Библиотека Виктора Конецкого

«Самое загадочное для менясущество - человек нечитающий»

Бэла Рыбалко. МЫ БЫЛИ ЗНАКОМЫ


Почти 30 лет мы были знакомы с Виктором Викторовичем Конецким. Я пишу «знакомы», но не дружны, потому что он, мне казалось, вообще не мог представить себе женщину в друзьях. Дружба вообще предполагалась в море. А земля — другой мир, где много путаницы в понятиях, мало чистого и где в качке от подлянки блюют покруче, чем в море.

Он был абсолютно одинок, при том, что вокруг толпились люди. В свое одиночество он допускал свою маму, Бога и своих героев. О маме все время хотел написать, о Боге молчал, герои его мучили. Особенно женщины. Он о них был потрясающе неосведомлен. Я не говорю о том, что он шарахался от женщин или их боялся, но он их не понимал. Или, возможно, не хотел понимать. В определенных смыслах они были необходимы. Но тратить время на изучение их так называемого внутреннего мира он не хотел.

Однажды он спросил меня, что бы я почувствовала, если б мне в двенадцать лет купили шелковые чулки? Я спросила, знает ли он, на что способна девочка, чтобы ее приняли в подружки 15—16-летние девочки? Она обкрадет родителей, предаст бывших подруг, за обучение фокстроту под патефон будет стоять на стреме при девичьих шалостях.

Надо было видеть его лицо!

«Надеюсь, вы это не про себя сейчас напридумывали?» — «В. В., а вам ничего подобного известно не было? Так вот, за шелковые чулки девочка во время войны была способна на большее».

Больше на женские темы мы не философствовали. Еще и потому, что я однажды ляпнула, будто его героини статичны, беспомощны, без страстей и глуповаты.

Когда я говорю о В. В., то вспоминаю, что у него за время нашего долгого знакомства не поменялись привязанности житейские и литературные. Он обожал Чехова, боялся Толстого, не любил и не мог любить Достоевского и плакал, когда слушал Высоцкого. О своих современниках говорить не любил. Однажды объяснил почему: «Некоторым завидую, некоторых не люблю. Многие лучше меня. Но все это мое личное дело, все равно что чистить зубы. И говорить об этом не буду».

Помню, пришел на научную конференцию в музей Ф. М. Достоевского. Доклад делал его московский знакомый литературовед Ю. Ф. Карякин. Назовем доклад коротко «Толстой и Достоевский». Докладчик и слушатель часа два до чтения доклада пили и орали друг на друга на тему: «Кто имеет право говорить о Толстом?» В означенное время докладчика доставили к кафедре, а слушатель Конецкий, среди прочих, в первом ряду кресел мирно заснул. Храпел, правда, но терпимо. Докладчик, среди прочего текста, сказал: «…Лев Николаевич Толстой…» Конецкий сначала перестал храпеть, потом сказал: «Не трожь графа, Юра». И опять заснул. Докладчик сбился, но не ушел от темы. Дело в том, что на научных конференциях так и принято: о чем заявлено, о том и говорят. Поэтому после 10 минут сна Конецкий опять проснулся и уже много строже по лексике попросил «не трогать графа». Ю. Ф. Карякин внял просьбе и закончил доклад, употребляя выражение «вышеупомянутый писатель и Федор Михайлович Достоевский»…

Я редко задумывалась до встречи с Виктором Викторовичем о влиянии на судьбу человека событий, происшедших в детстве и молодости. У Конецкого были воспоминания, которые построили, поломали или предопределили его творчество.

В первую очередь — его мать. Она научила его любить Бога, но интимно, глубоко, верно, как у старообрядцев.

Потрясение, которое он испытал от зрелища повешения людей. Недоверие, часто брезгливое, к женщинам. Подозреваю, что тому виной какой-то молодой его опыт. Я говорю «подозреваю», потому что он был глубоко порядочным человеком и никогда не рассказывал об отношениях с конкретными женщинами.

О его недоверии к женщинам сужу по себе. Он меня долго подозревал в посягательстве на него и не скоро поверил в наше приятельство. А когда поверил, тогда я узнала о другой трагической стороне его жизни. Он пил. При этом, пока он плавал и писал, запои были регламентированы. Он говорил: «В море не пью, нельзя. На суше постоянно пить нельзя — надо писать». Поэтому были недели две, которые отводились на это занятие, а потом выход из него. Тут тоже был ритуал: пить надо было шампанское, предварительно вылитое в бидончик и выдохшееся. Через пару дней после шампанского можно было начинать есть. Он звонил мне и распоряжался, что привезти с рынка. Чаще всего картофель, зелень, свинину. Повелевал жарить, варить, но не трогать грязь в кухне. Он подарил мне свою книжку с автографом: «В память о свинячей картошке». — «Почему свинячей, а не свинячьей? Ошибочку вижу, уважаемый В. В.» — «Это я писатель, а не вы, — сказал он, — и вообще, как слышится, так и пишется». Я до сих пор даже не пытаюсь проверить, как правильно писать это слово.

Он иногда «занимал» у меня некоторые сюжетцы, при этом удивлялся, как сам не удумал такое. Помню, спрашивает, почему я долго не появлялась. «У моей суки пустовка», — говорю. «Это что такое?» — он. «Это когда течка, а специально для писателей — она “переписывается” со всей округой. Так вот, чтобы “переписка” не закончилась родами, хожу и охраняю ее глупости». Тогда он сильно хохотал и попросил ему подарить «переписку». Хотя так никогда не использовал, полагаю потому, что, как я подозреваю, не любил сук, а любил котов. И еще любил комаров и не любил комарих, потому что они кусаются и питаются кровью в то время, как комариные мужчины исполнят голодными свой долг и сдохнут. В то время когда он это говорил, я понимала, что ему ужасно было жаль себя и всех живущих мужского пола.

Я была человеком занятым дома и на работе, а потому не всегда могла прийти к нему в те дни, когда он пил. А это было надо, потому что он плохо засыпал, ему было одиноко и скверно, он курил лежа и боялся сгореть. Забывал закрыть дверь.

И я уговорила его принять в помощь мою подругу. Она была ростом 1 м 90 см и в молодости занималась греблей. Мышц, однако, не растеряла. Мы ее называли «Родина-мать», и она была театральным администратором.

Через неделю абсолютно трезвый Конецкий вызвал меня к себе домой. Визжать и орать он не мог — был запуган. В квартире была стерильная чистота, пахло шаньгами (они лежали в корзинке под полотенцем) и выпившая Диана уговаривала В. В. покушать. В. В. напоминал мыша в углу и от него даже пахло одеколоном.

«Во, красота», — сказала я. «Заберите ее, — велел Конецкий, — она меня носит под мышкой и кормит с ложки. Кроме того, сама пьет и теряет координацию — села на меня, когда я дремал на диване, говорит, что не заметила». — «Ну да, приняла за одеяло», — сказала Диана. Я ее, ясно, забрала…

Вот вспоминала, вспоминала и подумала: «Больше ничего не случится, он умер». А потом еще подумала: «Есть человек, который был ему бесконечно дорог и который не даст о нем забыть, пока жива, — его жена Таня».



Новости

Все новости

28.03.2024 новое

«”КАК МОРСКАЯ СОЛЬ В КРОВИ…”. ПУШКИН В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО»

23.03.2024 новое

СКОРБИМ

19.03.2024 новое

ПАМЯТИ О. ВЛАДИМИРА (РЫБАКОВА)


Архив новостей 2002-2012
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru