30.08.66.

В ПРЕЗИДИУМ IV ВСЕСОЮЗНОГО СЪЕЗДА
СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Я получил письмо А.И. Солженицына о цензурном произволе в нашей литературе и должен заявить, что полностью разделяю всю тревогу и боль, которыми переполнено это письмо.
Цензура наша есть вопиющее нарушение нашей Конституции. Она не подконтрольна обществу, конъюнктурна и не несет никакой ответственности за изуродованные художественные ценности. Писатель лишен даже такого элементарного права, как лично встретиться с цензором и в диалоге защитить свою точку зрения и истинность своих положений. Явным признаком цензурного произвола является зависимость от географии места. Чем дальше от Москвы, тем ужаснее условия литературной жизни.
С презрением к самому себе должен заявить, что эта «цензура», это угнетение ею художественного сознания уже оказали на меня, на мой разум и творчество, вероятно, необратимое влияние. Внутренний цензор говорит знаменитое «не пройдет» еще до того, как приступаешь к работе. Таким образом, цензура, имея беспредельную власть, нравственно развращает писателей с первого дня их появления на литературный свет. Потери от этого для общества невосполнимы и трагичны.
В юбилейный год советской власти цензурный произвол и самодурство достигли апогея, что является кощунственным.
Итак, я полностью присоединяю свой голос к выступлению А.И. Солженицына. Вопрос о цензуре должен быть включен в повестку дня Съезда и обсужден. Я не согласен только с тем, что вопрос этот возможно формулировать в такой максималистической форме, как это сделано А. И. Солженицыным: «упразднение всякой явной или скрытой цензуры на художественные произведения». Вероятно, формулировка должна быть выработана коллективно. Ибо во всех государствах, при всех режимах, во все века была и необходима еще будет и военная, и экономическая, и нравственная (порнография) цензура. Я предлагаю Съезду добиться запрещения уродливой формы негласной цензуры, дать право личной встречи с цензором и право апелляции в высшие цензурные инстанции и в конечном счете к Правительству. Я считаю также, что Союзу писателей должно быть гарантировано право вмешательства в цензурные тяжбы и он должен защищать произведения своих членов перед Правительством.
Я полностью согласен с каждым словом второго раздела письма-выступления А.И. Солженицына.
По третьему разделу я должен заявить, что только вчера, из письма А.И. Солженицына узнал о том, что он обращался в правление СП РСФСР с просьбой о защите от клеветы, хотя я должен был бы быть информирован о таком заявлении русского советского писателя, ибо являюсь членом ревизионной комиссии Правления.
Все вопросы, поднятые А.И. Солженицыным в его письме на имя IV Съезда советских писателей, есть корневые и главные вопросы нашей литературы, а значит, и нашего народа, нашей страны. Время их решения назрело с беспощадной исторической необходимостью. Никто никогда не простит делегатам Съезда, если они опять уйдут от сложности этих вопросов в кусты.
Член Ревизионной комиссии Правления СП РСФСР, член Правления Ленинградского отделения СП РСФСР В. Конецкий. 20 мая 1967 г.

В 1967-м году в журнале «Знамя» (№ 11) были опубликованы ответы Виктора Конецкого на вопросы литературной анкеты «Художник и революция». После отправки материала в журнал он ушел в рейс на т/х «Вацлав Воровский». А вернувшись, увидел в журнале свой текст, опубликованный в сокращенном виде. Снято было, в частности, упоминание об Александре Солженицыне.
Конецкий вернул журналу авторский гонорар в размере 21-го рубля и отправил письмо на адрес главного редактора журнала В.М. Озерова, в котором требовал объяснить причину столь вольного обращения с его текстом.
Озеров откомандировал в Ленинград Е.А. Кацеву (1920 – 2005), сотрудницу журнала. Во время войны старшина 2-й статьи Евгения Александровна Кацева служила военным переводчиком. Именно так она и представилась Виктору Конецкому, появившись в доме писателя с предусмотрительно купленной бутылкой водки.
Инцидент был улажен, ибо впервые в истории советской печати «толстый» журнал был вынужден извиниться на своих страницах перед автором. Правда, извинились перед Конецким весьма лукаво, сообщив, что редакции не удалось согласовать с автором необходимые поправки и сокращения «по техническим причинам» (Знамя. 1968. № 3). Разумеется, «купюры» приведены не были (21).
Дружбу с Е.А. Кацевой В.В. Конецкий сохранил до конца своей жизни.

Е.А. Кацева и А.М. Городницкий

Е.А. Кацева и А.М. Городницкий на вечере,
посвященном 75-летию со дня рождения В.В. Конецкого.
Москва, 2004 год.

ИЗ ПЕРЕПИСКИ С А.М. БОРЩАГОВСКИМ (22)

Дорогой Виктор Викторович!
Ваше письмо пришло через несколько минут после того, как я закончил читать Ваш рассказ в «Знамени» («Еще о войне». 1962. № 11. – Т. А.). Мысль о трудностях (творческих, внутренних, неизбежных) очень точно подкрепляется этим рассказом. В чем он нов (для Вас) – его полнота, неторопливость, будничность даже, обыкновенность (ей не мешает роковая случайность, спрятанная в сюжете), и, прежде всего, та психологическая емкость и противоречивость, при которой не так-то просто сказать, кто прав и кто виноват, а, точнее всего, виновата война, создающая такие поля напряжения, такие испытания и такую крутость… не поверил я только одному эпизоду – это когда Мария «впадает в грех». М. б., я и не могу доказать своей мысли, это даже не мысль, а мое чувство – обычно точное, ощущение фальши, легкого пути, «чужого», а не Вашего решения…
В № 11 «Нового мира», как Вы уже, вероятно, знаете, будет напечатана повесть «Один день Ивана Денисовича», которая будет немаловажным этапом стремительного роста нашей литературы. После нее многое, попросту, нельзя будет принимать за литературу.
И все равно в декабре бездарность организует плотную круговую оборону, они ведь даже не понимают внутренней требовательности и степени зрелости многих молодых, которых они все еще готовы снисходительно похлопывать по плечу. Я только сейчас, после доклада познакомился с молодыми москвичами и жить мне стало интереснее и лучше.
Черноуцан (23) говорил мне, что получил Ваше письмо. Он очень сочувственно отнесся к Вашей идее загранплавания. Вероятно, нужно напомнить ему о письме, дел у него сейчас по горло. Желаю Вам успехов и всяческого добра!
Дружите ли Вы с Пановой? Это редкостный человек и умница.
Жму руку. Ваш Александр Борщаговский. 8 ноября 1962 года

Дорогой Александр Михайлович!

Получил Ваше письмо с разбором «Еще о войне». Я согласен с Вами в критике самой «встречи». Мне еще и самый конец не нравится. И еще одна слабость есть. Какой-то налет литературности. Особенно в частом повторении «медлительной воды реки». А по психологическому ходу рассказа – я доволен им. Мне трудно даются женщины, потому и тренирую себя сейчас в их писании.
Не попадалась ли Вам на глаза моя «Повесть о радисте Камушкине» в девятом номере «Невы»? Там есть несколько кусков прозы, которые получились, а во всем остальном оправдание у меня только в том, что писал я повесть до 22 съезда. Если прочтете и напишете мне пару строк, то буду весьма благодарен Вам.
«Новый мир» № 11 еще не приходил в Ленинград. Очень обидно читать рецензии на произведение, когда сам его не читал.
Как Вы относитесь к повести В. Максимова в «Октябре»? Второй раз читаю его произведения, и второй раз прекрасный материал и хороший язык портит открытая назидательность. Он строит сюжет на «подобрении» или «прозрении» героя. И делает это слишком открыто. Думаю, что это происходит от недостаточной еще опытности. А пойдет он, мне кажется, далеко, если, конечно, не сопьется.
Водка бушует вокруг двенадцатибалльным штормом. Вот еще трудное и страшное наследство прошедших лет. Оно унесет очень много талантов.
Сегодня получил приглашение на Совещание молодых писателей в Москву. Не знаете ли, когда оно точно начнется? Анкета, которую прилагают к приглашению, чрезвычайно глупая. Ее даже хочется пожевать и выплюнуть. Может, это просто моя особая нелюбовь к анкетам.
Желаю Вам всего славного!
Жму руку. Ваш Виктор Конецкий.
25 ноября 1962 года

Дорогой Александр Михайлович!

Пишу вам из больницы. Прихватило недугом…
В воздухе опять запахло паленым. Ничего уже месяц целый не делаю. Погода все не устанавливается. Все поздняя осень, деревья черные, небо низкое. Из первого снега больные лепили баб, бабы быстро оплыли. Теперь вместо них лужи.
Порядочных мыслей в голове нет. Все, что Вы говорите о «Камушкине» (24), – правильно.
Знаете, у меня к критике странное отношение. Мне кажется, что сам я все знаю о слабых вещах в моем писании. Знаю больше, чем кто-либо другой в мире. Когда я заканчиваю писать, то мне так противно все сделанное, так видны все прорехи, так легко в них ткнуть пальцем, что кажется, весь мир это видит. Но сделать с этими недостатками я ничего не могу. Не хватает таланта и сил. Сложившийся материал уже не поддается исправлению. Понимаете?
Вероятно, надо копить опыт. Мало пишем. Ваши замечания о «Камушкине» равны моим. Сейчас я все читал письма Чехова и рядом с его способностью к работе – все знакомые мне писатели пишут очень мало и в очень узком диапазоне. Диапазон определенных типов и социальных явлений, которые повторяются из произведения в произведение.
Это, конечно, связано еще и с тем, что социального анализа мы боимся; классовых типов, которые сейчас очень взаимно проникли, мы тоже боимся. Т. о. типичность характеров весьма относительна и чаще всего связана только с очередным политическим моментом в жизни общества (внешним).
Отсюда, я думаю, и слабость романов. Рассказ, и главным образом — аморфная, короткая повесть – получается сейчас лучше. Очень заметно это на Тендрякове.
Солженицына я прочел (25). Мне не очень люб сам герой. Есть в нем кое-что из того, что делало возможным на Руси во все века держаться несправедливости. Это хорошо, что такой герой написан. Но дурно, что истолковывают его шиворот-навыворот. Думаю, что духовный идеал Солженицына (в глубинах его души) уходит в религию. Не знаю, может ли она помочь в поисках истины сегодня. Несколько хотелось подчистить ткань повести от русопятства (не в смысле бранных выражений, конечно). Хуже всех написан капранг. Но он же и больше всех нравится мне.
Насчет плавания. Все опять сорвалось. Из ЦК письмо обычным порядком переслали в министерство. Зам. начальника отдела кадров написал, что ничем помочь не может и не хочет. Все дело в том, что меня не пускают за границу. В свое время писали на меня доносы в широком диапазоне – до того, что ночами я бью свою мать. И последствия этого аукаются до сих пор. А плавать надо. Явственно ощущаю необходимость потереться в обычной жизни. Надоели рестораны и всякая окололитературная болтовня, и Дом кино, и рожи Холоповых на собраниях.
С Максимовым я тоже с Вами совершенно согласен. Обозленность на все (закономерная и правильная, и причинно обусловленная его биографией) мешает. Шоры появляются из-за нее. Лучшее лекарство – успех, деньги, квартира, а за ними – заботы о своем здоровье, физическом здоровье, которое к тому моменту уже находится в необратимом состоянии. Но если успеть подлечиться, то появится и некоторый оптимизм. Таких людей, как Максимов, сейчас на Руси много, очень честных, неподкупных. И – в морях. Самая слабая черта в этих людях – удовлетворение, садистская приятность на душе от каждой новой неприятности, несправедливости, удара. А самая сильная черта – полное отсутствие страха. Страх атрофировался. Потому, кстати, такие люди просто кончают самоубийством. Они и смерти давно не боятся.
Простите, что «запсихотеоретизировал». И за орфографию простите (всегда даже перед машинистками стыдно).
Дай бог и Аксенову, и Солженицыну, и Максимову, и Казакову. И очень хорошо, что все они до чертиков разные.
Поздравляю Вас с наступающим. Будьте счастливы и пусть Ваши близкие тоже будут счастливы и радостны.
Виктор Конецкий
19.12.62

Дорогой Виктор, хотелось бы ответить на Ваше письмо подробно и даже «исчерпывающе», но боюсь, что не сумею. Я за последние дни издергался, а через день еду во Францию и нужно до отъезда переделать бездну важных и совсем неважных дел.

…Я обрадовался, что Вы так написали о Солженицыне. Я внимательно наблюдал его, и Вы, вероятно, правы даже насчет «религиозности» (не в прямом и примитивном смысле) Ивана Денисовича, и не мой герой, но то, что вот так написан, это великий подвиг. Ибо – это правда, это огромная правда, правда о целом народе. Не только о политических, но и о тех, кто отсиживал за 10 кг зерна. Это о лагере, как о чем-то столь же нормальном и обыденном, как жизнь любого городского квартала. Одним словом, хочу сказать, что то, что Вы ставите в упрек, что делает Шухова не очень «любым» (для Вас) – во всем этом его широта и глубина. Думаю, что два рассказа Солженицына, которые Вы прочтете в «Новом мире» в № 1, произведут на Вас более сильное впечатление, особенно «Случай на станции Кречетовка». «Двор Матрены» («Не стоит село без праведника») это настоящая классика и потому кажется, что все это уже было (Толстой, Бунин), а «Кречетовка» с поразительным финалом и фигурами. Она более нервная, более современная. А вообще, откровенно социальный писатель и дай ему бог удачи. Но то, что Вы, человек другого времени, не прощаете Шухову его рабство, доброй скотинки в нем, – это очень хорошо. Иначе все это было бы бессмысленно, все должно было бы остановиться.
На днях прочел роман В. Максимова «Двор посреди неба» (рукопись, конечно). Это о 1937 годе и о более ранних временах, и вообще о всей нашей жизни. Очень мрачно, трагично, и в таком виде немыслимо, но как это сильно! Сколько боли, гнева, точных наблюдений и поразительных деталей. Мы читали втроем – Бондарев, Бакланов и я, спорили, разошлись в оценке самой возможности напечатать такое, но таланту порадовались все в равной мере. Будет страшно, если этот человек сломается внутри, а он какой-то неспокойный, сам как глава от этого романа.
Не хворайте в будущем году. Удачи Вам – максимально доброго состояния духа – чтоб писалось. Вы это хорошо делаете.
Ваш Александр Михайлович Борщаговский.
27 декабря 1962 г.

Дорогой Виктор Викторович!

Пробовал несколько раз дозвониться до Вас, но телефон упорно молчит. Я получил Ваше письмо. Искренне рад Вашим добрым словам о докладе. Дело здесь не в «авторском» самолюбии, все много смешнее, не мне Вам рассказывать. Я хотел в докладе заявить определенную позицию, которая одним кажется элементарной (с нормальной точки зрения так оно и есть!), у других вызывает бешенство, ярость. Хотя все выглядит сегодня благополучно, борьба еще вспыхнет в декабре или позднее. Чиновники от литературы попытаются взять реванш, все – до дома на Воровского. Они против нарушения равновесия, против литературы, которую нельзя «контролировать» по самой примитивной шкале. Им, в сущности, нужна одна книга о деревне, одна об интеллигенции и т. д. – литературы так называемого «частного случая», за которым стоит явление, литературы честно исследующей множественность характеров, «варианты» (как в науке) они не хотят. И, особенно, литературы… талантов.
Но их время ушло. Я в этом убежден, хотя и не являюсь розовым оптимистом. Просто ушло. Идущий процесс необратим. Вчера я писал для «Британики» (Ежегодник «Брит. Энц.») небольшую статью – «Советская литература». Пришлось мысленно обозреть 1962 год, год не очень богатый (в прозе), и суть процесса обнаружилась со всей очевидностью. Даже статья Трифоновой для «Британики» 1961 года не могла быть такой, все застилал дымок живых классиков. Классики это хорошо, они-то как раз и верят в молодость и радуются ее успехам, но могучая когорта «пластиковых» классиков (из синтетических материалов) – она не хочет такой быстрой смены поколений и такого движения.
Одним словом, будет еще весело. Это меня не смущает. Если дадут слово, я скажу все и резче и увереннее.
Мне давно хотелось написать Вам, особенно после «Завтрашних забот». Я Вашу работу в прозе не только понимаю, как новую и очень многообещающую, но еще и люблю читательским нутром, селезенкой, вообще всем, что в человеке живет и чем он жив. Я и в докладе постарался это выразить, правда бегло. Вы один из тех писателей, чье существование и чей труд делает для меня лично вполне осмысленной и обнадеживающей всю литературную нашу перспективу. И я был рад узнать, что К.Г. Паустовский точно так же высоко ценит Ваши книги, а это человек безошибочного чутья и прекрасного сердца.
Если будете в Москве – найдите меня.
Желаю Вам успеха и счастливого плавания.
Жму руку. Ваш Александр Борщаговский.
Без даты

А.М. Борщаговский

Александр Михайлович Борщаговский

Дорогой Виктор, я не ответил Вам сразу, а потом уже хотел дождаться хоть какого-то «завершения» сюжета и тогда написать (26). Вашу просьбу выполнить буквально я не мог. Никто не собирался дать мне слово на съезде – его не дали очень многим делегатам съезда, из числа тех, кто мог бы отважиться на серьезный разговор о литературе и о нашей жизни, кто мог бы выступить вполне самостоятельно и независимо. Об этом Вы, конечно, теперь уже знаете и имеете представление об уровне и характере съезда.
Насколько мне стало известно, тот, кому Вы послали первый экземпляр своего письма, не передал его (27), потому мне пришлось передать в секретариат съезда, вполне официально, свой экземпляр. Я это сделал на следующий день после того, как получил письмо от Вас. В президиум съезда его передал член секретариата съезда – Сережа Крутилин. Демократический уровень съезда дошел до того, что просто попасть в президиум было невозможно, поскольку вход в помещение президиума… охранялся. Нужно было подолгу вертеться вблизи входа, дожидаясь кого-нибудь из членов президиума.
Вы уже знаете, что писем было очень много, писем такого характера, как Ваше. К чести писателей-москвичей нужно сказать, что очень многие из них нашли возможность выразить свое отношение и к письму Солженицына, и к его драматической судьбе, быть может, более драматической для литературы, чем для него самого. Некоторые заживо приписавшиеся к классике литераторы не понимают, что они останутся в литературной хронике века не как создатели худосочных произведений, а как гонители великого таланта.
Теперь сюжет, кажется, доигран. Все еще сохраняется в тайне, но известно, что был большой секретариат, с приглашением и Александра Исаевича, с заботливым ограждением его от… сквозняков, но без малейшего желания оградить его писательские, гражданские и человеческие права. Напротив, письмо его квалифицируется как враждебная вылазка, как клевета, вместо того чтобы увидеть в нем крик души и мужество, настоящее мужество, к которому мы, пожалуй, и не привыкли. Против осуждения письма голосовали только двое – Симонов и Салынский, да и Твардовского просто не было. Возможно, что мы вскоре прочитаем даже официальное, на манер министерских, уведомление обо всем этом трагическом деле. Тогда будет поставлена и бюрократическая точка.
Вот все, что я могу написать Вам по этому поводу, а еще поблагодарить Вас за то, что Вы написали свое письмо, за то, что Вы в нем написали, и за доверие ко мне.
Крепко жму руку. Ваш Александр Михайлович Борщаговский.
17 июня 1967 г. 

XII

ИЗ ДНЕВНИКА ВИКТОРА КОНЕЦКОГО

Литература начиналась для писателя моего поколения не с постановки проблемы, а с борьбы за написанное и сказанное. Пишется литература кровью и обязательно при риске. Если правду говорить безопасно, значит, это какая-то подозрительная правда. И пусть никто не обольщается, что положение изменится, ибо покой нам только снится.
Страшнее цензуры для писателя нет ничего. Мало я написал о службе на Севере – ни один Главпур не пропустил бы того, что знал и видел я, болтаясь на спасателях. И так во всем.
Какой все-таки противный Ваш Василий из «Конца недели» (рассказ 1965 г. – Т. А.). Жаль, что медицина на этот раз не подкачала и его удалось выходить! – это мне читательница пишет. Не медицину надо благодарить, дура, а цензуру! Тема смерти была в нашей литературе как бы под запретом. Не прямым запретом, но все же… Финал требовался оптимистический, и баста. На этом псевдооптимизме мы и погорели…

ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ ЖУРНАЛА «ЗВЕЗДА»
(1975 год)

Ответ на замечания редакции, сделанные на полях моей рукописи «О поездке в Новосибирск» (28).
Мой текст: «Я тогда впервые не только понял, но и почувствовал, что мир стоит на угрозе глобальной смерти».
Замечание: «Это глубоко реакционная концепция».
Сегодня партия считает, что в результате третьей мировой войны в пламени водородных бомб погибнет человеческая цивилизация. И, таким образом, погибнет всякая возможность построения коммунизма, ибо коммунизм возможен только на базе всей человеческой цивилизации. США и НАТО считают, что в результате водородной войны количественно погибнет не все человечество. У обеих сторон водородное оружие, носимое подводными лодками, имеет официальное название «оружие устрашения» или «оружие возмездия» (в отличие от стационарных ракетных установок). Стационарные установки уничтожаются опережающим ударом агрессора. И тогда агрессор получает возмездие с подводных лодок, даже если атакованная агрессором страна целиком погибла в водородном пламени. Миролюбие адвоката Никсона и футболиста Форда стоит на страхе перед глобальной гибелью. И это знают даже солдаты-первогодки. Наши солдаты-первогодки. А вот в Китае я, например, внесен в список нежелательных иностранцев и не имею права сойти на берег с борта судна, так как являюсь автором сценария кинокомедии «Полосатый рейс» (Эти сведения В. Конецкий получил от вернувшегося из Китая К.М. Симонова. – Т. А.). Китайские политики посчитали эту комедию выпадом социал-империалистов против теории «бумажного тигра» – так они называют водородную бомбу и угрозу третьей мировой войны. Они следуют «глубоко революционной концепции». Мне почему-то кажется, что в позиции автора замечаний на полях моей рукописи и китайской точкой зрения намечается какое-то сходство. А вам теперь так не кажется?
Мой текст: «Нашу литературу чести в мире уважают, классиков ее переводят и изучают. Но не она потрясла мир. Мир и до сих пор вздрагивает от нашей литературы совести». (Это о классической литературе 19 века).
Замечания: «И тут многозначительная поверхностность».
Мой текст: «Честь искушает, но часто никуда этически не ведет, хотя блестит ярко. Совесть близкая и часто тусклая, искушать она не способна, она тихо живет».
Замечания: «Честь и совесть категории – очень совпадающие».
Мой текст: «Пушкин будет в веках спасать и защищать нас от рационализма и одиночества».
Замечания: «Зачем спасать от рационализма?».
Действительно, зачем спасать от рационализма? Почему Конецкий на этот симпатичный рационализм лезет? А давайте тогда вспомним, что рационализм значит. Первое философское значение – «идеалистическое направление, отрывающее мышление от чувственного восприятия». Второе – обычное, книжное значение – «рассудочное отношение к жизни». В Даля: «Рационалист – умник, разумник, рассудочный человек, верующий только в свой разум и ничего больше не признающий». Симпатичный парень, правда? И тех и других рационалистов Ленин прихлопнул одной фразой: «Не может быть человеческого искания истины без человеческой эмоции» (цитирую по памяти). Почему сейчас угроза рационализма сверхактуальна? Потому, что западный мир стоит на бизнесе, а бизнес – это голый рационализм, то есть выгода любой ценой – без духовных целей, без разбора средств. Как моряк загранплавания, я ежечасно сталкиваюсь с бизнесом и его представителями. И я вижу, с какой опасной легкостью мы, советские «деловые» люди, усваиваем рационализм бизнесного мышления: выгода для судна, для пароходства, для страны – любой ценой! С волками жить – по-волчьи выть! Возможность проникновения такого стиля мышления в нашу систему с каждым днем больше, ибо вам трудно себе представить, в каком размере растет сейчас фронт наших людей, приходящих в соприкосновение с миром бизнеса. Посмотрите на своих детей – вы не замечаете у них меркантилизма, то есть самого мерзкого рационализма?..
Правда, ярый противник защитник рационализма плохо владеет своими эмоциями: «многозначительная поверхностность», «шутовство», «ерничание», «кощунство» (4 раза), «литературщина», «сомнительный закон», «мысли поэта Смертяшкина», «душа, вычитанная из книг и вычитанная не критически», «ничего себе концепцийка», «это глубоко реакционная концепция» и, наконец, «все – в дерьмо?»…
Мой текст: «Наши клетки питаются куриными яйцами, хлебом, т. е. яйцами пшеницы или мясом, т. е. такой сложнейшей системой, какой в свою очередь является корова. И все эти чудеса природы, всю сказочную сложность зародыша жизни – яйца или зерна – наш организм превращает в экскременты, т. е. в нечто близкое хаосу, оставляя себе их сложность».
Замечания: «Все – в дерьмо?..»
Автор вопроса о дерьме почему-то не заметил слов: «…оставляя себе сложность». А это пересказ удивительных по глубине и внутренней эстетичности мыслей Шредингера о том, как человек «пьет порядок» из окружающего мира, питается не теми составляющими, из которых состоит наша пища, а берет себе только сложность ее устройства, сложность мироздания.
15 лет назад автор вопроса о дерьме написал на рукописи моего рассказа «В пути к причалу»: «Все герои завернуты в презервативы». Эти мои, завернутые в презервативы, герои сегодня существуют во многих антологиях советского рассказа. А все мои рукописи с пометками автора вопроса о дерьме хранятся мною со штурманской аккуратностью. За 15 лет я собрал неплохую коллекцию, но мне почему-то не хочется ее увеличивать, быть может, ярый защитник Горького от моего «кощунства» попробует кое в чем походить на самого Алексея Максимовича? Я имею в виду элементарное уважение к чужой рукописи, к писателю…
Мой текст: «Они родились раньше тех золотых времен, когда каждый член общества будет попеременно то учащимся, то исполнителем, то руководителем, если такие времена не утопия».
Замечания: «Гм!.. Это о коммунизме!»
О коммунизме сегодня мы знаем только одно научное положение: «От каждого по способностям, каждому – по потребностям». Все остальные «конкретности» будущего коммунистического общества партия считает ненаучными и шарлатанскими фантазиями, включая высказанную здесь мысль о чередовании общественного положения каждого члена общества. Такая мысль вообще-то существует. Но сегодня она старательно обмусоливается именно маоистами, когда они унижают и «учат» в коммунах партийных работников. Автор замечания, утверждая, что чередование в общественном положении совпадает с понятием «коммунизм», или проявляет элементарную политическую неграмотность, или сознательно хочет припугнуть меня каэровской статьей.
Мне не страшно! Сегодня не 37-й год – это раз. И я привык к подобным крикам некоторых товарищей вокруг моих рукописей – это два. Крики глохнут, когда рукописи выходят в свет. Мало того, мои книги немедленно переводятся в Москве на все основные языки мира и распространяются в 26 странах, ибо используются для опровержения империалистической пропаганды о штампованности мышления советских писателей и их писаний только по указке сверху.
Если редакция после этого моего письма проявит некоторый страх перед угрозой глобальной гибели в ядерной войне, будет более склонна к осуждению рационализма хотя бы в самых крайних его проявлениях в современной науке… перестанет совмещать понятие «дерьмо» и понятие «сложность», согласится с Энгельсом в том, что ошибки людей, которые дерзали мыслить по-своему, сделали больше пользы, чем великие истины, повторяемые бездарными устами (эта фраза в моей рукописи с тигриной яростью подчеркнута и отчеркнута), то тогда есть смысл продолжить работу над рукописью и выяснить истину по таким второстепенным вопросам, как: «Есть сегодня в Африке негры?», «Сваливали во время блокады трупы в мусорные дворовые ямы или возили их в Московский крематорий?», «Совсем уж безопасна писательская профессия или она иногда кое-чем грозит шуту-автору?» и т. д. Если же по тем главным темам рукописи, которые в этом письме сформулированы мною со всей доступной мне ясностью, редакция думает иначе, то смысла в дальнейшей работе не будет…
08.04.75

После того как письмо с замечаниями Виктора Конецкого было отдано в редакцию журнала «Звезда» для передачи главному редактору Г.К. Холопову (1914 – 1990), раздался звонок зав. отделом прозы А.С. Смоляна: «Вы меня им губите, и детей моих тоже. Я вам гарантирую, если сделаете поправки, я все опубликую… Но публиковать ваше письмо, как вы требуете, мы не будем» (из дневника В. Конецкого).
Письмо Г.К. Холопов не увидел, его вернули Конецкому.

