— Товарищи курсанты, никто не будет возражать, если я закурю? — Кирилл Борисович Мартынов чиркнул спичкой, пустил струю дыма, взглянул в окно и вдруг рассмеялся: «Глядите! Никак вырулить не может!»

Мы повскакали с мест. Высокий и худой, как спица, преподаватель Чубаев тщетно пытался бороться с осенним ветром, стараясь двигаться к входу, но злые порывы отбрасывали его назад на площадь. Из дверей выскочили помощник дежурного с дневальным, подхватили наставника под руки и заволокли на КПП.

— Молодцы! — одобрил Мартынов. — Вы не поверите, — он покосился на своё крепкое брюшко, — но в своё время я был таким же тощим. А говорят, что табак сушит!

Кирилл Борисович был одним из немногих преподавателей, куривших на занятиях. Он читал курс СНО (Средства навигационного оборудования) – маяки, буи, вехи створы и всё прочее, без чего в море можно заблудиться. Мартынов защитил диссертацию, издал учебник и не требовал от нас особого усердия.

— Главное, — любил он повторять, — чтобы вы научились шевелить мозговой извилиной, правильно определять задачу с учётом всех обстоятельств. А формулы… — он показывал на доску, — они и есть формулы.

В начале лекции он кратко обрисовывал тему, сообщал страницы учебника, которые следовало прочитать, и начинал “урок словесности”, то есть беседу на вольную тему. Давным-давно, когда он ещё только начинал преподавательскую карьеру, курсанты прозвали его КирБор, и прозвище это передавалось из поколения в поколение.

— Кирилл Борисович! — курсант Никаноров перестал драить суконкой бляху ремня и поднял руку. — Разрешите вопрос? Вот вы объясняли про чувствительность створа – это всё понятно. А, вот, на реках, там только по створам и ходят. Получается, компас там и вовсе не нужен?

— Сейчас отвечу, Никаноров, — КирБор загасил в пепельнице папиросу и тут же закурил новую. — Сейчас отвечу, — повторил он, поглаживая мясистый нос с горбинкой. — Но пусть сначала курсант Гунько скажет, что за фолиант он держит под столом на коленях? Это явно не учебник, иначе – зачем его прятать? Это и не трактат об искусстве любви, которым курсант Абрамов так увлечён, что даже меня не слышит.

— Слышу! Слышу! — досадливо отозвался Абрамов и захлопнул потрёпанную книгу. — Извините!

— Извиняю, — КирБор снова повернулся к Гунько. — Молодой человек, я ни разу не видел, чтобы курсант читал труд столь объёмный. Удовлетворите же моё любопытство!

Гунько неторопливо встал и выложил на стол кирпичного формата книжищу с золотым орнаментом на обложке.

— Рабиндранат Тагор! — изумлённо прочитал Мартынов. — Да-а-а! Признаюсь, мы в своё время не отличались таким разнообразием интересов.

— Так как же насчёт створов? — напомнил Никаноров, разглядывая бляху, сиявшую латунной радостью.

— Если фарватер или по-речному – судовой ход достаточно оборудован створами, вехами и буями, то при хорошей видимости компас действительно не очень нужен, — КирБор махнул Гунько, чтобы тот садился. — Однако плавание по створам требует внимания и навыков.

— Кирилл Борисович! — курсант Высокопреосвященский на мгновенье очнулся от дрёмы. — А вам приходилось работать на реках?

— Приходилось, — усмехнулся Мартынов. — Я, можно сказать, на реке воевать начал, военным лоцманом. Это уже потом на эсминцы перевёлся.

Кирилла Борисовича Мартынова профессия военного не привлекала. Он хотел изучать море и поступил в Гидрографический институт Главного управления Северного морского пути. В тридцатые годы прошлого столетия парни, осваивавшие Арктику, были национальными героями. Именем Мартынова могли бы назвать остров, пролив или бухту, но…

— Мы конвои сопровождали, за лодками гонялись, — продолжал КирБор, — ну, это вы всё знаете. Штурманская и гидрографическая подготовка в нашем заведении и тогда была на очень высоком уровне, а военная – почему-то отсутствовала.

