Юрий Рытхэу. «НАДО ИСКАТЬ СВОЕ…»

Я стоял на набережной Невы напротив Летнего сада и держал папку с несколькими моими рассказами, только что отвергнутыми журналом «Звезда». Час тому назад со мной разговаривал сотрудник редакции, маленький лысый и плотно упитанный человек. Я хорошо запомнил его фамилию — Кучеров. Перед тем как предстать перед ним, я несколько раз мысленно перевел его имя на родной, чукотский. Получалось что-то вроде каюра, погонщика собак, и это звучало неплохо и почему-то внушало некоторые надежды.

Возвращая рассказы, Кучеров повторил стандартную фразу, которая звучала так: учитесь у классиков. Больше читайте, вдумчиво и внимательно, впитывайте драгоценный опыт великих!

Почувствовав на плече чью-то руку, я обернулся и увидел Виктора Конецкого. Я с ним был уже отдаленно знаком, в какой-то компании нас представили друг другу, и с тех пор мы, встречаясь, испытывали потаенное чувство взаимной симпатии.

Я тут должен сделать одно замечание. В пору нашей литературной молодости почему-то считалось особой лихостью времяпрепровождение в ресторане Дома писателя имени Маяковского или же в ресторане «Восточный», рядом с гостиницей «Европей­ская». Но, как ни удивительно, мы с Виктором никогда не были собутыльниками и пьяная пустопорожняя беседа была не для нас.

Мы пошли насквозь через Летний сад.

Виктор тогда, покинув военный флот и понюхав Арктики, аккуратно посещал литературное объединение. Их было несколько — одно было при самом Союзе писателей, другое в издательстве «Советский писатель» (туда ходил Конецкий), третье вел известный литературовед и эстет, специалист по Лермонтову — Виктор Андроникович Мануйлов. Я почему-то в эти кружки не ходил, за что меня мягко упрекнул Виктор.

— Зря ты сторонишься, — заметил он.

— Мне же очередной раз скажут, что надо учиться у классиков, внимательно их читать…

— Мы классиков на наших собраниях не читаем, — сообщил Виктор.

Но я не мог себя представить читающим перед публикой, пусть даже такими начинающими писателями, как я, свои сочинения. Мне почему-то казалось, что это подобно тому, как раздеться на людях, предстать во всей своей беспомощной творческой наготе.

— Это надо преодолеть.

— И потом: почему все твердят — учитесь писать у классиков. А мне кажется, что этого как раз не надо делать. Ведь все равно не получится как у Пушкина, Толстого, Тургенева, Чехова… Даже если очень похоже, все равно это будет литература второго сорта.

— Это верно, — согласился со мной Виктор. — Надо искать свое… Только свое.

Я часто вспоминал этот разговор. Не только по содержанию. А еще и по тому прекрасному пути, который мы прошли — Летний сад, Марсово поле, Михайловский сад, а потом по каналу Грибоедова вышли на Невский проспект, выпили по кружке пива у ларька в начале бульвара Софьи Перовской и на этом расстались.

Получилось так, что после этого памятного разговора мы оба стали довольно много печататься.

Я читал все написанное Виктором Конецким, посмотрел все фильмы, снятые по его сценариям, и мне было ясно, что в литературу пришел настоящий писатель, совершенно не похожий не только на классиков, у которых нам усиленно рекомендовали учиться, но и на всех остальных.

О море и моряках написаны сотни, тысячи томов. Казалось, что тут можно изобрести нового? Но океан велик, как и все человечество. Просто Виктор Конецкий по праву настоящего художника писал только о том, что хорошо знал. Не по причине скудного воображения (у него оно было достаточным), а по тому главному закону настоящего искусства, когда читатель прочно и навсегда входит в тот собственный мир, путешествует по нему, думает, радуется, страдает вместе с автором, ни на секунду не усомнившись в правдивости воссозданного мира. Эрнест Хемингуэй на вопрос, в каком соотношении находится написанное им с окружающей действительностью, с возмущением ответил, что написанное им и есть настоящая действительность. Так вот, книги Виктора Конецкого любили еще и за то, что в них была настоящая действительность.

Многие годы я имел квартиру в бухте Провидения на Чукотке, в арктическом порту. Виктор Конецкий называл эту бухту красивейшей на всем протяжении Северного морского пути, по которому он не однажды прошел, нет, не пассажиром, даже не журналистом, а настоящим рабочим моряком, капитаном. Я знаю, что у Конецкого в этом порту было много читателей и почитателей, и меня не раз просили организовать встречу с ним. Книги его внимательно читали, и, что было примечательным, не всем они нравились. «Слишком сурово», — заметил один из видных полярных моряков.

Эта «суровость» была не чем иным, как той правдой, которой недоставало почти всей, за редким исключением, советской литературе. И эта «суровость» порой дорого обходилась автору (случалось, сказывалась на его служебном положении), задерживая его публикации, критика намеренно не замечала его книг.

Да, характер у Виктора Конецкого был непростой. Даже в житейском плане. Он никогда не скрывал своего истинного отношения к человеку за показной вежливостью и обходительностью. И некоторые считали его человеком грубым и бестактным. Но это тот случай, когда характер писателя был отражением его литературных произведений или же наоборот — характер Виктора Конецкого полностью проявлялся в том, что он писал.

Хотя к людям, которых он искренне любил и уважал, он относился с любовью и порой неуклюже скрываемой нежностью.

Творчество Виктора Конецкого, несмотря на огромную популярность его книг, среди власть предержащих, среди стражей идейной чистоты, у официальных критиков не пользовалось вниманием. А может быть, как раз это внимание и существовало, оно сказывалось в настороженном пристрастии к его публикациям. Пытались как-то выпячивать его гражданскую профессию, заслоняя яркие человеческие характеры его произведений. Как-то он горько пошутил: «Знаешь, Юра, обидно, когда в тебе видят не писателя, а прежде всего чукчу, а во мне моряка, капитана дальнего плавания…»

Но мне кажется, что Виктор Конецкий не очень страдал от отсутствия официального признания, званий, премий, упоминаний. У него было то, о чем мечтает любой настоящий писатель, — читательское признание, настоящая, никем не навязанная любовь самого широкого читателя, которого интересуют не титулы и прочие литературные регалии. Виктор Конецкий — этим именем было сказано все.

В моем домашнем книжном собрании много его книг. Некоторые надписаны, а большинство я купил сам, о чем всегда сообщал ему. Я часто перечитываю их, потому что любую книгу Виктора Конецкого можно открыть на любой странице и читать, вступая естественно и просто в его мир, в его стиль, неповторимый, созданный им самим.

Будучи человеком странствующим, Виктор Конецкий тем не менее был глубоко и тесно связан с родным городом, и он сумел в своем творчестве уловить особую атмосферу Ленинграда—Петербурга, особенно той, непарадной части, набережных дальних каналов, примыкающих к Новой Голландии, набережной Невы от начала 17-й линии Васильевского острова до моста Лейтенанта Шмидта, с ее пологим спуском к воде, памятником Крузенштерну, сфинксами напротив Академии художеств.

Он любил и другую Великую Набережную России — побережье Ледовитого океана от Мурманска до бухты Провидения, Великий Северный морской путь, который он прошел не раз, — и она оставила след в его сердце, в его творчестве, в его книгах.

В последние годы Виктор жил тяжело — и физически и творчески — нездоровье, малые тиражи книг, которые тем не менее моментально сметались с полок книжных магазинов.