ИЗ ПРОТОКОЛА ОБСУЖДЕНИЯ РУКОПИСИ
«СЕГОДНЯШНИЕ ЗАБОТЫ»
(1978 год)

ХОЛОПОВ:…Итак, рукопись (29) читали четверо: я, Смолян, Николаев и Матвеенко. Мнение читателей едино. Сразу о сути. Ничего не надо дописывать – только сокращать: листов на 9–10, как нам кажется. Замечания не только личные как писателя, редактора, но и по линии Горлита. Мы должны это учитывать. По 1-й главе. Фактически путешествие начинается с Мурманска. Глава воспоминаний перегружена сценой военной гауптвахты. Следует разгрузить, тогда эпизод с поиском винтовки заиграет еще лучше. Поиск винтовки надо оставить. Сразу, заранее прошу вас убрать все места, где говорится про зэков, пограничников, военных на Севере, про оружие всех видов, про место испытания и т. п. В начальной главе важна запевка, поэтому прошу убрать гауптвахту. Вообще о военных. Посмотрите, как у вас не симпатично выглядят все военные в главе «ДОСААФ». Цитирую: «Железобетонное лицо флотоводца превратилось в ласковый студень»…
КОНЕЦКИЙ: Я военных люблю. Это все великолепные ребята, очень крупные специалисты. Если надо, они покажут экстра-класс в работе!
ХОЛОПОВ: Тогда зачем рисовать их всех сатирическими красками? Все сцены с военными надо тщательно выверить, снять упоминание о ракетах, об учениях и т. п. Теперь о натурализме многих сцен. Тут явные пережимы: ребенок в туалете, Анна Саввишна высовывается в иллюминатор, блевотина в медпункте корабля, все эти разговоры про «переспать с буфетчицей» и т. п.
КОНЕЦКИЙ: Можете считать, что все это уже убрано. Тут сказывается дневник.
ХОЛОПОВ: О Симонове и писателях вообще. Всех, кроме Симонова, следовало бы вообще не упоминать. И Тихонова – тоже. Эпизод с Симоновым дать тактичнее, сократить… О путешествии вообще: оно длинно, следует ужать… Сокращать надо не механически, по-писательски, творчески… Теперь замечания по 2-й части… Много вытрезвителей: надо выбрать главное, остальное – убрать. Эпизод со Стасом смягчить, лишнее – убрать. Много технических деталей плавания – отобрать самое главное… Главу в Певеке – решительно сократить: блевотину, милицию, пограничников и т. п.
КОНЕЦКИЙ: Согласен.
ХОЛОПОВ: Сейчас много пишут о Севере в мажорных тонах. Нельзя ли развить в путешествии какие-то подобные моменты? Пусть сохранится реализм, но вдруг какая-нибудь деталь, эпизод, пусть мелочь, говорящая о переменах.
КОНЕЦКИЙ: Это у меня и так есть…
Вел протокол Г. Николаев. 1978 г. (30).

Повесть-странствие под названием «Вчерашние заботы» была опубликована в журнале «Звезда» в 1979-м году.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕННАДИЯ НИКОЛАЕВА (31)

Одним из самых ярких авторов, «пишущих золотом по мрамору», был Виктор Викторович Конецкий. Не берусь утверждать точно, когда это произошло, но, пожалуй, где-то летом 1977 года во время его сухопутной паузы между странствиями по морям-океанам. Мы готовили первые номера будущего года, и я уже знал, что в работе находится новая повесть Конецкого, – ответственные рукописи обычно редактировал сам Смолян.
И вот, как-то поутру, едва мы собрались в редакции, к нам, в комнату отдела прозы на четвертом этаже, ввалился, резко распахнув дверь, человек с пухлой папкой в руках. Он был явно раздражен и не скрывал этого. Подойдя ближе, он швырнул папку на стол, за которым я сидел, и спросил, ни к кому не обращаясь: «Где этот ваш Смолян?» Кроме меня, в комнате находились работники редакции Корнелия Михайловна Матвеенко и Адольф Урбан, а также автор «Звезды» Михаил Панин, зашедший по своим делам. Корнелия Михайловна спокойно и даже как-то ласково обратилась к вошедшему: «Виктор Викторович, присядьте, пожалуйста. Смолян здесь, сейчас я его приглашу». И вышла. Конецкий, а это был он, как тигр в клетке, принялся ходить взад-вперед по комнате, желваки на его закаленном морскими ветрами лице так и дергались вверх-вниз, словно он жевал жвачку. Появился Смолян. Между ними произошел короткий, но весьма жаркий диалог. Передать его не берусь, помню лишь, что Конецкий в запале схватил со стола графин с водой и замахнулся на Смоляна – вода хлынула из графина на рукописи, на самого Конецкого. Мы трое – Урбан, Панин и я – навалились на Конецкого, отобрали графин, усадили в кресло. Корнелия Михайловна увела в кабинет трясущегося от негодования Смоляна. Позднее, когда мы четверо, с Конецким во главе, бросили якорь в рюмочной на Пестеля, угол Литейного (кто из литераторов не знает этого богоугодного заведения!), выяснилось, что Виктора Викторовича взбесили именно эти деликатные, как бы альтернативные надписи над его текстом, сделанные тонким карандашиком Смоляна. Коньяк быстро сделал свое миротворческое дело, и Конецкий уже смеялся вместе с нами над собой и всей этой нелепой историей. Казалось, инцидент был исчерпан, оставалось извиниться перед обиженным Смоляном, но не тут-то было…
Через день в кабинете главного редактора Г.К. Холопова в моем присутствии Конецкий сделал официальное заявление: рукопись «Сегодняшних забот» отдаст «Звезде» только в том случае, если редактировать ее будет не Смолян, а вот он – Конецкий ткнул пальцем в мою сторону. Холопов, к моему удивлению, тотчас согласился, причем вполне добродушно, хотя уже знал о случившемся. Мне тут же была вручена злополучная пухлая папка, политая водой из графина, и я с весьма сложными чувствами вынужден был взять на себя неблагодарное и щекотливое дело – повторно, после Смоляна, редактировать Конецкого! Меня успокоил сам Александр Семенович: не удивляйтесь, мы все тут немного психи, беритесь за рукопись, критически читайте автора и первого редактора, то есть его, Смоляна, авось общими усилиями одолеем.
Я взялся читать рукопись, а Конецкий снова уплыл с нашего горизонта то ли в Арктику, то ли в Антарктиду.
К чести Виктора Викторовича, наверное, 99,9 процента замечаний Смоляна он впоследствии учел, отношения между ними восстановились и даже казались взаимно-теплыми. Оба были умными людьми и прекрасно понимали ситуацию: Смолян искренне уважал в других талант и твердость принципов, Конецкий уважал Смоляна как человека и редактора и в душе был согласен с замечаниями. И тот и другой были холериками, но если Александр Семенович умел сдерживать свои эмоции, то Виктор Викторович, скажем мягко, этим талантом обладал в недостаточной степени.
И что же в итоге? Читаем Конецкого: «…Работа над рукописью затянулась, и за время работы я уже опять стал каким-то иным и понял, что название “Вчерашние заботы“ более соответствует смыслу и ритму написавшегося…» (Вчерашние заботы. М., 1980).
Это лишь то, что на поверхности, а про то, что произошло с текстом в его глубинных слоях, знаем (теперь!) лишь мы с Конецким…
Рассказ о Конецком был бы неполным, если не вспомнить об одном весьма значительном эпизоде, характеризующем В. В., обстановку того времени, да и само время. Это полезно будет знать тем, кто спешит презрительно заклеймить всех нас, работавших в те годы, «конформистами».
28 марта 1978 года, через день после отчетно-перевыборного собрания Ленинградской писательской организации, вновь избранный актив был принят в Смольном первым секретарем Ленинградского обкома партии Г.В. Романовым. Как новый член правления на эту встречу попал и я.
Романов, вышедший первым в Шахматный зал, где уже сидели в ожидании писатели, выглядел молодо, даже молодцевато в безупречно сидящем костюме: седые виски, крепкий, чуть вздернутый подбородок, скользящий по залу холодный взгляд, спокойные точные жесты, птица высокого полета. В кратком слове он поприветствовал вновь избранное писательское «вече» и пожелал творческих и прочих успехов «на благо нашей великой Родины». После него, в строго отработанном порядке, стали выступать литературные начальники – секретари писательской организации, главные редакторы ленинградских журналов, в том числе и Г.К. Холопов – от «Звезды». Целью этого чисто ритуального мероприятия было показать, кто здесь хозяин. Ну и заслушать самоотчеты о проделанной работе, своего рода рапорты о достижениях. И конечно же, дать партийное напутствие, благословить писателей Ленинграда на новые творческие свершения.
Все шло чинно-гладко, и вдруг – незапланированный Конецкий: резко поднялся, словно катапультировался, и – с места в карьер – о главной беде, которая «достает» всех литераторов, о засилии цензуры. И так не блещущий румянцем, он как-то весь побелел, нос заострился, глаза – буравчиками. Звенящим голосом, сильно грассируя, он долбал цензуру вообще, а ленинградскую в особенности, заодно с ней и обкомовских стражей, работающих в одной упряжке с цензурой и, повернувшись к Холопову, сказал примерно следующее: вот только что выступал главный редактор «Звезды» и ни единым словом не обмолвился о самом больном, о том, что цензура ему жить не дает, давит, душит. А почему не обмолвился? Да потому, что, скажи он про цензуру, вы его сегодня же снимете с работы. Я сейчас готовлю для «Звезды» новую повесть и не уверен, что ее пропустят. Вот главное, о чем надо говорить!
И – сел. Лицо пошло красными пятнами. Он машинально достал сигарету, но она выпала из рук, пальцы плясали, осоловелый, какой-то загнанный взгляд провально скользил по сторонам, ни на ком не задерживаясь.
В зале зависла гнетущая тишина. Празднично задуманное мероприятие дало сильный крен. У товарища Романова лицо сделалось мраморно-чугунным. Готовивший «вопрос» заведующий отделом культуры сидел багровый, на полтона ярче своего шефа. Никто из писателей, а тут были самые маститые, самые «смелые», не поддержал Конецкого. Растерянность в президиуме длилась, наверное, какие-то секунды, но это была РАСТЕРЯННОСТЬ ВЛАСТИ, и эти секунды стали СЕКУНДАМИ ПОБЕДЫ писателя Конецкого! Разумеется, последовал начальственный окрик, дескать, не надо обобщать, товарищ Конецкий, не надо выступать от имени товарища Холопова, товарищ Холопов не мальчик, если бы у него были подобные проблемы, он бы сам сказал… И т. д. и т. п…
Вот когда я узнал, каков он, писатель Конецкий, этот поджарый, подтянутый морячок с болезненно-желчным сухим лицом.
«…Оказывается, что за тысячелетия лжи, как основы основ нашего существования, мы так и не смогли полностью адаптироваться к ней! Человек не способен лгать вечно, черт бы его, человека, побрал! В какой-то момент мы вдруг ляпаем: “Эй! Ты! Болван нечесаный! Иди помойся! И перестань чавкать, осел!..“ И ведь знаем, что этот “болван нечесаный“ нам дорого станет, но не можем мы лишить себя такого удовольствия: хоть на миг перестать лгать и выстрелить из себя то, что на самом деле чувствуем…» (Виктор Конецкий. Начало конца комедии. М., 1978. С. 6–7).
Однажды мне довелось быть у него дома. Он прихварывал, выглядел неважно. Я пришел навестить «своего» больного автора (по его просьбе). Правда, не скрою, был у меня и некоторый личный интерес: из повести «Вчерашние заботы» еще на стадии редактирования В.В. снял эпизод, связанный с Новой Землей, ядерным полигоном и испытаниями. Вот это-то место в его рукописи меня и интересовало – как бывшего атомщика, как раз про это пишущего. И я мечтательно сказал, как здорово пришелся бы этот кусок из его повести для моего романа («Зона для гениев») – я бы его закавычил и вставил в роман как документ, подарок от В.В. Конецкого. И купюра была бы опубликована. (Какая наивность думать, что абсолютно непроходимый в те годы эпизод в моем романе будет пропущен!) Конецкий оценивающе поглядел на меня, дескать, в своем ли я уме, и разразился монологом: «Ты псих, – сказал он, – псих, вроде моего друга Адамовича. Тот вообще требует убрать по всей стране все военные памятники. Знаешь, старик, ты обратился не по адресу. Я – вояка и ваш пацифизм в гробу видал! Никаких тебе “кусков“ не дам. И не проси!» – «Да разве ж я прошу, я просто намекнул». Он рассмеялся, а на прощание достал с полки толстую книгу и, размашисто надписал: «Геннадию Философовичу – с благодарностью за акушерство при рождении Фомы Фомича и на добрую память. В. Конецкий. 20.10.80 г.». Это было московское издание двух путевых романов – «Вчерашние заботы» и «Соленый лед».

ИЗ ДНЕВНИКА ВИКТОРА КОНЕЦКОГО
(1979 год)

Телефон звонит: «Вы уже слышали, что на последнем капитанском часе не аварии и происшествия разбирали, а вас?» «Нет, еще не слышал». «Всеобщее возмущение в пароходстве. Сочиняют коллективное письмо Михалкову, в “Литературку“ и еще куда-то, требуют, чтобы вы покинули наши ряды, что вы использовали знание флота, чтобы показать на весь свет наше грязное белье…» «Кто организатор?» «Кажется доцент-капитан Таратынов. Его жена в газете корреспондентом работает. А начальник пароходства говорит, что на него давят сверху, снизу и с боков. Требуют, чтобы вы техминимум им на капитана сдавали, если дублером плаваете. Они вам такой минимум закатят, что никакого максимума не хватит…» «Ясно. Спасибо». Телефон звонит: «Викторыч, мы тут посовещались. Драпать тебе надо из пароходства. Такой самум Фомичи подняли!». Наутро 15.11.79. в 11.00 подаю Мочалову Б.П. заявление об увольнении по собственному желанию ввиду невозможности сочетать литературную работу с плаванием на судах БМП. Надменный и хамоватый Мочалов (прошлый раз и сесть мне не предложил) вдруг любезен. Просит подождать, пока он кончит разговор, т. е. не сразу подмахивает заявление – пообщаться хочет. Разговор у него мрачный. Смыло какого-то бедолагу третьего механика с какого-то парохода, но трупа нет, и по закону считается он пропавшим без вести. И будет считаться еще полгода, хотя до ближайшего берега было восемьдесят миль ноябрьской воды Бискайского залива. Через полгода, объясняет начальник кадров флота, семья погибшего сможет подать в суд на предмет установления факта смерти и после этого уже начинать хлопоты о пенсии. Хорошенькая преамбула к нашей беседе…

Публикация повести-странствия «Вчерашние заботы» (1979 г.), которую автор впоследствии называл самым удачным своим произведением, вызвала негодование и раздражение морского начальства. Читатели Виктора Конецкого придерживались иного мнения.
«…С удовольствием читаю Ваши странствия, мучительно стараясь подавить зависть, и думаю о том, что моя жизнь в сравнении с Вашей все равно что плотник против столяра. Но как ни странно, это даже приятно – думать, что Вы не замечаете, что Вы – счастливый человек. То есть, мне кажется, что в основании этой беспечности замешана Ваша, любезная моему сердцу, проза. Она – из тех, которые читаются с чувством благодарности к автору, с минутной досадой при повторении интонаций или даже происшествий, с уважением к благородству и опять-таки с завистью, уже литературной…» (Из письма Вениамина Каверина Виктору Конецкому. 1979 г.).

XIII

«ИНФАРКТНЫЙ ДНЕВНИК»
(Ленинград, больница им. Ленина – санаторий «Черная речка»)
(Январь – февраль 1984 года)

Народ и партия едины!
Раздельны только магазины…
Самое популярное высказывание пациентов этого заведения.

При попадании в реанимацию надо иметь крепкие нервы. И собрать эти нервы надо в крепкий кулак, вспомнив все карцеры, шторма, льды и казармы. Дедуля, который ходит под себя, облепленный датчиками, совсем голый – Адам. С шумом падает струя мочи. Из дедули льется. В итоге он падает. Я: «Сигнал есть? Нет?» Ору, зову медсестру. За стенкой шум чаевничания (медперсонал пьет чай с тортом, который принесли родственники какого-то больного).

Конечно, в реанимации оказался один еврей-инфарктник. И конечно, к нему пробилась и возле него дежурила толстая жена-еврейка. Я не знал этого. Подходит женщина в халате, спрашивает: «Что-то нужно?!» Я: «Почему свет не горит? Я читать не могу». Она: «А почему свет не горит?» Я: «Я не электрик».

Дня за два до больницы. 10 часов утра. Телефонный звонок. Женский голос. Не называя себя, раздраженно говорит, что видела во сне, как я бродил по страшным баракам Бухенвальда в полосатой одежде и с номером телефона на спине…
– Кто говорит? Вы не туда попали!
– Я вам третий раз звоню! Вы должны помнить! Я привезла вам из Берлина посылку от офицеров наших войск в Германии…
– Это ту, где нет ничего, кроме номера моего телефона?
– Да-да-да!
– Но я вам сказал, что у меня офицеров знакомых в Берлине нет! Они перепутали мой номер. Выкиньте все из головы!
– Если вы приснились со своим номером на спине, значит, про эту посылку все время думаете. Приезжайте ко мне на работу и заберите ее немедленно!
Мне надоело – всю жизнь меня разыгрывают…

Сестра, давая споласкиваться:
– Мужчины – все из горстей водой моются, а женщины мокрыми руками протираются, а я совсем лицо не мою.
Пробегание импульсов по экранам осциллографов – с периодичностью, которая требует тоже хорошей психики.

Сосед-идол. Три раза в больнице: после ранения, производственной травмы, теперь – за полгода до пенсии. Защитник советской власти.
– Раньше в Бога заставляли верить с детства. Нынче внучка с 3-го класса ходит на «ленинский час» и за деньги на уроки пластики. А Маркса и Энгельса путает – оба с бородой.
– Если говорят, что у меня грипп, – значит, так и надо.
Режим работы сестер особенно заметен, когда они заряжают баллоны для капельниц, чувствуешь себя на конвейере жизни, а м. б. смерти. И конвейер этот отработан лихо.
Удивление сестер, когда предлагаешь помочь.

Профессорша мне:
– Вы у нас уже лежали?
– Нет.
– А мне кажется, что вы уже…
– Неужели вы думаете, что я такое забыл бы?
Она бородатому, который хотел меня оставить в реанимации:
– Не держите его здесь больше, он же уже три дня ходит!

Всю ночь не спал, хотя наглотался снотворного. Шум ночной больницы. Импульсы на осциллографах.

Можно сказать, что меня никогда не оставляет некоторое удивление, в особенности, когда я со своего мостика наблюдаю за тем, как судно, поднимаясь на волны и опускаясь во впадины между ними, пробивает себе путь сквозь огромные валы. Даже с возрастом нельзя избавиться от этого чувства. Капитан «Титаника» Смит (его видели в воде с ребенком на руках).

Рождество. Спокойные мысли о конце.
Самое нерождественское мероприятие – капельница, которую забыли снять, а связь с медсестрами не работает.
Снимать самому иглу или ждать?
Нынче сердце продолжало «давить» не меньше, чем вчера. Хочется курить.
Сиротское чувство, когда ешь больничную еду без всякого принесенного добавка.
Матрацы на кроватях с дырой для судна. Подложил запасное одеяло и газеты – все одно: проваливаюсь в дыру.

Снилась мать – молодая и робкая. Французское общество за столом, кругом – картины. Ко мне у всех изысканных членов общества повышенное уважение, даже подобострастное. Даю прикурить какой-то гранд-даме от элегантной зажигалки и думаю о том, что мать может мной гордиться.

В каждом номере любого журнала 20 раз «нравственный максимализм», а что это, черт возьми, такое?

Сон на десятое: вхожу в свою (но не мою, а какую-то выдуманную) квартиру. Там незнакомая женщина, которой я пугаюсь, но не настолько, чтобы руки опустить: кидаю в нее что-то, что под руку попадается, бумажные стрелы, которые я делаю, обрывая со стен обои. Она исчезает. Я выхожу на улицу – милиционер. Я жалуюсь. Он ужасно пугается и не хочет идти со мной выгонять женщину. Возвращаюсь один. Ее нет, квартира пуста. Сажусь есть на кухне и вдруг понимаю, что не проверил спальню. Иду туда. В постели худенькая, черненькая, довольно молодая женщина, которую я, преодолевая страх, колю маленькими ножницами, чтобы выгнать. Она не выгоняется. Символ смерти?
«Давит» сердце, когда проснулся, но не хотел принимать нитроглицерин – психологическая привычка: вроде стрельбы из пушки по воробьям.

Врач сказал, что плавать больше не буду никогда. Х[..] ему!

Всю ночь – о мгновенной ненависти к человеку, который издает ртом какие-либо звуки, кроме слов, – чавкает, смачно жует. После того, как стало плохо с зубами – ненависть к смачно кусающим и хрумкающим яблоком, например.

У Ксении Константиновны (Лечащий врач. – Т. А.) лежала в старом корпусе А.А. Ахматова с третьим инфарктом. Ухаживала за ней внучка Аня (А.Г. Каминская. – Т. А.). Приехал швед-диссертант. Врач его не пропустила. Сделали генеральную приборку, пропылесосили утром за карнизами. А когда швед к А. А. прорвался, то этот карниз на него нормально упал. Потом швед в газетах заявил, что Ахматова лежит в больнице для бедных. Глав. врач была хорошая, и все обошлось. Мораль: не ругай советскую власть.

Сегодня снился неизвестный юноша-иностранец и его гениальная живопись – пейзажи арки Новой Голландии, портрет его возлюбленной. Она прекрасно написана, и, когда он повернулся к портрету спиной, она обняла меня за шею. У юноши замечательная библиотека, и я взял том «Воспоминаний о Ландау». Потом этот юноша превратился в Олега Даля.
У Амосова: «Не надо бояться последнего момента жизни. Природа мудро позаботилась о нас: чувства отключаются раньше смерти».

Снилась лошадь, которую мне оставил художник Новиков (так его называли инвалиды, которые у рынка стоят и просят, чтобы я не давал ему трояк на водку). Художник оставил мне лошадь и всю сбрую под седло. Жалуется на комбикорма и сено. Лошадь стоит в сарае. Лето. Я про нее забыл и вдруг мысль: она же голодная! Ворую душистое сено. Седлаю ее. Приходит брат Олег, но помочь ничем не может. Сперва кормить или поить? Добрая лошадь, умная. Седлая, залезаю – едет послушно. Еду на базар, где покупаю ей корм. Леса, поля, уклон, пускаю ее рысью – трясет, но держусь в седле! Вдруг – бряк, и я на земле. Лошадь стоит рядом. Совсем не больно с лошади падать. Приехали на хутор, кормлю и пою лошадь – она все терпит и явно довольна жизнью!

С вчерашнего дня отменили обезболивающие уколы – начал опять курить, вот тебе и «способность к длительным напряжениям»!

Секретарь нужен, чтобы закончить «Никто пути пройденного у нас не отберет».

У Амосова подзаголовок: «Дневник с воспоминаниями и отступлениями».

Лет 15 назад я прочитал первую книгу Амосова и – редкий случай – написал ему письмо с восторгами. Он не ответил. Писал на издательство. Где-то должна быть копия.

Комар летает!!!

За всю жизнь я лежал в госпиталях раз пять. Палатные мои соплаватели там оказывались отличными ребятами. Был даже один морской летчик, который умел поднимать и опускать кровяное давление на любые нужные ему степени по собственному желанию, чем приводил лекарей в полное недоумение: то летун гипертоник, то гипотоник, то все у него по нулям, то есть в норме.
Из окна нашей палаты в военно-морском госпитале виден был старинный флигель – урологическое отделение. Флигелек (вероятно, еще с петровских времен) венчала башенка, похожая на астрономическую обсерваторию, и женские головы в глубоких нишах. От голов попахивало чем-то древнегреческим. Низкие окна первого этажа были забраны решетками, а в окнах третьего этажа уже начинали появляться в хорошие дни – весна была – хулиганистые фигуры военно-морских больных – они ловили мартовское солнышко синими пижамами и бледными физиономиями.
Иногда садился с нами курить на лестничной площадке отец умирающего матросика. Матросика привезли аж с Дальнего Востока, с Амурской флотилии. У него была никому не известная болезнь. Внешне она проявлялась в чудовищной водянке. Отцу сказали, что морячок обречен, и он часто повторял, что хочет скорейшей его смерти. Сам приехал к сыну по вызову из глухих мест предгорий Урала, где работал на трелевке леса. Звали его Михаил Васильевич. Отношение Михаила Васильевича к смерти было вполне философским, то есть спокойным, уважительным, бесстрашным, покорным – именно как бывает у настоящих высоких философов или у так называемых «простых людей» – людей труда и мирной жизни. Иногда мы посылали его за коньяком. Себе он покупал портвейн. День проходил за днем, а сын не умирал. В девятнадцать лет организм сопротивлялся неизбежному с неожиданным для него упорством.

Сон с лошадью: внутренняя тема – настороженное, но примирение с братом.

Был Коля П. Утром брал в морге тетку жены. Она жила на Красной улице и помнила, как мы с Олегом гогочками ходили по каналу Круштейна в коротких штанишках. Удивительно плохим психологом была мать, если одевала нас в эти штанишки и беретики. Лупили нас в каждом проходном дворе нормальные пацаны.
Коля: «Могу устроить любое кладбище».

Старшая сестра узнала меня:
– Я никогда так не хохотала, когда вас читала. А вот вы живой!
– Полуживой.
– Так все и должно было быть! – отвечает.
Врач мне:
– Вы мнительный?
– Нет не мнительных людей, доктор.
– Но ведь вы у себя женских заболеваний еще не обнаружили?
– Нет…
– Ну и хорошо.

Самое ужасное здесь: не слышно нормальной речи. Как говорят оболваненные рабы! «Колоритная каша» – это калорийная каша.
– Что такое фарисейство – циничная политика США?
– Ну, наверное, был плохой царь Фарисей. Вы сами так объясняли.
(Это я объяснял про царя Ирода).
Никто не знает, что такое Рождество. Что такое Пасха – это уже запредельно. Спрашивают: «А вы откуда знаете?»

Вчера был фильм с Олегом Далем – о блокаде, он играл балетмейстера. Нельзя волноваться – сразу болит сердце.
Снились собственные похороны. Глядел на собственный крест – хороший был крест, но на торцовых окончаниях – нелепые штемпели, как на казенном больничном белье. Главное ощущение – все не так уж и страшно, если… если это мероприятие не слишком уж затягивается.
Утром видел, как везли покойника в морг. На улице мороз. Впереди шагал санитар, позади – баба-санитарка. Очень торопились. А я подумал, что жмурику уже не холодно.

Никто не взял на себя труд объяснить современному читателю истинный, неброский на первый взгляд подвиг русских моряков еще до Цусимы.
Цусима – что! Цусима – сутки-двое-трое открытого боя – и все!
А вот выйти из Либавы, обогнуть Африку, «передохнуть» на рейде Мадагаскара и дойти до цусимской могилы… Кстати, и сейчас пролив носит на морских картах мира двойное имя: первое – Крузенштерна; бывают такие совпадения и куда даже чаще, чем мы думаем.
Почти кругосветка огромной эскадры в условиях английской блокады, открытой враждебности владычицы морей и всех ее сателлитов, переход на угле, имея на бортах тройной-четвертной комплект боезапаса, без всяких кондишенов, витаминов, антибиотиков, прививок от тропических болезней. Сотни и сотни перегрузок угля не у причала и не на рейде, но чаще даже в открытом море при температурах за 30, мешками, по раскаленной солнцем броне, на перегруженных кораблях с резко пониженной остойчивостью, и еще считая каждый глоток едва опресненной воды…
Э, братцы! Это вам не фунт изюму съесть, как говаривала моя мама!
Не только офицеры эскадры адмирала Рожественского знали, что идут на смерть. Знали кондуктора, старшины и все матросы.
На эскадре было около 7 тысяч человек. И – ни одного случая дезертирства! Хорошо поработали корабельные попы. Первым принял смерть еще в Северном море от собственного российского снаряда корабельный священник «Авроры». Похоронили его не в море, а в Танжере (Африка), ибо православие требует предания тела земле. Сотни других погибших на переходе были похоронены в море.
История военно-морских флотов мира ничего подобного по мужеству, выносливости, морской выучке, самоотверженности, растянутой на многие и многие месяцы, в преддверии заранее проигранного боя, не знает и, Бог даст, никогда не узнает.

Женщины гораздо больше мужчин смотрят собеседнику в глаза и дольше их не отводят, не испытывая дискомфорта. Они не воспринимают прямой взгляд как сигнал угрозы и считают его выражением интереса и желания наладить контакт. (От необходимости психологического контакта с еще не говорящими маленькими детьми?)

У реаниматора Саши (с бородой, огромный) отец был начальником мед. службы на канонерской лодке «Красное Знамя» и тонул на ней, а я с нее в 1951 году управлял артогнем главного калибра. Вспомнить для книги!
Саша:
– Я вас люблю, хотя вы врете в своих книгах.
– ?
– Сомов умер не от простуды, как у вас в «Третьем лишнем» написано, а от инфаркта вот в этой 310-й палате. Очень тяжелый и сильный был физически. Но я с ним справлялся.

Не могу побороть курение – курю уже натощак.
И сразу ударяет по сердцу. И все время: «А, всё равно…»

Отправляют долечиваться в санаторий «Черная речка». Врач все время рыгает:
– А там все путем… воздух… лечат… все путем…

В санатории – коллектив коммунистического труда. Палата на двоих. Я один. Окно не замазано. Гальюн общий на 6 дыр, 3 умывальника в общей умывальне, кабины не запираются, как и комнаты. Уродство на стенах – сердце «в разрезе», «живопись». Телефон единственный, работает редко.
Сестра читает книгу и на вопрос: «А где мои лекарства?» отвечает:
– Оденьте очки и посмотрите.
Больные о врачах:
– Они знают только острые формы болезни.
Очень хочется еще поплавать. Мечтаю о перегоне. Сердце все время ноет, и боль в левой руке не проходит.

Разговор с психотерапевтом:
– Не обращайте внимание ни на кого и ни на что. Никому ничем не поможете, а умрете.
Очень сильное раздражение на действительность, говорит:
– Люди не должны есть рыбу и творог вилкой одновременно. Они заслужили большего.
Разнобой в приемах лечения в больницах и санаториях психотерапевт объясняет тем, что больницы подчинены Минздраву, а санатории – профсоюзам!

Вот когда возненавидишь русский народ: очередь к телефону. Плотный, жирный тип в черном свитере возникает на площадке, хрипит, сует в нос бумажку с каракулями и просит набрать номер телефона (конечно, без очереди – разыгрывает паралитика-инсультника). Я сразу секу: «А как же ты говорить будешь в трубку?»
Очередь сжаливается. Набираю его номер. Дожидаюсь, когда его Шура подойдет (коммунальная квартира). Он нормально хватает трубку и начинает нормально орать.
Затем вижу его в столовой: орудует обеими руками, жрет, за ушами трещит – омерзительные, настороженные и атакующие глаза суперсволочи.

Когда преставился герой Малой земли, я был на генеральной репетиции «Евгения Онегина» в Мариинке, теперь – Черненко – я в инфарктном отделении «Черной речки».
Узнав об этом событии, я поспал, а затем рисовал птиц.

В США значение религии среди американцев возрастает, а нравственные устои ослабевают – по данным Гэллапа. А у нас значение партийной пропаганды возрастает, но нравственность давно уже ушла за край слова «товарищ»…
Господи! Как далеко ушли те времена нашей юности, как изменились люди, всякие людские мелочишки… Как-то шел по Невскому и поймал себя на том, что все на тротуаре идут мне навстречу. Не вместе со мной идут по правой стороне тротуара, а валят толпой и в ту, и в другую сторону без всяких «правая» или «левая» сторона.
А в меня с детства вбилось: «Граждане, держитесь правой стороны тротуара!» Вроде вовсе мелочь, но ведь она состояние общества отражает: все прут друг на друга, все заведомо и вроде как даже намеренно желают друг другу существование отравить в полную меру своих способностей и сил. Товарищи! Серый волк тебе товарищ – вот главная трагедия сегодняшнего исторического состояния России…
Снилось, как мы с Гией Данелия летим на самолете. Я – за штурвалом. Вывожу самолет из тумана – внизу заснеженные горы. Я: «Гия, я тут пас – высоту гор не знаю. Бери управление».

Почему тебя раздражает безбожник, ежели сам ты веришь в Бога? Ты жалеть должен безбожника, а не ненавидеть! Все религии, кроме, кажется, индуистской, обязательно настырно и жестоко хотели и хотят навязать себя иноверцам. Именно этим они все плохи. Воинствующее, то есть навязывающее себя другим, безбожье ничем не лучше и не хуже.

Была многодневная война между сороками и воронами. На дереве под окном. И сороки исчезли. Их, вероятно, победили. А раньше они ночевали на этом дереве среди пушистых снегов и тонких, частых веточек рядом.

Сегодня мне кажется, что писательство выбрано мною вовсе неправильно. Я добился бы большего, конечно, в живописи, где был бы огромным работягой.

Странно, что когда живешь один, то все, что касается сугубо до тебя одного, сразу же узнается в целом городе, а о сотнях других все шито-крыто. Или такое только со мной? Каждому охота сунуть нос в щель. Как это надоело.
Возраст сказывается в том, что все, что я вижу вокруг, мне докучает, и почти все меня раздражает. Мне не о ком сказать хорошее, от чистого сердца. Зрелость это или мелкость духа? В любом случае, это приносит мне мучений больше, нежели всем другим, кого вижу и знаю вокруг. Итак, терний вполне достаточно. Будут ли за ними звезды?

Полезное за эти 50 суток больниц – кажется, привык, видя окружающих, как в зеркале видеть свой возраст. Кажется, смерть не так страшна…

Дома! Мой дом в плане буква «П». Внутри «П» малюсенький скверик. В нем растут: вдоль верхней палочки какие-то неизвестные мне кусты. Весной они на короткий миг цветут розовыми цветочками величиной с ноготь. Вдоль пустого места в «П» строгим строем стоят старые уже тополя. Когда-то их регулярно стригли еще осенью или даже зимой. Во всяком случае, мама, а потом и я срезанные ветки тополей подбирали и ставили в воду. На Новый год кроме елки у нас были и тополиные ветки с клейкими листочками. Иногда они доживали до весны, давали густые корешки и я высаживал их на балкон в ящик с землей. Один тополь рос у меня несколько лет – пока соседи на подняли хай, ибо у них начались протечки на стене под моим балконом.
По правой палочке «П» – это под моими окнами (шестой этаж) слева большой куст разлапистой и разветвленной сирени. А справа две березы из одного корня. Т. к. в колодце двора-сквера темновато, то березы очень стремительно тянулись вверх. Одна засохла, а другая вытянулась уже выше моего шестого этажа, и я вижу ее в окно прямо с дивана.
Глядя на верхушку березы, я представляю, как кто-то будет после меня тут жить и смотреть на упрямую березу, которая явно собирается вырасти выше наших крыш.

 Диплом В.В. Конецкого

Диплом (№ 1946/1983) капитана дальнего плавания (Порт Ленинград).
15 декабря 1983 года.

«Объясняю свое служебное положение. Я дублер основного, штатного капитана, утвержденного на коллегии ММФ именно на такое-то судно <…> Я имею диплом капитана дальнего плавания и теоретически имею право командовать любым судном в любой акватории Мирового океана. Но не практически, ибо для назначения на утвержденного капитана в загранплавание надо пройти курсы, экзамены, проверки, зачеты и оформления. Короче говоря, я никогда не буду штатным капитаном на торговом флоте. И правильно. Море требует от человека жизни. Или отдавай судьбу, или оно не признает. Литература требует того же. Я выбрал второе» (Из книги «Никто пути пройденного у нас не отберет», 1987 г.).

В 1984-м году Виктор Конецкий опять вышел в море – дублером капитана т/х «Индига»; в 1986-м – совершил последний рейс в Арктику на т/х «Кингисепп».

XIV

ИЗ ПИСЕМ РАЗНЫХ ЛЕТ

Стал Секретарь лауреатом –
да что ж вы, братцы, сразу матом?!
Сергей Давыдов


ВИКТОР КОНЕЦКИЙ – ВЛАДИМИРУ КАРПОВУ
(1986 год)

ВЛАДИМИРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ КАРПОВУ БОЛЬШОЙ ТРЕВОГЕ УЗНАЛ ПРИСУЖДЕНИИ И ПРИНЯТИИ ВАМИ ГОСПРЕМИИ ТЧК НАЧИНАТЬ РУКОВОДСТВО ВЕЛИКОЙ ЛИТЕРАТУРОЙ С ТАКОГО ПОСТУПКА ОЗНАЧАЕТ ВОВСЕ НЕ ПОНИМАТЬ ЕГО ОГРОМНОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ВРЕДА В ДАННЫЙ МОМЕНТ НАШЕЙ ИСТОРИИ УВАЖЕНИЕМ ЧЛЕН ПРАВЛЕНИЯ = ВИКТОР КОНЕЦКИЙ

Здравствуйте, Виктор Викторович!
Получил Вашу телеграмму. Очень она меня удивила. Неужели с избранием меня на пост первого секретаря СП СССР я, по-Вашему, теряю звание и права просто писателя?.. Печатаюсь редко. Последний роман вышел в 1975 году. «Полководца» я писал десять лет. На соискание Госпремии повесть была выдвинута до моего избрания. До этого же состоялось ее широкое обсуждение. Комитет по Ленинским и Государственным премиям, состоящий из очень уважаемых людей, каждый из которых имеет свое мнение и ни перед кем приседать не будет, единогласно, при тайном голосовании (что очень редко бывало в практике комитета) присудил мне эту премию. Почему я должен от нее отказываться? Не пойму, почему к моему труду должно быть допущено дискриминационное отношение по Вашему рассуждению? Ну соверши я преступление или какой-то неблаговидный поступок, а то избрали секретарем и за это, по-Вашему, меня следует лишать премии! Извините, но я не понимаю Вашей логики. Напиши такое кто-нибудь из моих недоброжелателей (а их немало!), я бы не переживал. Но Вас, Виктор Викторович, я всегда считал очень самостоятельно мыслящим художником. Признаюсь честно — не ожидал я от Вас такого, очень Вы меня обидели. Если Вы к этому стремились «в данный момент истории», то цели своей достигли вполне. Сожалею, что приходится писать Вам по такому поводу.
Владимир Карпов (32).
27.02.86

Когда я получил это письмо, то заплакал и решил больше нашему замечательному генсеку нервы не портить, ибо в Комитете, действительно, заседают люди вовсе неподкупные.