Как война началась, отправили меня на краткосрочные курсы, присвоили лейтенантское звание. Просился на боевые корабли, но мне сказали, что для гидрографа лоцманское дело самое подходящее. И был у меня приятель, тоже лоцман, по фамилии Пустяшный. Он всё шутил, что с такой фамилией высоких чинов добиться невозможно. Отличный был лоцман, потомственный помор. Вызвали его как-то к начальнику лоцманской службы флотилии…

— Вот, что, лейтенант, — капитан 2 ранга поглядел на вытянувшегося перед ним офицера, — завтра к нам пожалует британский крейсер. Вы примете его вот здесь, — он показал точку на карте, — и приведёте на якорную стоянку, вот сюда. В штабе вас подробно проинструктируют. Задача ясна?

За высокий рост, упрямство и надёжность капитан 2 ранга имел прозвище – Пиллерс.

Лоцман подумал и сказал, что для корабля такого водоизмещения место якорной стоянки выбрано хреново.

— Конечно, хреново! — рассердился начальник. — Но приказано поставить именно здесь, поближе к городу! Я и сам не всё знаю. Этому визиту придаётся большое политическое значение, — он показал в потолок. — Поэтому катера будут швартоваться прямо к набережной. Вам понятно?

— Так точно! — вздохнул Пустяшный.

— А ну-ка, присядьте, лейтенант, — Пиллерс кивнул на кресло.

Лейтенант сел и положил руки на колени, ощущая сквозь сукно брюк холод кожаной обивки.

— Можете курить, — вид у капитана 2 ранга был усталый. — Крейсером командует офицер в чине коммодора, — Пиллерс бросил на стол пачку «Казбека». — Да, да! – раздражённо подтвердил он, заметив удивлённый взгляд лейтенанта. – В этом чине обычно командуют соединением кораблей, а не крейсером.

— Как бы не обернулось это для меня «Маленькой трагедией» — пришло на ум Пустяшному. — Наверное, хотят подчеркнуть уважение, — предположил он, разминая папиросу.

— Возможно, — Пиллерс тоже сел в кресло. — Мне намекнули, что этот человек довольно близок к премьер-министру Британии. Это всё, конечно, не наши лоцманские дела, но вы понимаете, что я имею в виду?

— Так точно, — Пустяшный стряхнул пепел в медную пепельницу. — Разрешите вопрос? Соответствует ли моё звание уровню, как бы это выразиться…

Пиллерс удивлённо вскинул брови и вдруг расхохотался, показав крупные, желтоватые зубы.

— Ой, хитёр! — он хлопнул ладонью по столику. — Ой, хитёр, трескоед! Только до завтра ты всё равно ещё одну нашивку получить не успеешь. И не об этом думай! — он стал серьёзным. — Если что, и ты, и я пойдём рядовыми служить. Это в лучшем случае. Уяснил?

— Уяснил, — подтвердил Пустяшный. — Я это к тому, чтобы они не обиделись.

— Ладно, — капитан 2 ранга потёр затылок, — я так понимаю, что тут вот какая политика рисуется… Нужно показать, что мы ценим помощь союзников, но особенно перед ними прогибаться не будем. Стало быть, твоё звание как раз к месту. С тобой пойдёт офицер связи капитан-лейтенант Поспелов. Знаком?

— Знаком, — кивнул Пустяшный и подумал, что лучше бы идти с кем-нибудь другим: не очень-то нравился ему этот Поспелов.

— Понял тебя, — Пиллерс загасил папиросу. — За проводку отвечаешь ты, он для тебя в этом деле не начальник. И вот ещё что, — он чуть поколебался, — говорят, характер у этого коммодора отвратительный. Поэтому будь начеку! Веди себя предельно корректно, однако … Ну, сам сообразишь! Иди!

Инструктаж затянулся допоздна. Пришлось раз за разом повторять и докладывать характеристики створов, буев, знаков, заучить манёвренные элементы крейсера.

