Владимир Рекшан. ЗДОРОВО, СИВЫЙ!
Кому приходилось сочинять рассказы или, не дай бог, повести, тот знает, что на первом этапе творческой, так сказать, деятельности автор, как правило, донимает знакомых — предлагает, навязывает даже им страницы с машинописью, уговаривает взять с собой, прочесть дома, а после высказать свое мнение. Так и я поступал в конце семидесятых. В литературной среде у меня знакомых не было, поэтому я предлагал свои рассказы одному приятелю, страстному собирателю книг. Он брал рукопись. Я ждал и волновался. Через неделю звонил. А он весело смеялся в трубку:
— Понимаешь, тут достал новую книгу Конецкого. Оторваться не могу! Ты подожди еще!
Я ждал. Свои рукописи я вручал книгочею несколько раз и всякий раз, если возникало препятствие, то им оказывалась обязательно книга Виктора Викторовича.
Затем я поднаторел. Пробился в Дом писателей, куда стал ходить на прозаический семинар Евгения Кутузова, где меня читали в обязательном порядке, где я читал таких же начинающих, где мы высказывались и чувствовали себя почти профессионалами. Осталось только начать печататься, выпускать книги… Кто пытался делать литературную карьеру при социализме, тот знает, какая это была рисковая и тягомотная затея. Году в восемьдесят четвертом я собрал книгу рассказов и повестей. Ее решили обсудить на семинаре и, возможно, рекомендовать в издательство «Советский писатель». Понимая важность момента, я сильно волновался. Мы собирались на последнем этаже Шереметевского дворца в комнате комиссии по работе с молодыми писателями. Все мы были уже не такие молодые, успевшие попортить себе жизнь страстью к сочинительству…
Дело продвигалось с успехом. Коллеги давали лестные оценки. Профессор из Пушкинского Дома Леонард Емельянов откровенно мне симпатизировал, да и Евгений Кутузов, судя по репликам, был готов подытожить обсуждение в мою пользу. Но тут посреди дискуссии в комнате появился подтянутый мужчина с моложавым, но не молодым лицом, с волосами, зачесанными назад, одетый в скромный и одновременно щегольской костюм. Это был Виктор Конецкий. Ему было скучно. Он, видимо, просидел в ресторане Дома писателей на первом этаже в одиночестве и теперь бродил по литераторскому дворцу в поисках собеседников. Конецкий мастерски прервал наши речи и стал говорить прописные истины. Обсуждение оказалось скомканным. Кутузов и Емельянов и сами были не прочь посидеть в ресторане с живым классиком. Я хотел ругаться матом, но на всякий случай не стал. Но в ресторан меня все-таки пригласили. В этом роскошном, теперь не существующем помещении, отделанном дубовыми панелями, мы сели под витраж, изображавший герб графа Шереметева. После трех совместных рюмок Виктор Викторович посмотрел пытливо в мое лицо и сказал, как отрезал:
— Борода! Я бы тебя с бородой в Антарктиду не взял.
Я носил бороду. И теперь иногда не бреюсь. Это мое глубоко личное дело. Плюс несколько рюмок и гордый герб над головой.
— Да идите вы в жопу со своей Антарктидой! — ответил я.
Потом годы прошли. Сперва гласность, потом крах. Сперва свобода слова, затем спирт «Ройял» да война с горцами. Тем не менее моя литературная карьера сложилась довольно успешно и без Антарктиды. Я уже почти авторитет. На рубеже тысячелетий в газете «Вечерний Петербург» печатались мои рецензии на новые книги. В издательстве «Блиц» я получаю книгу Виктора Викторовича «Эхо», читаю, пишу на нее отклик. Имеет смысл привести часть опубликованного текста:
«Я родился в один день с Пушкиным и Конецким, поэтому о зодиакальных “близнецах” в литературе могу рассуждать довольно авторитетно. Они всегда талантливы, им скучно заниматься одним и тем же, они хватаются за разные дела, и при высокой степени таланта у “близнецов” это получается хорошо. Хороша и последняя книга Виктора Викторовича, хотя состоит она на восемьдесят процентов не из оригинальных сочинений автора, а из писем его друзей и читателей. Надо иметь определенное мужество, когда включаешь в книгу письма, которые начинаются так: “Глубокоуважаемый Виктор Викторович… Дорогой Виктор Викторович… Уважаемый… Дорогой, уважаемый… Дорогой старик… Здорово, сивый…” Таких писем в книге десятки, и подписи под ними тоже не хухры-мухры: Юрий Казаков, Александр Солженицын, Лидия Чуковская, разные адмиралы.
Разделы книги “Эхо”, в которых рассказывается о встречах с классиками военной прозы Виктором Некрасовым и Виктором Курочкиным, тогдашним любимцем журнала “Юность” Василием Аксеновым, о соседстве с актером Олегом Далем, — эти тексты уже печатались в журналах. Но там они смотрелись как фрагменты одной большой картины под названием “Жизнь”. Соединенные с письмами, они эту жизнь, хотя и прошедшую, составляют.
Теперь Конецкий не задирает молодых литераторов, теперь он более мрачен и печален, нежели агрессивен и молодцеват. Все-таки прославленному писателю в июне этого года исполнится семьдесят…»
Юбилей проходил в помещении ПЕН-клуба на Думской улице. Меня пригласили, и я пришел. Держался в сторонке, не зная реакции юбиляра на рецензию, в которой имелись некоторые вольности. Да и официально мы представлены не были, хотя и сидели когда-то под графским гербом над народной бутылкой. Классик меня вычислил. Подозвал и сказал довольно восторженно:
— Ну, бандит! Ну, хулиган!
Сейчас в период буржуазных ценностей в писательской среде каждый друг другу является конкурентом и штрейкбрехером и редко когда выразит искреннее чувство. И Конецкий преподал урок щедрости. Не знаю, будет ли уместным привести финальный абзац той рецензии. Все-таки писатель ушел из жизни. Но мне очень хочется, внутреннее чувство подсказывает, что самоцитата будет уместной:
«С наступающим днем рождения, глубокоуважаемый, дорогой, уважаемый, дорогой старик, сивый, Виктор Викторович Конецкий».