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ – АНАТОЛИЮ РЫБАКОВУ

Дорогой Анатолий Наумович!
Читать роман – страшно (33).
Как же было его писать?
Но если мы не научимся думать, говорить и писать правду – ту и так правду, которую мы выносили и выстрадали, то гибель идеи социализма, России, СССР, а значит, и планеты Земля неизбежна.
Спасение только в нашем мужестве.
Ему учит Ваша книга…
Вера автора в победу разума и добра в стране в этом страшном романе пронизывает текст от первой до последней строки.
Это оптимистическая книга.
И напечатана она должна быть в Союзе ССР.
Виктор Конецкий.
15–17.07.85 (34)

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ – МИХАИЛУ ГОРБАЧЕВУ

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!
Мне не понять, каким образом возможно совместить Ваше пожертвование на памятник Теркину и присвоение Героя номинальному убийце Твардовского Проскурину. Ведь последняя акция есть четкий указ всем литературным реакционерам: дави «прогрессистов»! И секретариат СП вдохновился, обрушившись на «Огонек». Мне не понять, как можно, с одной стороны, подавать пример безмерного личного, гражданского и государственного мужества, а с другой – оставлять литературу, которая была, есть и будет народной совестью, в руках гонителей Твардовского – Алексеева, Викулова, Иванова и дважды «Кавалера Золотой Звезды» Карпова, воспевшего действующего секретаря ЦК Лигачева. Мне не понять, как военный министр и секретарь СП могут лгать на всю страну по ТВ о райских порядках в нашей армии и что такая смычка военных и литературных лидеров означает. Демонстрацию единства вооруженных сил и откровенно ретроградных идеологических сил? Если так, то дело табак. В прошлом я кадровый флотский офицер, давно кадровый литератор – знаю оба этих мира достаточно. И не могу скрыть тревоги, и не могу отделаться от мысли, что Вы о событиях последней недели не информированы или не даете себе отчета в степени угрозы, которая нависает над обновлением, переоценивая самостоятельность мышления нашего общества. Ростки этого мышления только-только под землей зашевелились, а по ней уже грохочет бульдозер. Вполне возможно, три этих события соединились случайно и вообще все – буря в стакане, но пуганая ворона куста боится, а таких ворон у нас под триста миллионов. Потому я не выполнил бы партийного долга (стаж с 1953), если бы не решился на это прямое обращение к Вам.
Прошу понять меня и извинить за беспокойство.
Член правления СП СССР, капитан дальнего плавания
Виктор Конецкий.
24.01.88
Р. S. Одновременно посылаю Вашей супруге и Вам книгу. Собираясь в русскую литературу в середине 50-х годов, я знал лично от Зощенко, что дело это для здоровья вредное – опаснее производства свинцовых белил. Тогда решился не обзаводиться семьей и особенно детишками, ибо ничто так не связывает мужчине руки, как наличие этих цветов жизни. Мои дети – книги. Так что посылаю «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ» не для чтения, а как знак моего к Вам высокого, даже любовного уважения. Ради Бога, будьте бдительны! У меня все есть: традиционное для маринистов расположение читателей, ордена за литературу, выходит четырехтомник. Дело, как сами вы часто повторяете, быть или не быть идее социализма, России, а значит, и человечеству. Поверьте, не о своей шкуре пекусь. Ваш Виктор Конецкий.

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ – В ГАЗЕТУ «ИЗВЕСТИЯ»

103791 ГСП МОСКВА ПУШКИНСКАЯ ПЛОЩАДЬ 5 ИЗВЕСТИЯ ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ = САХАРОВ ЛИХАЧЕВ НЕ ВЫДВИНУТЫ АКАДЕМИЕЙ НАРОДНЫЕ ДЕПУТАТЫ ТЧК УЧЕНЫЙ РЕШАЮЩИМ ОБРАЗОМ УЧАСТВОВАВШИЙ СОЗДАНИИ ЯДЕРНОГО ПАРИТЕТА И ТЕМ СОХРАНИВШИЙ МИР ПЛАНЕТЕ ЗПТ ПОДВИЖНИК ПРАВДЫ КАК И ДРУГОЙ ПОДВИЖНИК СИМВОЛ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТСКОГО ФОНДА КУЛЬТУРЫ ОБА ОШЕЛЬМОВАНЫ АКАДЕМИЕЙ ПЕРЕД ЛИЦОМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ТЧК КАКИМ РАДОСТНЫМ ТОРЖЕСТВОМ ПОЛНЫ СЕЙЧАС ВРАГИ НАШЕЙ ДЕМОКРАТИИ КАК ВНУТРИ СТРАНЫ ТАК И ВНЕ ТЧК ЧЕХОВ КОРОЛЕНКО ВЫШЛИ АКАДЕМИИ ПОДДЕРЖИВАЯ ГОРЬКОГО ИНТЕРЕСНО КТО НЫНЕ ПОСЛЕДУЕТ ИХ ПРИМЕРУ ТЧК СТЫД И СРАМ ВСЕМИРНОГО ПОЗОРА НАШЕЙ НАУКИ ТЕПЕРЬ НИЧЕМ НЕ ПРИКРОЕШЬ ПРИЧИНОЙ СЧИТАЮ ТОРОПЛИВУЮ НЕВНЯТНОСТЬ ВЫБОРОЧНОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА ТЧК ОДНАКО НАДЕЮСЬ СОВЕТСКИЙ НАРОД НАЙДЕТ СПОСОБ УВИДЕТЬ САХАРОВА ЛИХАЧЕВА ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ УВАЖЕНИЕМ ЧЛЕН ПРАВЛЕНИЯ СП СССР КДП ВИКТОР КОНЕЦКИЙ
21.01.89

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ  В ПАРТОРГАНИЗАЦИЮ
СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ

В парторганизацию КПСС ЛПО СП РСФСР от Конецкого В.В., п/б № 10240279
Заявление (о выходе из партии)
28 съезд не преклонил колен в знак покаяния за преступления, которые 70 лет свершались от имени партии. Съезд сохранил прилагательное «коммунистическая». Этим продолжается самообман партии и обман общества, ибо я считаю вреднейшей утопией возможность создания на грешной земле идеального общества да еще высосанного из пальца. Просто-напросто съезд не смог сформулировать отдаленных целей партии, а народу нашему – хоть тресни, – но положи на стол этакие цели. Сегодняшних забот нам мало, мало и «гуманного, демократического социализма», хотя от талонов на водку до него, милого, переть нам еще несколько поколений. Церковь давно нашла нужную нам цель: райские птички, ангелы, шестикрылые серафимы, херувимы всенепременно будут, но только на небесах, а чтобы угодить туда, надо заплатить высокой нравственностью и человеколюбием здесь – на планете Земля. Такой вариант плохо-хорошо, но объединял Россию 1000 лет. Ну а коммунистам, чтобы не расколоться, необходима вера в Маркса, Энгельса, Ленина – тоже Святая Троица получается. И получается она из страха, слабости и чрезвычайно низкого интеллекта съезда, который есть отражение партии (во всяком случае, должен быть таким отражением). 13.07.1990 по «Свободе» услышал, что М.С. Горбачев заявил в интервью, что «не уважает тех, кто нынче выйдет из КПСС». Что такие слова на советском языке означают? Приказ на места: дави дезертиров! Хватит – пора выдавливать из себя раба. Говорят, если порядочные выйдут, мерзавцам будет полное раздолье. Именно это соображение руководило мною 37 лет. Свой долг верного пуделя я выполнил честно. Но и дальше разделять общество андреевых, лигачевых, полозковых – не хочу. А принцип «демократического централизма» для литератора-коммуниста невозможен. Желаю товарищам по партии мужества, М.С. Горбачеву – долгих лет и юмора.
С уважением Виктор Конецкий
18.07.90

За работой

За работой. Конец 1990-х гг.

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ БОРИСУ ЕЛЬЦИНУ

МОСКВА КРЕМЛЬ ЕЛЬЦИНУ = ПРОДОЛЖАЮ НАХОДИТЬСЯ В ГЛУБОКОЙ РАСТЕРЯННОСТИ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ВЫРАЖАЮ ВАМ СВОЮ НРАВСТВЕННУЮ ПОДДЕРЖКУ ПИСАТЕЛЬ КДП ВИКТОР КОНЕЦКИЙ
21.03.93

«Страх и растерянность после последних событий возросли еще на порядок. Разобраться во всей этой катавасии сейчас невозможно. Подробной информации нет. Где ельцинский указ? Может быть, президент вообще был в припадке, когда обращался к народу?.. Однако я не вижу на его месте никого другого и в воскресенье послал телеграмму в его поддержку.
Если придет Руцкой – лишимся всего зарубежья: никто из порядочных политических деятелей из других стран с ним разговаривать не будет. Попадем в изоляцию» (35).

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ ИГОРЮ ГОЛЕМБИОВСКОМУ

Уважаемый Игорь Нестерович! (36)
Смотрел по первому каналу «Останкино» передачу, где обсуждалось последнее постановление съезда о контроле за информацией. Видел на экране наиболее популярных наших журналистов и давно уважаемого мною М. Полторанина. Думаю, почему на это чрезвычайно важное совещание в эфире, идущее на миллионы телезрителей, организаторы не пригласили ни одного писателя? Мы, литераторы, отлично знаем, что если наносится удар по аргументам и фактам, по известиям, то следующий окажется по литературе. Только где-то во второй половине 80-х годов я понял и оценил огромное мужество журналистов любого профиля. Особенно в провинции, о чем можно было бы и не упоминать отдельно. И ту смелость, которая потребовалась от них в начале «перестройки». Ее они демонстрируют и сейчас. И в отличие от писателей не дерутся, а объединяются по принципу порядочности.
Постановление съезда Верховного Совета о контроле за информацией ставит под удар не только журналистов, но и всех честных писателей, которые во все времена рисковали не менее других.
Общение и общая социально-политическая деятельность журналистов и литераторов должна быть более тесной, чтобы мы все вместе не попали под цензурное давление Верховного Совета. И это необходимо оформить официально. Каким образом – надо думать сообща.
С уважением Ваш Виктор Конецкий.
31.03.93

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ВИКТОРА КОНЕЦКОГО
В ЖУРНАЛ «КОММЕРСАНТЪ-ВЛАСТЬ»

Я из бывших военных моряков (не воевал по возрасту). Но войну понюхал, ибо встретил ее возле Диканьки, затем драпал до Питера, затем блокада.
И, наблюдая позор в Дагестане, не могу отделаться от вопросов. Говорят, мол, там горы – в них все дело. А я вспоминаю, что немцы за месяц водрузили свое знамя на Эльбрусе (и это в глубоком тылу противника). Говорят, у фрицев были отличные горно-егерские части. А где наши? Где наши егерские части? Говорят, немцы в Альпах тренировались. А у нас что в России, кроме Кавказа, гор нет для тренировок?
А где парашютный десант в тыл противника? Говорят, дождик идет и туман густой. Что, на границе с Норвегией пальмы растут и солнышко светит ясное (имею в виду полярную ночь). А сколько наших десантников там было высажено и с воздуха и с моря!
Говорят, все наши мысли о том, чтобы сохранить живую силу. А где разведка? Каким таким макаром на границе с Дагестаном уже второй раз сосредотачиваются от 2 до 5 тысяч боевиков и все они так спрятаны, что даже в сортир не ходят. И никто им жратву и воду не возит – сидят все в норах и четки перебирают? И даже в эфир не выходят?
Так где же наша разведка? Где же, едири вас в креста бога мать?
Говорят, они в захваченных селах такие себе убежища построили, что их ни бомба, ни снаряд от гаубицы не берет. Но я видел, как немецкие 500-килограммовые бомбы легко прошивали 5–8-этажный дом и взрывались в стационарных бомбоубежищах.
А про дымовые завесы вы слышали, под прикрытием которых нормальные солдаты нормальных армий ходят в атаку?
У меня таких вопросов еще полная запазуха. Отвечайте, полководцы! (37)