Ночью лейтенант спал плохо, а ещё до рассвета в дверь постучал посыльный. Под окном тарахтел штабной автомобиль.

— Здорово, Пустяшный! — офицер связи подвинулся на заднем сидении. — Повезло нам сегодня с тобой! Ты, уж, постарайся понравиться союзникам. Глядишь – и по орденочку нам выпадет!

— Ты-то, точно, понравишься, — подумал Пустяшный, — нравиться ты умеешь.

Крейсер прорастал сквозь утреннюю дымку.

— Девять тысяч девятьсот тонн, — машинально вспоминал Пустяшный, — длина сто девяносто метров, ширина двадцать метров, осадка пять метров, восемь орудий калибра двести три миллиметра в четырёх башнях, два счетверённых торпедных аппарата, максимальный ход тридцать два узла, один самолёт на катапульте.

Крейсер навис над катером тяжестью брони и ярусами уходивших в небо рубок. Вскарабкавшись по шторм-трапу, офицеры были встречены свистками, короткими командными воплями, препровождены в ходовую рубку и представлены коммодору. Примерно таким его Пустяшный и представлял – сухой, высокий, физиономия надменная, на рукавах по одному широкому шеврону с “узлом Нельсона”, в зубах – прямая трубка.

«Прямо как из книжки, — усмехнулся лейтенант, — будто специально для нас подобрали. А взгляд – какой противный!» Британец обвёл прибывших взглядом светлых глаз, и Пустяшный сообразил, что не слишком приглянулся коммодору. А вот, офицер связи, кажется, произвёл хорошее впечатление. Поздоровавшись, коммодор подозвал старшего помощника, а сам отошёл в угол мостика и взгромоздился в высокое кресло.

«Чёрт с тобой, булавка английская, — мысленно сплюнул Пустяшный. — Ты у нас в гостях. Потерплю тебя, и не такое терпеть приходится».

Он разложил на штурманском столе свою карту и стал заполнять бланки документов, задавая вопросы старпому и вахтенному офицеру. Те отвечали чётко, охотно, были доброжелательны и с любопытством поглядывали на русских офицеров. Поспелов стоял рядом и перебивал, пытаясь завести разговор, к делу не относящийся.

— Есть ли на борту пассажиры или лица, не являющиеся членами экипажа? — спросил Пустяшный.

Подобных вопросов лоцман не задаёт. Это дело других служб, но в бумагах такая графа была. Вот он и спросил.

Старпом и вахтенный офицер переглянулись. Коммодор крутанулся в кресле, скрипнул мундштуком, уставился на Пустяшного и отчеканил: «На корабле Её Величества может быть только один пассажир, а именно – Её Величество! Господину русскому офицеру следовало бы это знать!»

Офицер связи покраснел и принялся извиняться.

Пустяшный молча записал – «Пассажиров нет».

«Чего это англичанин вскинулся? — удивлялся он. — Враньё! Возят они пассажиров. Вон недавно один важный лорд из Лондона пожаловал. Так он – что, в списки экипажа, что ли, был включён? Вот, гусь! Гонор свой показывает. Ладно, у меня работа».

Он нанёс на карту место корабля, коротко рассказал об особенностях движения по фарватеру, сообщил, что постановка на якорь будет сопряжена с некоторыми сложностями.

Старпом – полноватый, румяный коммандер, внимательно слушал, а вахтенный офицер делал пометки в записной книжке и сверялся со своей картой. Всё это время коммодор сидел, уставившись в окно, и дымил трубкой. Офицер связи попытался затеять с ним разговор, но ничего из этого не вышло. Коммодор отвечал односложно, неохотно и с явной досадой.

«Хоть бы из приличия на карту взглянул, — подумал Пустяшный. — Показывает, что не барское это дело – общаться с лоцманом. Как говориться, спесь выше ума. Ни один наш командир так бы не поступил. Время! — он поглядел на свои большие наручные часы и кивнул старпому. — Пора сниматься с якорей!»

