Виктор Игнатьев. ШТРИШКИ К ПОРТРЕТУ
Апрель 83-го. Нелепая смерть Федора Абрамова (а бывает смерть «лепая»?)
Город прощается с Мастером в Белом зале Дома писателей. Привычные кресла унесены. Нескончаемый поток людей — скорбь висит в воздухе. Пустые, обязательные и потому формальные речи начальства, клятвы о вечной памяти (есть ли она?)
Врезалось в память на годы: непривычное в своем испуге (как? почему? за что?) лицо вдовы Л. Крутиковой-Абрамовой и мертвенно-бледное лицо Виктора Конецкого. Таким я его не видел никогда — сведенные скулы худощавого лица, желваки и… дрожь рук. Ушел друг, старший товарищ… Ушел навсегда. Как жить дальше?…
Жаркое лето 1987 года. Пустой, сыровато-прохладный из-за толщины метровых стен Дом писателей. Классики отдыхают на дачах, в Комарово, на югах, в поездках по стране. Непривычно ждет ресторан. Он во власти гостей дворца, которая заканчивается с началом творческого сезона в октябре. А сейчас редкие стайки отцов «большого дома», господ офицеров, окололитературной интеллигенции. Ведут себя смирно. Приучены, да и время лихое — страна из последних сил борется с пьянством.
Успехи «внушительны» — рубят виноградники и сады, летят головы администраторов с «вредными привычками», орет пропаганда. Но наш народ так просто не возьмешь — на безалкогольных свадьбах ставят самовары, оживились бутлегеры. Вот и в кабаке Дома — 100 г и все. Робкие носят с собой, пьют в темных уголках и гардеробах — Фогельсон и пофигисты типа Принцева. Демиденко и Кутузов окучили руководство ресторана и пьют прямо за витражом графа Шереметева. Не пустуют и кабинеты администрации — но все с оглядкой. Стукнут — мало не покажется.
Вдруг, как порыв резкого морского ветра. В окружении ватаги гвардейцев-пристебаев — Виктор Конецкий! И понеслось — забегала прислуга, круг почитателей стал еще шире — В. В. гуляет! А это до последнего рубля в кармане. Так было всегда, когда он возвращался из рейсов. Расслабон!
Присев на минуту за столик, узнаю, что в этот раз рейс был сугубо сухопутный. Париж. Впечатлений океан — много лет В. В. из-за своего колючего характера был невыездным. Не любит начальство особых мнений и принципов — ему давай как все и как рекомендуют. Даже в процессе творческом.
Вскоре водка, которой никогда не бывает много, а сейчас в особенности, кончается, халявщики потихоньку испаряются, у почитателей тоже находятся дела поважнее, и В. В. сиротливо зависает в баре.
Зову к себе. В приемной до остервенения любопытный Р. (сегодня прием начинающих писателей, и он раздает им бесплатные советы, как записывать мысли). Уходим в кабинет зама. Ко мне подтягиваются друзья — звонили еще утром и просили уделить внимание по случаю Дня торговли. Ахают. Ужель тот самый Конецкий?! В. В. польщен. Слышали! Читали! Видели! (Кино.)
По второму кругу пошел Париж, Елисейские Поля, Монмартр, Плас-Пигаль, Нотр-Дам, Лувр, встречи с коллегами по кисти и перу, «Континент», Максимов… Это была песня!
Выпито за В. В., Францию, Париж и все его достопримечательности в отдельности. Хозяин робко предлагает спуститься на грешную землю и выпить за гостей, сплошь отличников советской торговли. Зловещая пауза в прерванном монологе: «Тезка! За торгашей пить не буду!!» — «В. В.! Это мои друзья, торгаши они лишь по должности… Нормальные ребята…» — «Я сказал — не буду!!!» Вот тебе и Париж! Мужики от такого поворота сыграли в дипломатию.
…Один из гостей до сих пор пеняет: «Твой противный Конецкий испоганил нам тогда вечер…» Думаю, сейчас простил. Мастера нет…
Разгар перестройки. Разгул демократии. Штампы… Сейчас, спустя 10 лет, мы стали умнее, разбираемся «кто есть ху». А тогда — митинги, ор, агрессивная до драки полемика — сложно от робких сходок на кухнях выходить сразу на Дворцовую, Невский, в Михайловский сад…
Как во все времена в первых рядах интеллигенция. Творческая. Мутит воду, манипулирует мнениями, мельтешит, двигатель прогресса. Создаются фронты (против кого?), движения, какая-то группа поддержки и инициативы. Игра…
Дом писателей превратился в некий филиал этих тусовок. Наши собираются самореализовываться: не выходит в творчестве — попробуем здесь! И идет небритый и нечесаный народец во дворец. Поначалу робко — раскрыв рот изучает убранство, декор, лепнину, мебель. Но вскоре пошло-поехало. Исчезают бронзовые дверные ручки прошлого века, задвижки, шпингалеты. Голоса становятся увереннее, наглее.
…Каждое писательское собрание в доперестроечный период ждали. Была интрига — гладкие, обкатанные речи, где все правильно и умно сводили на нет по эффекту В. Конецкий и К°. Немного их было. И говорили они о разном. Но резко, напористо, с юмором и… правду. И если речи Кутузова и Демиденко — это порой нетрезвое выяснение отношений с коллегами, Ставский — желчь, В. В. — это правда всегда, непримиримость и конкретные предложения. А сейчас Конецкого не слышно. Встречаю как-то: «В. В.! В чем дело? Не узнаю! Темы иссякли?» — «Оставь, тезка! Не видишь что ли, что творится? Прорвало народ, мечут что попало. Я так не хочу! Не хочу!»
Чем закончилась эта десятилетка, дожившие видят. Великой страны нет. Не все суверенитеты проглочены, а жертв много. Союз писателей делит оставшееся непроданным имущество и пребывает в непримиримой вражде со вчерашними братьями по цеху, Дворец графа Шереметева цинично сожгли. А жить стало и не лучше и не веселее…