К 300-ЛЕТИЮ РУССКОГО ФЛОТА

Глубокоуважаемый Александр Николаевич! (38)
Не стал бы тревожить Вас по пустякам, ежели бы не возникли некоторые сложности по поводу отмечания на Руси 300-летия русского флота.
1. Вы – морской пехотинец.
2. Вы – посол СССР в Канаде, когда там произошло юридически сложнейшее столкновение канадского парома «Королева Виктория» и советского теплохода «Сергей Есенин», которым командовал в то время мой морской товарищ, и которому Вы оказали большую помощь в чрезвычайно сложном международном морском суде, который наша сторона, т. е. капитан «Сергея Есенина», выиграла.
В свое время мы обменялись с Вами книгами.
Сейчас встает вопрос об организации комплекса мероприятий по проведению Великой даты – 300-летия основания русского флота.
Именно с этого момента начинается у меня к вам особая просьба.
Все это можно превратить в серию фейерверков, пушечных залпов, эффектных погружений и всплытий современных атомоходов на рейдах Санкт-Петербурга, Мурманска, Владивостока, Севастополя…
Вот здесь-то мне и нужен Ваш мудрый, профессиональный, политический совет.
Трагедия Черноморского флота не дает возможности провести юбилейные торжества только как мы привыкли их проводить…
Я предложил оргкомитету по проведению юбилейных торжеств начать их с международной исторической конференции. При участии нескольких (пяти-шести) иностранных историков флота: британца, француза, шведа…
Тема конференции – «Русский флот и мировая культура».
Дело в том, что русский военно-морской флот не так воевал, как оказал огромное влияние на развитие географической науки, океанографии, гидрографии, понимания всей Вселенной и даже (через Жуковского) вторгся в воздушные океаны.
Не стал бы сообщать эти детские истины Вам, если бы не потребовалось, чтобы именно Вы поддержали то движение, которое возникло в стране и катится по ней, практически не управляемое.
Дорогой Александр Николаевич, на мой взгляд (абсолютного не политика), это на советском языке «мероприятие» может очень сильно повлиять на патриотическую (но! Не националистическую!) сплоченность нашей сегодня так дико раздробленной Родины.
Я знаю, Вы вроде бы из крестьян наших ныне уничтоженных бесперспективных деревень.
Отдав всю свою жизнь флоту, я знаю, что лучшие моряки (особенно рядовые моряки) оказывались именно из глубинных губерний России. Где-то я писал, что в этом есть свой большой смысл. Ибо судно, корабль требует таких искренних, честных, беззаветных забот как, например, корова.
Но все – это я уже пошел в лирические отступления.
Сейчас началась какая-то драка в том, как будет проводиться юбилейная дата – общественно или государственно.
Я абсолютно уверен, что только государство может отметить такую великую дату, как прорыв Петра в Европу.
Деньги (спонсоров и другие слова, от которых меня тошнит) мы найдем.
Фокусирую свою просьбу: поддержать комитет, который готовится провести 300-летие российского флота, дабы в его первоначальном уставном листе написано «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ». Играть в общественность с адмиралами, которым не хрен делать, я не буду.
Убежден в том, что Вы меня поймете.
Ваш Виктор Конецкий
1992

Дорогой Женя!
Поздравляю, ибо полезно иметь свою лапу в самом правительстве (39).
О деле. Податель сего Михаил Петрович Ненашев объяснит тебе на пальцах наши дела и покажет соответствующие документы (40).
Сейчас возникли какие-то затруднения с прилагательными «государственный» или «общественный» Комитет. Твое мнение?
Убежден, что работать Комитету следует от имени государства, России – слишком значительная дата и событие. Думаю, кого-то пугает, что «государственный» означает (обрекает) необходимость денежных трат. Эти опасения не обоснованы. Спонсоров найдем среди достаточно мощных организаций. Да и вся Россия подключится.
Я встречался с Е.В. Яковлевым (41). Он дает нам на ТВ зеленую улицу. Начать думаем с научно-исторической конференции «русский флот, мировая наука и культура» (название условное). Д.С. Лихачев дал свое согласие открыть и вести конференцию. Хотелось бы, чтобы твое министерство подработало план мероприятий и назначило куратора программы.
О себе говорить нечего. И хвораю, и не пишется, и водки нет, и повыкидывали книги изо всех планов (нет секса и чернухи, а я их не люблю).
Целую лапу Пенелопе!
Твой Виктор Конецкий.
15.02.92

Дорогой Миша! (42)
Я пишу на твое имя большое и злое письмо в ответ на сюжет ТВ, где несчастная старушка с перебитой ногой и зав. музея в Переяславле-Залесском умирают с голода, а «они» пьют водку в Кремле (43). И старушка и зав. музея, конечно, воистину помирают, и моя душа за них болит – как и у всех нас. Но журналисты не понимают или не хотят понять (пока!) для чего, зачем и почему было совершенно необходимо собрать влиятельных людей в Кремле и добиться через это признание Совета на высоком уровне…
Я-то понимаю, что ты с ребятами совершили своего рода подвиг Геракла – пробить и организовать все это действо в наше время!
Мне очень горько, что я не смог быть, но, дорогой, я, правда, был на краю – старость, будь она проклята.
Из предложений. О кругосветке… Кто на борту, кроме соглядатаев и писак? Группа опытных могильщиков, камнерезов, скульпторов и запас гранита или другого камня. Цель – подновление и реставрация могил наших и иностранных могил по всей Арктике…
Я это к чему, Миша. Всегда твержу, что Россия лицом обращена к Северу, а не Индии с жириновскими сапогами. Мы же, действительно, без шуток обжили СМП! МЫ! Надо это всем сунуть в нос. Ведь почему раньше мы не могли использовать это богатство? Все, все было сверхзасекречено. Янки снимали со спутников всю трассу с разрешением в десять метров, а наши гнали и гнали на крайний арктический брег России пограничников, которые там с ума сходили. Но мы в Мурманске брали секретные карты (300–400 – вся трасса СМП) и за каждую (ветром сдует за борт) – 10 лет без права переписки. Сжигали их уже во Владивостоке. И, конечно, не пускали десятки и десятки лет иностранцев даже до Игарки (под секретностью, под ее завесой скрывался страх перед потерей монополии на вывоз сибирского леса чужими судами).
Ладно, щажу тебя и умолкаю, на эту тему могу болтать бесконечно…
Теперь из серьезных замечаний. Ты слишком замкнут на военном флоте. Но Петр рубил окно в Европу не для военно-морской экспансии, а чтобы купеческие суда поплыли и к нам все ТОРГОВЫЕ флаги попрут. А мы испокон века очень издевательски относились и относимся друг к другу: «Вон вояка ползет – держись от этого бездельника подальше!» или «Вон торгаш прется – ну его к лешему – еще рыскнет: у него на мосту все пьяные или спят!» О рыбаках и те и другие: «Право на борт! Обходить не ближе 5 миль!» Последнее, конечно, верно, но самые моряцкие моряки – рыбаки, наши истинные труженики моря, всегда буквально рядом с волной, океаном, и по бедра в чешуе, говне, слизи… Так вот. Нужно всегда поминать и торгашей и рыбаков, а не замыкаться в военно-морской скорлупе. Если у нас среди коллективных членов Совета ихние организации?
Нужно еще провести переговоры с «Мемориалом» на тот же предмет: ведь в устье Колымы (Амбарчик) и в других зековских местах тоже надо, если арктический рейс свершится, памятные знаки ставить…
Поздравляю всех вас с наступающей Победой.
Здесь в Питере я посмотрю на морской парад – будет около 6 иностранных кораблей и куча мала наших. Посмотрю с той целью, чтобы знать как НЕ надо делать. На чужих ошибках тоже полезно учиться. Если ты не приедешь на парад, то подробно потом тебе доложу о том, как он прошел и куда и как вляпалась администрация Собчака. Он мне ни разу не звонил – хотя мы знакомы и на парад не пригласил. Вероятно, буду смотреть с «Авроры» – там все адмиралы мои старые корешки.
Хотя бы раз в месяц звони мне, пожалуйста. Самому мне накладно. Обнимаю.
Твой Виктор Конецкий.
03.05.95

В нашем народе и в нашей литературе господствует исключительно континентальное мышление, и мироощущение наших сограждан формируется континентальным. Не представляем мы Россию огромной приокеанской державой. Империей, да – представляем. А вот чтобы океанской – нет!
Авторы книги «Военно-морская идея России», выпущенной при содействии Общественного совета «300 лет Российскому флоту», попытались изменить существующую психологию, если не всего народа, то той ее части, которая ответственна за поддержание морской мощи России.
Цель новой книги, которую вы предлагаете читателю, – рассказать о деятельности одной из многих общественных организаций, которые на протяжении многих лет стремились сделать популярной морскую идею в обществе. И кое-чего добились на этом пути.
Сбор средств на достройку военных кораблей, поддержка единственного в стране военно-морского Нахимовского училища, издание всероссийской еженедельной газеты «Служба», отстаивающей интересы не только военных моряков, но и торгового, рыбопромыслового, речного флотов, – это далеко не все, что делалось к юбилею флота Общественным советом «300 лет Российскому флоту» и его региональными отделениями от Севастополя до Владивостока, от Мурманска до Таганрога. И важно заметить, что Совет не свернул свою работу, как только отгремели парады, а продолжает жить в очень непростых условиях.
Я никогда не вмешивался в практическую деятельность Совета, более всего поддерживая его работу морально. Мне кажется чрезвычайно важным в деятельности любой общественной организации правильное соотношение коммерческой и культурно-просветительской работы. Флоту нужны не только новые корабли, но и новые люди, с новой психологией.
Англичанин чувствует себя в любой стране как дома, потому что у них мышление старой морской нации. Нельзя забывать, что Россия – держава континентальная, но омывается морями пяти океанов.
И, друзья-товарищи, не будем забывать, что будущий год объявлен ООН и ЮНЕСКО Годом Океана.
Виктор Конецкий.
25.09.97

Друзья!
Куда докатились: границы секторов в нашей Арктике сейчас втихаря переделываются. От Новой Земли до Певека шуруют уже не только янки, но десятки второстепенных стран. Из печати практически вовсе исчезли упоминания о функционировании СМП, а на этот путь 70 лет вкалывала вся страна, моряки не жалели животов во льдах, сотни судов погибли, без числа погибло полярных пилотов и гидрографов.
Здесь у меня в Питере обанкротилось и пошло по миру крупнейшее в стране Балтийское морское пароходство.
В разных странах мира сейчас арестованы сотни наших судов, уцелевшие шатаются по миру под чужими флагами.
Я больше говорю о торговом флоте, ибо ближе с ним связан.
Приветствуя участников Собрания Большой кают-компании, уверен, что Всероссийское движение поддержки флота будет жить и драться. Россия без моря – ничто.
Удачи всем вам, родные мои!
Ваш Виктор Конецкий.
03.06.98

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ – О ГЛАВНОМ

Я долго молчал. Прежде всего, потому, что в последние годы, с тех пор как перестал плавать, почувствовал себя безмерно усталым, старым человеком. Возможно, и мои оценки происходящего сегодня нужно рассматривать как мнение человека с большой степенью амортизации души.
Всегда считал: дело писателя – работать с художественными образами, к публицистике относился не слишком серьезно. Но как-то не пишется сегодня проза.
Я серьезно убежден, что бумага, как ничто другое, впитывает все болячки и проблемы, настроения, горькие размышления и все это передает читателю.
Полного удовлетворения от того, что я сделал к 70 годам, у меня нет, но есть благодарность судьбе за то, что я не бросил моря. В страшные застойные времена оно меня спасало. Море – это стихия, а стихия требует правды, если я буду обманывать экипаж, то мы все погибнем. Я могу врать на собраниях, но не могу врать на капитанском мостике. Это впитывается в плоть и кровь. Море мне помогало и в литературе держаться ближе к правде.
На море я с шестнадцати лет. И все это время был в коллективе. А когда так тесно живешь с людьми, надо уметь их понимать, прощать мелкие недостатки, стараться подладиться под них, если что-то в тебе раздражает. То есть все время находишься как бы в режиме саморегулирования по отношению к окружающему миру.
Для писателя это очень важно, потому что связано с психологией. Допустим, пытаюсь понять: почему я вас раздражаю. Почему чувствую, что вам со мной на вахте как-то неуютно? Или, наоборот, мне с вами? Беспрерывный психологический тренинг. А необходимость – по званию и должности — командовать людьми, которая опять же требует от тебя постоянного понимания тех, кем командуешь? Тем более, что сразу после училища я попал на спасатель, и не раз приходилось посылать людей на смерть. Там я с первого дня обязан был показывать достойный пример – от этого никуда не денешься… И еще: невозможно долго и удачно командовать матросами, если не будешь их любить. Работа не пойдет, и твой пароход обязательно сядет на мель… Не говорю о том, что ты можешь «случайно» поскользнуться на трапе, особенно темной ночью и в хороший шторм, и совершенно «случайно» оказаться за бортом…
Только Северным морским путем я прошел около тридцати раз. Ну и раза три – полная кругосветка. Из континентов не был лишь в Австралии.
Развал нашего флота – самая большая трагедия моей жизни. Эта тема для меня более болезненная, чем положение дел в литературе. Иностранные лодки шуруют по всему Северному пути. Политики делят наш шельф в Арктическом секторе. Арктику осваивали Седов, Колчак, Челюскин. А мое поколение превратило Северный морской путь в нормально действующую морскую магистраль.
Сейчас многие морские капитаны без работы. Полгода-год сидит опытный моряк на берегу и умирает. Не может пережить, что суда ржавеют, стоят у причалов или арестованными где-нибудь в иностранных портах. Мрут мои друзья.
Мы все выкинули за борт: гидрографы, гляциологи, биологи, прогнозисты величайшего класса в Певеке, Диксоне, Воркуте, на Зеленом Мысе, Колыме – всюду сидели потрясающе образованные люди, которые гениальные прогнозы выдавали. Мы освоили эту дорогу и шлялись там, как по кухне. Из Европы везли продукты на Диксон, а мы брали их там и волокли в бухту Провидения снабжать Камчатку, Чукотку. И все это рухнуло…
Теперь, когда нас прижало, до Аляски рукой подать. Там морем прошвырнуться при хорошей погоде – и вся лавочка, нежели тащиться таким длинным путем. А в Мурманске стоят без дела пять атомоходов – миллионеров возят на Северный полюс. У них реакторы еще на десятки лет, они могут в районе Норд-Капа брать любые суда и за несколько недель проводить на Дальний Восток вместо месяцев вокруг Евразии. Надо только своего капитана и рулевого посадить на мостик, которые знают, как с ледоколами работать. Ведь можно стричь огромные купоны. Так даже этого не могут наладить…
Стоит учесть, что наш флот куда больше внес в мировую науку об океане и о земле, нежели в военно-морское искусство. В каждую кругосветку обязательно ходили и ученые, а сами мореплаватели оставляли после себя настоящие, добротные книги, описывали открытые ими земли. Ведь даже Антарктиду открыли русские…
После поражения при Цусиме, когда многие русские моряки испытали глубочайшее чувство стыда за свою малую умелость, неправильный маневр, Россия возродила флот и не предала своих погибших.
После Великой Отечественной войны у нас был создан мощный атомный, ракетоносный Флот, обеспечивающий паритет в мире. Я видел наши военные корабли в любой акватории Мирового океана… Вот только огромные корабли эти в конце концов оказались нам не по карману.
Гибнут подводные лодки. Три года я служил на аварийно-спасательных судах Северного флота. И в блокаду многого насмотрелся. Но от этого не легче. Очень страшная вещь смерть. Помимо всего прочего, она еще и очень некрасива.
Главное, над чем сегодня надо думать, – это безопасность мореплавания, профессиональный уровень моряков, их умение принимать грамотные решения в определенной обстановке, дисциплина на флоте. Нередко после таких трагических событий, как гибель ПЛ, например, мы начинаем действовать чересчур поспешно, пытаясь в короткий срок сделать то, на что не обращали внимание длительное время.
Пришел в состояние шока после гибели ПЛ «Курск», узнав из газет, что еще в середине 90-х годов расформирована АСС СФ (аварийно-спасательная служба). Теперь ее вроде хотят восстановить в виде отделов МЧС. Но море – как космос – это особая стихия.
Раз проникнувшись мелодией моря, ему уже нельзя изменять. Море и небо неразрывно связаны. И человек, каким бы прагматиком он ни был, когда-то чувствует потребность посмотреть на звезды. А они лучше всего видны с корабля.
Да, время совершенно другое. А я остался в том, своем. И не жалею об этом. Ведь оно было замечательное, то время, несмотря на все его издержки. Витте как-то сказал: «Я вступил в управление империей при ее если не помешательстве, то замешательстве». Россия была и в помешательстве, и в замешательстве, как теперь. Но я верю, что прожитые годы не были бессмысленным падением в пропасть, это скорее был путь на Голгофу, но ведь на этом пути Христос обрел бессмертие.
Я верю в Россию, но меня очень тревожит, что в последнее время многие, слишком многие потеряли или вовсе не нашли свою звезду. Причина ясна: нас слишком долго держали в стоячем бассейне, где каждый имел свою дорожку. Сойти с нее было практически невозможно. Теперь каждый, попав «в океан», должен выплывать сам, не утонуть и не заблудиться. Для этого нужны четкие ориентиры.
Я глубоко убежден в том, что фасад России был, есть и будет обращен на Север, к Северному полюсу. Флот возродится, ибо Россия великая океанская держава. И тот, кто не понимает этого, – обязательно проиграет, хотя расплачиваться, конечно, будет народ.
Это же парадокс – но у великого народа отсутствует чувство простора! Ощущение огромности мира и своего в нем достойного места. Отсюда, я уверен, тоже проистекают наши экономические беды.
Страна, осознающая себя великой морской державой, не довела бы себя до необходимости закупать зерно за границей. Если вдруг, не дай бог, человек упадет в зерно, засыпанное в трюм, его никто не спасет. Засосет оно человека, как трясина. Вот и нас засасывает ущербная психология собственного величия на фоне удручающей зависимости от других стран.
1996