Толстячок живо подошёл к коммодору, доложил, выслушал приказания, и тут же посыпались команды, загремели колокола громкого боя, раздался топот сотен башмаков. В ходовой рубке появилось ещё несколько офицеров.

— Пошёл правый шпиль! — скомандовал старпом. — Пошёл левый шпиль!

— А где же рулевой? — Пустяшный показал глазами на штурвал.

Коммодор сошёл с кресла, вынул изо рта трубку и, сделав несколько шагов к лоцману, процедил: «Рулевой, согласно расписанию, находится в боевой рубке, — он ткнул пальцем в палубу. — Команды на руль будут передаваться посредством специального прибора, если вам известно о существовании такого прибора. Мы на войне!»

Пустяшный побагровел.

— Сэр! — он приложил руку к козырьку. — Позволю вам напомнить, что корабль находится в территориальных водах СССР. Наш флот, конечно, уступает британскому, но здесь мы вполне в состоянии обеспечить вашу безопасность. Хотя дело не только в этом. Рулевой должен видеть буи, знаки и створы, по которым мы пойдём. А из боевой рубки он увидит только облака. Я отвечаю за проводку вашего корабля…

— А я, — перебил коммодор, — отвечаю за корабль перед Её Величеством!

— Хорошо, сэр, — Пустяшный уже взял себя в руки. — В таком случае сообщите через офицера связи моему командованию, что вы отказываетесь от услуг советского лоцмана. Только не забудьте объяснить причину и сделать соответствующую запись в вахтенном журнале.

Поспелов, открыв рот, переводил взгляд с Пустяшного на коммодора, не представляя, как себя вести в такой ситуации и машинально дёргал лейтенанта за рукав.

Несколько секунд лоцман и коммодор, не двигаясь, смотрели друг другу в глаза, и это был взгляд не союзников, а заклятых врагов. В рубке стало тихо.

— Хорошо, — коммодор снова сунул трубку в рот, — будь по-вашему. Рулевого в рубку!

Прибежал пожилой, коротконогий старшина, доложил о прибытии и занял место у штурвала.

— Правый якорь на месте! — крикнул вахтенный офицер и почти тотчас. — Левый якорь на месте!

— Ну, командуйте, лоцман, — усмехнулся коммодор, — мы все, — он обвёл рукой своих офицеров, — как прилежные дети ждём ваших указаний.

— Рекомендаций, — поправил его Пустяшный. — Обе самый малый вперёд! На румб сто двадцать три!

Корабль плавно лёг на циркуляцию. Пустяшный встал рядом с рулевым. От недавней обиды его слегка потряхивало, но скоро это прошло. Ему уже не раз приходилось проводить крупнотоннажные суда, но крейсер…. И хотя накануне по минутам были просчитаны все этапы движения, учтены возможные изменения обстановки, однако Пустяшный понимал: случись какая-нибудь неприятность, и не сносить ему головы.

— Ладно! Будь что будет! — решил лейтенант.

Рулевой оказался мастером своего дела, хорошо чувствовал корабль, был внимателен, и бронированная махина катилась от створа к створу легко, словно малый сторожевик.

Коммодор сошёл с кресла и теперь молча стоял у окна, кивая, когда требовалось подтверждение команды. Пустяшный поглядел на его коротко подстриженный затылок, тонкую длинную шею, и снова ощутил досаду. Он подошёл к карте. Через двадцать минут корабль должен был лечь на очередной створ. Фарватер в этом месте был широк, и большие глубины начинались почти у самого уреза воды. Пустяшный взял циркуль, прикинул минимальную безопасную дистанцию, ещё раз взглянул на неподвижную фигуру коммодора и недобро хмыкнул.

«Преславная, прекрасная статуя! — вспомнилось ему. — Мой барин Дон-Гуан покорно просит пожаловать…»

Корабль лёг на створ и пошёл к узкому песчаному пляжу. Пустяшный взглянул на часы, зафиксировал отсчёт и поднял к глазам бинокль. Прямо по курсу, на берегу излучины стояла небольшая ладная избушка. Рядом была сложена аккуратная поленница. Крепкий старик с длинными седыми, вьющимися волосами, красивый северной поморской красотой, взмахивая топором, колол дрова. Пустяшный снова взглянул на часы. До расчётного момента оставалась минута. И вот время вышло. Старпом потеребил Пустяшного за рукав и показал на приближавшуюся сушу.

— Всё в порядке, — улыбнулся Пустяшный.

Старпом склонился над картой, измерил дистанцию и подбежал к офицеру связи.

— Что происходит? — Поспелов мигом очутился рядом с лоцманом. — Ты чего их пугаешь? — зашипел он. — Отворачивай, давай! Я под трибунал идти не собираюсь!

— Встань на место! — едва разжимая губы, ответил Пустяшный. — В этом деле ты мною не командуешь. Ещё успеешь себе задницу прикрыть. Отойди!

— Лоцман! — коммодор повернулся профилем. — Время поворота?

— Через две минуты! — доложил лейтенант.

— Сэр! Через две минуты мы будем на берегу! — закричал старпом. — Сэр! Прикажите поворачивать!

Коммодор чуть отстранил взволнованного старпома и очень внимательно поглядел на Пустяшного. Это был уже какой-то иной взгляд. Казалось, появился в нём некоторый уважительный интерес.

Лоцман же, уставясь не мигая на пологий берег, шевелил губами, считая секунды. Помор опустил топор, прикрыл козырьком ладони глаза и глядел на острый форштевень, нацелившийся на его избу.

— Господи! – простонал старпом. — И какой чёрт занёс нас в эту Россию!?

Коммодор принял решение. Он выхватил изо рта трубку, но не успел ничего сказать. Пустяшный уже вскинул руку и фальцетом прокричал: «Лево на борт! Правая – средний вперёд! Левая – средний назад!»

Офицер у машинного телеграфа мгновенно перевёл рукоятки. Рулевой торопливо вращал штурвал.

«Вот интересно, — неожиданно спокойно подумал лейтенант, — вылетим мы всё же на грунт или нет?»

Прошло несколько секунд, и нос начал смещаться влево, палуба под ногами завибрировала. Переложенный на борт руль и винты, работавшие враздрай, всё быстрее поворачивали корабль.

— Одерживать! — скомандовал Пустяшный, показал рулевому створные знаки и вышел на крыло мостика.

Волна, поднятая крейсером на крутом повороте, уже схлынула с берега. В кильватерной струе прыгали поленья, а среди них крутился старик-дровокол. Он что-то возмущённо орал и грозил так и не выпущенным из рук топором.

— Прости, отец! — вздохнул лейтенант и вернулся в рубку.

Далее всё шло без происшествий, и через сорок пять минут крейсер красиво и быстро встал на два якоря способом фертоинг. Постановкой руководил сам коммодор.

Пустяшный свернул карту, получил подпись старпома, удостоверявшую окончание проводки, подошёл к коммодору и попросил разрешения убыть с борта.

— Одну минуту, лоцман! — англичанин сунул трубку в карман. — Джентльмены! — обратился он к своим офицерам. — Я в вашем присутствии хочу принести извинения молодому русскому офицеру за то, что был недостаточно гостеприимен. Лоцман! Вы дали мне хороший щелчок по носу. Наверное, нас, британцев иногда нужно одёргивать. И всё же, поверьте, не такие мы надменные сукины дети, какими порою кажемся. Хоккинс! — подозвал он вахтенного офицера. — Я видел у вас красивый портсигар. Вручите его, пожалуйста, лейтенанту от моего имени. А вам я обещаю новый, не хуже. Не могу же я, чёрт побери, подарить ему свою трубку! И ещё! Выпейте с лоцманом хорошенько. За общую победу!

Проговорив всё это, коммодор вдруг подмигнул Пустяшному и улыбнулся. Оказалось – у него очень приветливая улыбка.