В.В. Конецкий

Флот долго сопротивлялся системе. Моряк – тот же униженный системой труженик, но на своей работе он наедине со стихией. А стихия не знает ни придуманных правил, ни идеологий. Стихию нельзя обмануть, и, «работая» с ней, нельзя обмануть себя.
Даже Мурманское морское пароходство прошло через забастовки. На трассе Северного морского пути экипаж любого судна в течение многих месяцев находится на грани аварийной ситуации. А если еще сидишь на атомных реакторах? Порой нервное напряжение на пределе. Платят людям издевательски мало. Признание ценности твоей работы, благодарность, уважение, возмещение твоей бессемейственности – это, конечно, не целительный бальзам, но кое-что осязаемое. Это – эквивалент затраченных тобою физических и душевных сил, показатель ненапрасности твоей жизни.
Надо писать хорошую, талантливую, честную прозу на морском материале, все время памятуя, что моряки зарабатывают на хлеб тяжким трудом и ходят в море вовсе не для того только, чтобы посмотреть острова Фиджи. Море – профессия.
Нужно помнить – если море являлось и является для человека средой, чуждой его естеству, то плавание в толще океана можно и должно сравнивать только с космосом. И никогда ни при какой технике и науке сто процентов страховки здесь не было, нет и не будет, ибо само человеческое существо не совершенно.
Если интерес к морю подогревать только тайнами Бермудского треугольника или гибелью наших лодок и кораблей, мы запугаем людей, никто вообще не пойдет в море. Морская авария – это очень страшно. Я был в блокаду в Ленинграде, помню войну. Но сказать, что страшнее – свист снаряда или горящий корабль – затрудняюсь. Водолазы опускаются за утопленниками и поднимаются с поврежденным рассудком, потому что под водой натыкаются на страшно изуродованные трупы. И если я опишу совершенно достоверно хотя бы одну аварийную ситуацию, то мой читатель и на прогулочном катере никуда не поплывет.
Любите море. Ведь оно живое. Иногда я даже разговаривал с ним. Любите матросов. Но не показной любовью, а настоящей – человеческой. И они отплатят вам добром. Будьте профессионалами – настоящими специалистами. Потому что это ваш хлеб.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Белов С.Н. Издательская деятельность А.Ф. Базунова // Роль книги в демократизации культуры. – Ленинград; 1987. – С. 61–73.
2. Елисеев Г. Внутреннее обозрение // Отечественные записки. – 1876. – № 3. – С. 133–153.
3. Свешников Н.Н. Воспоминаниям пропащего человека». – Москва, Ленинград: «Academia», 1930. – С. 505 (именной указ. сост. Л. Модзалевским и С. Шестериковым).
4. Достоевский Ф.М. Статьи и материалы / под ред. А. Долинина. – Петроград; 1922. – С. 428–429.
5. Либрович С.Ф. Литературные гонорары русских беллетристов // Книжный вестник. – 1904. – № 34. – С. 917–951.
6. Книговедение: энциклопедический словарь. Москва; 1982. – С. 29.
7. Из «Воспоминаний» А.Г. Достоевской: «…К кому бы [из издателей] мы ни обращались, нам предлагали очень невыгодную цену: так, за право издания отдельной книгой романа “Вечный муж“ (в 2000 экземпляров) книгопродавец А.Ф. Базунов уплатил нам сто пятьдесят рублей…» (Москва: «Захаров», 2002. С. 222).
8. Красовская В.М. Ваганова. – Москва: «Аграф», 1999. – С. 331.
9. Плещеев А.А. Наш балет: 1673–1899: Балет в России до начала XIX столетия и балет в Санкт-Петербурге до 1899 г. – Санкт-Петербург; 1899. – С. 462.
10. Плещеев А.А. Наш балет. – С. 448.
11. Бережков В.И. Питерские прокураторы. – Санкт-Петербург: «БЛИЦ», 1998. – С. 150.
12. Профессор слишком любил озерный ил, чтобы организовать мятеж кронштадтских матросов // Вечерний Петербург. – 1994. – 8 июля. – С. 3–4.
13. В справке ЦГИА Санкт-Петербурга, подготовленной по документам архивного фонда Петроградской духовной консистории (ф. 19, оп. 127, д. 3534), местом венчания указана Эстонская Исидоровская православная церковь; в этой церкви венчалась М.Д. Конецкая.
14. Статья «О художественном вкусе и пошлости» была отправлена в газету «Советская культура», не опубликована.
15. Комсомольская правда. – 1955. – 2 ноября.
16. Молодой Ленинград. – 1957. – С. 3–53. – (В соавторстве с Э. Шимом).
17. Молодая гвардия. – 1958. – № 3. – С. 69–101. – (В соавторстве с Э. Шимом).
18. Литературная газета. – 1961. – 5 августа. Позднее рассказ печатался под названием «Спуститься и подняться».
19. Общая газета. – 1998. – 16–22 июля. – С. 10.
20. Во время стоянки т/х «Леваневский» на острове Новая Сибирь друзья отпилили кончик бивня мамонта, который поочередно хранился то у Г.Н. Данелия, то у В.В. Конецкого. В рейсе на т/х «Леваневский» они работали над сценарием кинофильма «Путь к причалу».
21. Кацева Е.А. Мой личный военный трофей // Знамя. – 2002. – № 3. – С. 164–165.
22. Борщаговский Александр Михайлович (1912 – 2006) – прозаик, драматург, литературный критик; автор книг «Русский флаг», «Седая чайка», «Остров всех надежд» и др., киносценариев «Без вести пропавшие», «Три тополя на Плющихе», «Дамский портной».
23. Черноуцан Игорь Сергеевич (1918 – 1990) – литературовед, критик; в то время – зав. сектором отдела культуры ЦК КПСС. В.В. Конецкий обращался к нему с просьбой о трудоустройстве по штурманской специальности.
24. Конецкий В.В. Повесть о радисте Камушкине // Нева. – 1962. – № 9. – С. 81–114.
25. Солженицын А.И. Один день Ивана Денисовича // Новый мир. – 1962. – № 11. – С. 8–74.
26. В.В. Конецкий обратился к А.М. Борщаговскому с просьбой передать письмо в Президиум IV Съезда советских писателей.
27. Федин Константин Александрович (1892 – 1977) – писатель, мемуарист; автор трилогии «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер» и др.; первый секретарь (1959 – 1971), председатель Правления (1971 – 1977) Союза писателей СССР.
28. Замечания на рукописи В. Конецкого «Начало конца комедии» зав. отдела прозы журнала «Звезда» Александра Семеновича Смоляна (1909 –1979).
29. «Сегодняшние заботы» – первоначальное название повести-странствия «Вчерашние заботы».
30. Николаев Геннадий Философович (род. в 1932) – писатель, мемуарист; автор книг «Плеть о двух концах», «Большой дрозд», «Лесная подстанция» и др.; в то время – зам. главного редактора журнала «Звезда».
31. Николаев Г.Ф. Освобождение «Звезды»: Штрихпунктирные заметки // Звезда. – 2001. – № 1. – С. 112–117, 124, 139, 154.
32. Карпов Владимир Васильевич (1922 – 2010) – профессиональный военный, во время Великой Отечественной войны – военный разведчик; Герой Советского Союза (1944); писатель; автор книг «Командиры седеют рано», «Маршальский жезл», «Вечный бой», «Взять живым!», «Полководец», «Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира» и др.; депутат Верховного Совета СССР 11-го созыва (1984 – 1989), член Совета Национальностей ВС СССР от РСФСР; в 1989 г. был избран народным депутатом СССР; кандидат в члены ЦК КПСС (март 1986 – май 1988); член ЦК КПСС с мая 1988 г. по август 1991 г.
33. О романе Анатолия Рыбакова «Дети Арбата»; по просьбе автора прочитан В.В. Конецким в рукописи в пос. Переделкино.
34. В книге «Роман-воспоминание» (М.: «Вагриус», 1997) А.Н. Рыбаков приводит слова В.В. Конецкого о романе «Дети Арбата»: «Со Сталина надо чистить наши идеи перед и под взглядом планеты».
35. Из интервью газете «Невское время» (23 марта 1993 г.).
36. Голембиовский Игорь Нестерович (1935 – 2009) – журналист; главный редактор (1991 – 1997) газеты «Известия»; один из учредителей и главный редактор (1997 – 2003) газеты «Новые известия»; главный редактор (2003 – 2005) газеты «Русский курьер».
37. Коммерсантъ-Власть. – 1999. – 14 сентября. – С. 9.
38. Яковлев Александр Николаевич (1923 – 2005) – политический деятель, публицист, ученый-американист, академик РАН; один из главных идеологов перестройки; работал в Аппарате Президента СССР.
39. Сидоров Евгений Юрьевич (род. в 1938) – литературный критик, литературовед; автор книг «О стилевом многообразии современной советской прозы», «Время, писатель, стиль», «На пути к синтезу», «В поисках истины: Статьи и диалоги о литературе», «Евгений Евтушенко: личность и творчество», «Теченье стихотворных дней…: Статьи, портреты, диалоги» и др.; автор предисловия к «Избранному» (в 2-х тт.) Виктора Конецкого (1983); с 5 февраля по 27 марта 1992 г. – министр культуры РСФСР.
40. Ненашев Михаил Петрович – инициатор создания Комитета по подготовке 300-летия Русского флота, впоследствии – председатель Совета «300 лет Российскому флоту», почетным руководителем которого был В.В. Конецкий; возглавляет Общественное движение поддержки флота.
41. Яковлев Егор Владимирович (1930 – 2005) – журналист; главный редактор «Общей газеты», с 27 декабря 1991 г. по 24 ноября 1992 г. – председатель Российской государственной телерадиокомпании «Останкино».
42. Адресовано М.П. Ненашеву.
43. 17 апреля 1995 г. состоялся Морской вечер в Кремле, на котором В.В. Конецкий не присутствовал из-за тяжелого приступа стенокардии
1998  2020

Наша береза выше крыш






Новости

Все новости

15.03.2024 новое

СЕРГЕЮ КОЛБАСЬЕВУ ПОСВЯЩАЕТСЯ

11.03.2024 новое

ПАМЯТИ ЛЕЙТЕНАНТА Д.А.ФРОЛОВА

03.03.2024 новое

«ПИШИТЕ, ДАЖЕ ЕСЛИ ИЗ ВАС НЕ ПОЛУЧИТСЯ ПИСАТЕЛЬ…»


Архив новостей 2002-2012
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru